Джозеф Аддисон

Джо́зеф А́ддисон (англ. Joseph Addison; 1672 — 1719) — публицист, драматург, эстетик, политик и поэт, который стоял у истоков английского Просвещения.

Джозеф Аддисон

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

Джонатан Свифт — величайший гений своего века. — 1707

• см. его статьи для «Зрителя» (The Spectator), 1711—14

Болезнь ревнивца столь злокачественна, что решительно всё превращается ею в пищу для себя.

Веселье — это манера поведения, тогда как радость — это привычка ума. Веселье краткосрочно, радость же постоянна и неизменна.

Весёлость облегчает болезнь, бедность, горе, превращает невежество в милую наивность и самое уродство делает приятным.

Гордость происходит от недостаточного размышления и незнания самого себя. Знание же является у нас вместе с скромностью.

Дружба в свете часто не больше, как единение с целью удовлетворения какого-либо порока или общение ради какого-нибудь удовольствия.

Если верить нашим философам, человек отличается от других живых существ умением смеяться.

Зачаточным умением каламбурить наделены, в сущности, все, только у обычных людей эти ростки остроумия сдерживаются логикой и здравым смыслом, а у человека талантливого они дают пышные всходы.

Зачем говорить мне, что моё счастье не более как греза? Если даже оно греза, пусть дадут мне ею насладиться.

Злословие и насмешка — вот что пользуется у публики неизменным спросом.

	Знание — это то, что наиболее существенным образом возвышает одного человека над другим. — The Guardian (1713), No. 111
	Knowledge is, indeed, that which, next to virtue, truly and essentially raises one man above another.

Когда я вижу эти столы, покрытые столькими яствами, мне чудится, что за каждым из них прячутся, как в засаде, подагра, водянка, лихорадка и множество других болезней.

Мы ревностно употребляем самые жёстокие средства для пользы неба, когда находим в этом пользу на земле.

Не удивительно, что большое количество знаний, не будучи в состоянии сделать человека умным, часто делает его тщеславным и заносчивым.

Имей мертвецы возможность прочесть хвалебные надписи на своих надгробиях, они бы умерли вторично — от стыда.

Истинный юмор умеет сохранить серьёзную мину, тогда как все вокруг покатываются со смеху; фальшивый же, напротив, смешлив — зато серьёзны те, кто ему внимает.

Когда душа видит сны, она — театр, актёры и аудитория.

Когда на трон садится добрый монарх, самое время издавать законы против беззакония власти.

Мы отмаливаем грехи и пороки, предоставляя решать Всевышнему, что может значить и то, и другое.

Мужчины, которые относятся к женщинам с наибольшим почтением, редко пользуются у них наибольшим успехом.

На сорок человек умных приходится один человек со здравым смыслом. Тот, кто имеет при себе только золото, нередко попадает в затруднительное положение за неимением мелких денег.

Наименее шумливая, наиболее скромная дружба часто — наиболее полезная. Поэтому я всегда предпочел бы сдержанного друга не в меру усердному.

«Наличными у меня всего девять пенсов, но на счету в банке — тысяча фунтов» — примерно так же соотносится искусство беседы с умением выражать свои мысли на бумаге.

Не следует забывать, что обида не должна измеряться понятием того, кто её наносит, а того, кто ей подвергается.

Нескромный человек часто опасней, чем злой, ибо последний нападает только на своих врагов, тогда как первый причиняет вред своим врагам и своим друзьям.

Несложно быть весёлым, находясь на службе у порока.

Нет на свете существа более неприкаянного, чем вышедший из моды кумир.

Нет иной защиты от порицания, кроме безвестности.

Обязательным правилом в жизни мы должны были бы поставить применение наших желаний к нашим условиям, и каковы бы ни были наши ожидания, жить сообразно с тем, что у нас есть в данное время.

Остроумно написанный памфлет точно отравленная стрела, которая не только наносит рану, но и делает её неизлечимой.

По кладбищам, могильным плитам и эпитафиям можно судить о нации, её невежестве или благородстве.

Поэзия опер обыкновенно настолько же плоха, насколько хороша их музыка.

Раздельный кошелёк у супругов — вещь столь же неестественная, как и раздельное ложе.

Расчётливому и равнодушному хитрецу проще убедить женщину, что он её любит, и преуспеть, чем страстному влюбленному с его пылкими выражениями чувств.

Самое важное и самое трудное для мощного духа — это уметь сдерживать себя: пруд покойно стоит в долине, но чтобы сдерживать озеро, нужны горы.

Слова, если только они хорошо подобраны, обладают такой силой, что описанное на бумаге нередко производит более яркое впечатление, чем увиденное воочию.

Спорщики напоминают мне рыбу, которая, попав на крючок, вспенивает вокруг себя воду, пока не становится незаметной.

Титулы и слава предков придают блеск имени, носимому с достоинством, но делают ещё более презренным опозоренное имя.

Трудно себе представить, что сталось бы с человеком, живи он в государстве, населённом литературными героями.

Уверенность в том, что мы любим, смягчает страдания разлуки. — возможно, неоригинально

Умный человек счастлив, лишь когда удостаивается собственной похвалы, дурак же довольствуется аплодисментами окружающих.

Человек, который наделён даром насмешки, имеет обыкновение придираться ко всему, что даёт ему возможность продемонстрировать свой талант.

Эссе для журнала The Freeholder

перевод Н. Л. Трауберг

	Английскому фригольдеру искони гнусно всё, что тащит и толкает его к чуждому произволу.
	— 23 декабря 1715 (№ I)

	Многие казуисты указывают нам, что в честной битве следует стрелять по скоплениям людей, не целясь в отдельных лиц; точно так же и в словесном бою недостойно, на мой взгляд, метить в того или иного человека, выбирая его слабости мишенью своей злобы.
	— 24 февраля 1716 (№ XIX)

	Дети наши знают, с какой они партией, ранее, чем сумеют отличить правую руку от левой. Едва научившись говорить, они лепечут первые слова: «виг» или «тори». Приученные сызмальства гнушаться половиной нации, они обретают злобу и нетерпимость партий ещё до того, как научатся мыслить.
	— 22 июня 1716 (№ LIII)

Без источника

Евреи подобны гвоздям и заклёпкам в многоэтажном здании: сами по себе большой ценности не представляют, но без них здание не устоит.

Приличнее не говорить ничего лживого, нежели говорить всё, что истинно. — впервые в Google — в книге Ю. Вигоря без атрибуции

Об Аддисоне

	Первый из англичан, создавший дельную пьесу и написавший её от начала до конца с изяществом, — это прославленный г-н Аддисон. Его «Катон Утический» — шедевр по своему слогу и красоте стиха. <…> Катон г-на Аддисона кажется мне самым прекрасным действующим лицом, какое когда-либо появлялось на сцене, но остальные роли пьесы ему не соответствуют, и сочинение это, так прекрасно написанное, обезображено холодной любовной интригой, разливающей по пьесе тоску, которая её убивает. Обычай вводить невпопад любовь в драматические произведения перешёл из Парижа в Лондон около 1600 года вместе с нашими лентами и париками. Дамы, украшающие театральные залы, <…> не желают, чтобы им говорили о чем-либо, кроме любви. Мудрый Аддисон с мягкой услужливостью подчинял суровость своего характера нравам своего времени и исказил шедевр во имя желания нравиться. После него пьесы стали более упорядоченными, публика — более придирчивой, а авторы — более корректными и менее смелыми. <…> уважение, питаемое народом Англии к талантам, столь велико, что человек заслуженный всегда завоёвывает себе там положение. Во Франции г-н Аддисон был бы членом какой-нибудь академии и мог бы получить благодаря покровительству какой-то дамы пенсию в двенадцать тысяч ливров, а ещё скорее ему причинили бы много хлопот под предлогом того, что в его трагедии «Катон» можно заметить отдельные выпады против привратника человека, занимающего высокое положение; в Англии же он был государственным секретарём.
	Le premier Anglais qui ait fait une pièce raisonnable, et écrite d’un bout à l’autre avec élégance, c’est l’illustre M. Addison. Son Caton d’Utique est un chef-d’œuvre pour la diction et pour la beauté des vers. <…> Le Caton de M. Addison me paraît le plus beau personnage qui soit sur aucun théâtre ; mais les autres rôles de la pièce n’y répondent pas, et cet ouvrage si bien écrit est défiguré par une intrigue froide d’amour qui répand sur la pièce une langueur qui la tue. La coutume d’introduire de l’amour à tort et à travers dans les ouvrages dramatiques passa de Paris à Londres, vers l’an 1660, avec nos rubans et nos perruques. Les femmes, qui y parent les spectacles, <…> ne veulent plus souffrir qu’on leur parle d’autre chose que d’amour. Le sage Addison eut la molle complaisance de plier la sévérité de son caractère aux mœurs de son temps, et gâta un chef-d’œuvre pour avoir voulu plaire. Depuis lui, les pièces sont devenues plus régulières, le peuple plus difficile, les auteurs plus corrects et moins hardis. <…> le respect que ce peuple a pour les talents qu’un homme de mérite y fait toujours fortune. M. Addison, en France, eût été de quelque académie, et aurait pu obtenir, par le crédit de quelque femme, une pension de douze cents livres, ou plutôt on lui aurait fait des affaires sous prétexte qu’on aurait aperçu dans sa tragédie de Caton quelques traits contre le portier d’un homme en place ; en Angleterre, il a été secrétaire d’État.
	— Вольтер, «Философские письма» (XVIII, XXIII), 1732

Тот род сочинений, в котором Аддисон превзошёл своих современников, был предметом занятий во всех английских центрах учёности. Каждый, кто был в публичной школе, писал латинские стихи <…>. Чистота слога и непринуждённая плавность стихов обща для всех латинских стихотворений Аддисона. <…> До сих пор его слава основывалась только на произведениях, которые, оставаясь единственными его произведениями, были бы теперь почти забыты, — на нескольких превосходных латинских стихах, на нескольких английских стихотворных произведениях, из коих только некоторые были выше посредственных, на книге путешествий, написанной увлекательно, но не указывающей на особую силу ума. <…> великий сатирик, умевший всё представить в смешном свете, не употребляя во зло этой способности; сатирик, который, не нанеся ни одной раны, совершил великую общественную реформу и примирил разум и добродетель после долгого и бедственного раздора, за время которого разврат сводил с прямого пути разум, а фанатизм — добродетель.

— Томас Маколей, «Эссе об Аддисоне» (Essays on Addison), 1843

Какая жизнь! Перманентный фейерверк успехов, похвал, почестей, достижений — асфальтированная дорожка преуспеяния. <…> Руководители обеих партий понимали, что аддисоновское стремление подмести сор, создать устои новой буржуазной морали будет на пользу каждой из партий, поочерёдно приходившей к власти. <…> Робинзон от морали, упорно засевавший свой остров семенами новой буржуазной этики <…> сладкой проповедью, <…> бархатной метёлкой и <…> лозунгом <…> ласкового себялюбца: мне хорошо, пусть будет хорошо и вокруг меня…

— Михаил Левидов, «Путешествие в некоторые отдалённые страны мысли и чувства Джонатана Свифта…», 1939