Шелли (Святополк-Мирский)

«Шелли» — предисловие Дмитрия Святополк-Мирского к изданию стихотворений Перси Шелли 1937 года[1].

Цитаты

править
  •  

Байрон, Шелли и Китс <…> были на стороне прогрессивных сил. Китс, родоначальник в известной мере позднейшего буржуазного эстетизма, был более других далёк от конкретных политических тем своего времени. Но его величайшая неоконченная поэма «Гиперион» — не что иное, как влитая в своеобразную мифологическую форму апология революционного свержения старых богов новыми, прогрессивными силами, а три строфы из его поэмы «Изабелла» — едва ли не самая блестяще обобщённая поэтическая формулировка эксплуатации человека человеком во всей классической поэзии.

  •  

При всей ненависти [Байрона] к правителям своей страны, ни одна его конкретная политическая установка не противоречила широко и дальновидно понятым интересам английского капитализма. Недаром в течение нескольких десятилетий он оставался любимым поэтом широких кругов английской либеральной буржуазии. <…>
Байрон до конца оставался наполовину верующим. Он был более богоборец, чем безбожник. Но в то же время именно тот факт, что Байрон наполовину верил в богов, которых он бичевал и осмеивал, усиливал антирелигиозную действенность его поэзии для читателя, ещё не освободившегося от тисков библейской мифологии и поповской морали.

  •  

Атеизм Шелли очень далёк от того, что называем атеизмом мы: это был «атеизм» идеалистический и мистический. Отрицая христианского бога и всякого подобного ему «царя» и «отца небесного», Шелли обожествлял природу, населяя её целым сонмом духовных существ и стихийных духов. Корни мировоззрения Шелли уходят в просветительскую философию XVIII века, но из этих корней вырастает система романтического идеализма, как нельзя более непохожая на философию «века Разума». Шелли глубоко проникнут пафосом освобождения от суеверия, фанатизма и тирании. Но для него это освобождение играет чисто служебную роль предварительного шага к новому развитию человеческого духа, основой которого станет братское общение человека, освободившегося от уз пошлости, с силами природы. <…>
Такое отношение к внутренней, духовной жизни человека как к высшей ценности, в сравнении с которой всё остальное имеет в лучшем случае служебное значение, сближает Шелли со старшими романтиками. В частности, он во многом близок к крупнейшему английскому поэту предшествующего поколения, Вордсворту. Пантеистическое общение с природой занимает центральное место в поэзии обоих. У Вордсворта оно носит созерцательный характер и сопровождается погружением в свой внутренний мир с уходом от действительности. У Шелли оно активно и общественно, связано с утопической программой преображения всего человечества. Вордсворт старается в «многообразии пантеистического опыта» найти некоего единого бога, и это под конец приводит его в лоно ортодоксальной религии. Пантеизм Шелли носит «языческий» характер свободного общения с «возлюбленным братством» стихий, где не оставлено места никакому единому господу богу. Это язычество сближает Шелли с молодым Шеллингом (периода «энтузиазма и религии»), и с Гёте. Таким образом, демократическая романтика Шелли достаточно чётко противостоит реакционной по своей конечной тенденции романтике Вордсворта. Но не менее ясна общая романтическая база, общий философский язык двух поэтов.

  •  

Байрон вырастает непосредственно из поэзии XVIII века, «преромантической» и классической. Его любимым поэтом до конца оставался король английских классицистов Поуп. Красноречие в духе XVIII века и острословие входят в самую плоть и кровь байроновского стиля. Шелли уже совершенно оторван от классицизма. Как поэт он прямо продолжает дело его разрушителей — Вордсворта и Кольриджа. Опираясь на них и на великих поэтов Ренессанса, <…> Шелли и Китс преобразовали английское стихотворное слово, развив в нём до крайнего предела ту богатую «органную» музыкальность, которою оно превосходит все языки новой Европы.
Поэтический стиль Китса конкретен, материален, осязателен, Китс — поэт земли и плоти, Шелли — поэт воздуха и воображения. Язык его тоже чувственен, но это какая-то бесплотная чувственность. Единственные чувства, нужные Шелли, — зрение и слух. Его мир — это воздушная оболочка, окружающая землю, мир звуков, лучей, паров и воздуха. Из этого материала Шелли создаёт единственную в мировой поэзии ткань образов и звуков, одновременно трепетно-чувственную и бесплотную. <…>
Эта характеристика относится не ко всей поэзии Шелли, но к её центральному и определяющему ядру. <…> Огромная доля очарования его лирических стихотворений заключена в изумительном богатстве и гибкости звуковой организации английских слов и ритмов. <…>
Человеку, воспитанному на русской стиховой культуре, дополнительной преградой для сочувственного понимания Шелли будет то, что тип поэзии, созданный им, представлен в русской поэзии только в сильно вульгаризованной и удешевлённой форме поэзией Бальмонта. Надо заставить себя понять, что Бальмонт похож на Шелли, как шарманка на Карузо, как Майков на Пушкина. И всё же в пределах поэзии XIX века нельзя найти большей противоположности, чем Пушкин и Шелли.
Совершенно особняком <…> стоят его политические стихи. <…> В них есть народность, которая так явно отсутствует в пантеистических вещах. Прикасаясь к политике, Шелли сходил на землю и наполнялся человеческой кровью. В его политических стихах мы находим подлинные «страсти сердца», прежде всего жгучую ненависть к гнусным вождям отечественной реакции, ежедневно оскорблявшим английские массы каждым своим действием <…>.
Но и помимо политических стихов, Шелли иногда очеловечивался и сходил на землю. Он стоит на земле в «Юлиане и Маддало» — поэме, посвящённой изображению Байрона <…>. Но самое земное, самое страстное создание Шелли <…> — это трагедия «Ченчи», единственная великая трагедия, написанная на английском языке после эпохи Шекспира. Героический образ Беатриче Ченчи, убийцы своего гнусного отца, — один из самых могучих и благороднейших образов в мировой поэзии. В то же время «Ченчи» в известном смысле самое революционное создание Шелли, ибо, хотя сюжет трагедии — семейная драма в аристократическом доме, тема её — страстный протест против всякого рабства, против церкви, против родительской власти, страстная защита достоинства человека и женщины, страстное оправдание революционного насилия над угнетателем. Если Шелли суждено войти в число любимых советским читателем классиков, это будет, несомненно, благодаря «Ченчи». — конец

Примечания

править
  1. П.-Б. Шелли. Избранные стихотворения. — М.: Гослитиздат, 1937. — С. 6-14.