Чёрные камни (Жигулин)
«Чёрные камни» — автобиографическая повесть Анатолия Жигулина о сталинских репрессиях, написанная в 1984 году и впервые опубликованная в 1988[1].
Цитаты
правитьСейчас разыскивают без вести пропавших героев войны. Находят иногда чудом сохранившиеся документы убитых, записки в гильзах и тому подобное. А во время войны (да и несколько лет после нее) десятки тысяч трупов в полях и в лесах вокруг Воронежа лежали незахороненными. Путешествуя по тем местам пешком или на велосипедах, мы, мальчишки, видели это своими глазами. В первые годы после боёв легко было различить немцев и русских по шинелям, по оружию, по каскам, по документам. Но оружие постепенно подбирали, одежда истлевала. <…> В сорок девятом году останки убитых наконец собрали и захоронили у Задонского шоссе около города в большой братской могиле. Сейчас над могилой памятник погибшим в боях за Воронеж. — Истоки судьбы |
— У нас теперь всё сталинское! — мрачно сказал Борис. |
Прошло почти сорок лет. Ты, наверное, подумал, что и я забыл о журнале «В помощь вооргу», который будто бы сгорел в печке? Нет, не забыл. И никто из КПМ этого не забыл. Никто из осуждённых, преданных тобою товарищей не забыл и небольшую бумажечку в нашем деле, протокол, гласивший, что журнал «В помощь вооргу» был обнаружен при выемке почты в почтовом ящике [МГБ] номер такой-то такого-то числа. Такие протоколы — фиговые листочки, которыми МГБ прикрывало предателей и провокаторов. И как же журнал мог очутиться в почтовом ящике после того, как сгорел в печке на твоих глазах? Ведь он был «издан» в одном экземпляре, написан мною от руки! — Вина |
Город Магадан был скучен, малоэтажен. <…> Пересылка была, естественно, на окраине, далее начиналась болотистая кочковатая низина и сопки. У окраины журчала неглубокая, но быстрая и прозрачная речка с камешками на дне. В зоне пересылки было несколько строящихся домов — двухэтажных кирпичных и одноэтажных деревянных. Возвышалось большое, уже готовое здание столовой с колоннами — сталинский ампир послевоенных лет. Но это не были постройки для заключённых — в оцеплении пересыльного лагеря строились городские дома, говоря теперешним языком, — городской микрорайон. Когда строительство заканчивалось, готовый участок отрезался от пересылки колючей проволокой или сплошным деревянным забором с колючей проволокой над ним, а к площади лагеря прибавлялся новый неосвоенный кусок предсопочной равнины или пологого склона сопки. Начиналось новое строительство. И так далее, до самого послесталинского уничтожения лагерей. — «Столица Колымского края» и путь к Бутугычагу |
… мы отпраздновали смерть Сталина. Уже первое сообщение о болезни всех обрадовало. А когда заиграла траурная музыка, наступила всеобщая, необыкновенная радость. Все обнимали и целовали друг друга, как на пасху. И на бараках появились флаги. Красные советские флаги, но без траурных лент. Их было много, и они дерзко и весело трепетали на ветру. Забавно, что и русские харбинцы кое-где вывесили флаг — дореволюционный русский, бело-сине-красный. И где только материя и краски взялись? Красного-то было много в КВЧ. |
— Иван Кузьмин, а вы Гаранина помните? |
Макс родился в 1946 году и по моей инициативе его назвали в честь тогдашнего чемпиона мира по шахматам голландского гроссмейстера Макса Эйве. В разные следственные и карательные учреждения поступило за долгие годы (Макс прожил на белом свете 14 лет) несколько анонимок о том, что мы назвали своего кота… Марксом. — Долгая дорога на свободу |
Обком партии решил восстановить в вузах всех бывших «участников» КПМ. Председатель областной партийной комиссии Самодуров и заведующий отделом культуры обкома Буриадский звонили директорам, ректорам вузов и советовали нас восстановить. Обнаружилось, что никаких вузовских документов бывших членов КПМ не сохранилось. Они были после нашего осуждения изъяты и уничтожены. А там ведь были наши аттестаты зрелости. Нам помог директор нашей школы, — в течение одного дня изготовили дубликаты. Весь город покровительствовал нам. Дело КПМ стало личным делом многих людей и важным фактом для города Воронежа. — там же |
Последнее совещание
правитьМы уже раза три с помощью фиктивного роспуска КПМ избавлялись от провокаторов. Вытряхивали их в костёр, как вшей из солдатской рубахи. |
Многие читали эту мою повесть в рукописи, многим я довольно подробно рассказывал о своём, о нашем «деле». Порою приходилось слышать и такое: |
Ещё немного о Борисе Батуеве
править… преподавательница английского, французского и немецкого языков Елена Михайловна Охотина, бывшая фрейлина последней императрицы Александры Фёдоровны, <…> всю жизнь боялась, что её арестуют, и её «сверхлояльность» к новому строю доходила порою до курьёзов. Например, приветствие Красной Шапочки при встрече с волком: «Good day, Mister Wolf» — она переводила: «Здравствуйте, товарищ волк!» |
Следователь <…> приказал надзирателю: |
Следствие
править— Что вам известно об антисоветской подпольной организации КПМ? <…> |
В то время при областных, краевых, республиканских Управлениях и Министерствах ГБ существовал такой пост: уполномоченный министра ГБ СССР. Он был подчинён лично министру ГБ СССР. Как правило, такими уполномоченными были либо личные друзья, либо лица, безмерно преданные Л. П. Берии. При Воронежском Управлении таким уполномоченным был полковник Литкенс. <…> |
Перед дальней дорогой и в самом её начале
правитьКомнатка маленькая, но потолки высокие. Две худые, злые, некрасивые женщины. Одна — другой: |
Двери фургонов открылись лишь во дворе огромной <…> тюрьмы, которая была замаскирована под фабрику. Вместо наружных решёток — решётки, внешне похожие на жалюзи. Возвышалась высокая кирпичная труба, и даже дымок шёл из неё. |
Во всех столыпинских вагонах XIX и XX веков так ли, сяк ли можно было сквозь решётку и коридорные окна видеть, как выразился какой-то персонаж Чехова, «проезжаемую» местность. Степь или таёжные дали, крепкие сибирские срубы, резные ворота или странный городок с названием Биробиджан. Отвратительнейшие неудобства «путешествия» не по своей воле в столыпинском вагоне всё-таки не отнимали полностью главного, ради чего человек вообще путешествует, — он путешествует, чтобы видеть новые места, города, реки, горы, рассветы, сумерки, закаты. |
Вагон почти вплотную подогнали к довольно просторному дощатому загону. Возле него вагон наш, «как вкопанный, стал». Было ясно, что приехали мы уже на место. Загон был необычен своими высокими стенами. Они были высотою метра в четыре. И это была не случайность. Такая высота понадобилась для того, чтобы пассажирам транссибирских экспрессов не попадались на глаза заключённые. И знаменитая Тайшетская озерлаговская пересылка была примерно так же огорожена. Снаружи, особенно со стороны железной дороги, — высокий, гладкий сосновый забор. И вышек нет над забором. Вышки — невысокие — были расположены внутри — в углах дощатой ограды. И колючка, и пулеметы, и прожекторы — всё было внутри. Что подумает проезжающий мимо в скором поезде человек? Неинтересный забор какого-то склада. Про лагерь не подумает. Насыпи там, на этом участке магистрали, возле пересылки, нет. Там скорее даже небольшая выемка. Так что даже крыши бараков проезжающий не увидит. |
… догремел голос, произносивший обычное, давно надоевшее: |
К слову сказать, даже свирепое лагерное начальство относилось к бывшим офицерам-фронтовикам, осуждённым за плен, с уважением, подсознательно понимая, что здесь что-то не совсем ладное. |
ДОК
правитьВ уголовном мире в то время существовали две основные касты воры и суки. <…> |
Расскажу о суках, царивших на ДОКе. Главным среди них был Гейша. Его я не видел. Видел я, и видел в «деле», старшего его помощника — Деземию. Ходил он и в жилой, и в рабочей зоне со свитой и с оружием — длинной обоюдоострой пикой (у всех у них были такие пики — обоюдоострые кинжалы из хорошей стали длиной около 30 см). Начальство смотрело на это сквозь пальцы. |
Обыкновенная жизнь на 031-й колонии
правитьНа 031 -и колонии было много людей из тюркской группы народов, жителей нашей Средней Азии, Крыма, Поволжья, Кавказа. Надо отдать им должное — держались они дружной семьёй. Мало того, они принимали к себе всех кавказцев вообще. Бригадир Саркисян (армянин, христианин) был с ними вместе. Они приняли к себе и мудрого причерноморского грека Константина Стефаниди, который, правда, прекрасно знал азербайджанский язык. Он, впрочем, знал и французский. Он как-то говорил мне: |
Загадка доктора Батюшкова
правитьСимпатичный был доктор Батюшков. А главное и чудесное состояло в том, что всего два месяца назад он, радуясь жизни, гулял по улицам Вены. Он родился в Вене в 1920 году в семье русского дипломата, не решившегося вернуться в Россию. |
Доктор Батюшков загадал мне как молодому поэту интереснейшую загадку: |
Кострожоги
правитьКумияма <…> после того как в 1945 году попал в плен, в основном только этим и занимался. Кумияма был не только слаб, но и стар. Он офицером участвовал ещё в русско-японской войне 1904-1905 гг. В войне 1945 года не принимал участия. Повестку о мобилизации он получил уже после атомных взрывов в Хиросиме и Нагасаки. Повестка эта была направлением в Квантунскую армию. Кумияме тогда было минимум 65 лет, он был майором запаса. Но японцы (во всяком случае, японцы-военные) чрезвычайно дисциплинированны. Когда Кумияма высадился с десантного судна на маньчжурский берег, уже была подписана безоговорочная капитуляция Японии. Кумияма с большим трудом нашёл в квантунской неразберихе свою, уже капитулировавшую часть и явился с предписанием к её командиру. До призыва в армию Кумияма жил на Южном Сахалине. У него была моторная лодка и сарай на берегу, где он примитивным способом консервировал свой улов. Естественно, помогали родные. При беседе с нашими особистами он это своё хилое производство гордо назвал рыбоконсервным заводом. Что ж, явный капиталист, да ещё и майор по воинскому званию. В течение двух минут его и осудили, согласно решению Союзной военно-контрольной комиссии, как военного преступника и отправили в Тайшетлаг. Там, на месте, где потом появилась тайшетская пересылка, был лагерь японских военных преступников. |
… стихотворение «Кострожоги», написанное в 1963 году. Оно отражает одну из драматических ситуаций, возникавших порою <…> в лагерях. <…> |
Строительство железной дороги зимой
правитьЯ попал в эту бригаду после ангины. Выемки, насыпи. Сначала, впрочем, изыскательские работы. Разбивка кривых и все такое прочее. Я работал там на всех работах. Самое страшное было — это выемки, ибо здесь совершенно невозможна была туфта. Возможны были лишь приписки каких-либо дополнительных работ или условий, снижающих норму, — предварительной расчистки снега, вырубки деревьев, прогрева кострами слоя мерзлоты, применения кайла; можно было завысить расстояние при отвозе грунта тачками и т. п. Нормы выемки грунта на человека были заведомо невыполнимые, рассчитанные на истощение и гибель. Что же было делать? Люди слабеют, люди умирают. Надо спасать людей. А вольные дорожные мастера и лагерное начальство требуют, прежде всего, объёма вынутого и уложенного в насыпь грунта. Приписывайте что хотите, но дайте прежде всего объём грунта. А это очень легко было измерить, проверить. |
Охота на людей
правитьС Володей Бобровым, студентом или аспирантом Казанского университета, я познакомился ещё на ДОКе, там он был придурком — работал в одной из контор. <…> Меня удивило то, что он разговаривал с венгром, бывшим военнопленным. |
… самое страшное, что вообще было в жизни. Это охота на людей. |
Бутугычаг
править… Дизельная. Своё название этот лагерь получил от дизельной электростанции, построенной здесь в 30-х годах. |
На Дизельной, как и на Центральном, была небольшая библиотека, были газеты. Более всего экземпляров газет (далеко не свежих, разумеется) было, согласно национальному составу спецконтингента заключённых, на украинском и на литовском языках. Были и центральные газеты, и, конечно, «Советская Колыма», выходившая в Магадане. Там часто печатались стихи некоего неизвестного мне до тех пор поэта Петра Нехфедова. Он обладал удивительной плодовитостью. Главная его тема была всегда одна. «Спасибо дорогому товарищу Сталину за счастливую жизнь горняков-колымчан» Выйдешь, бывало, из пыльной шахты, из ночной смены, а на витрине уже приклеен свежий номер «Советской Колымы». Я обычно первым делом отыскивал в газете стихи Петра Нехфедова и прицельно точно харкал на них густым, сочным чёрным плевком. Это стало неизменным ритуалом при каждой новой встрече с его стихами. |
Раз на зимнем разводе два босяка (вора), случайно выпущенные из БУРа, запороли на моих глазах нарядчика Купу. Он ходил со своею луженою трубою-рупором — вызывал на развод бригады. Мы выходили в конце. Из барака я услышал странные звуки — радостную ругань и смертные крики. Я выбежал и увидел вдали: стоит, качаясь равномерно, высокий Купа, а два человека пониже ростом, в лёгкой одежде, вбивают в Купу пики, один — в грудь и в живот, другой — в спину, передавая уже полуживое тело друг другу, с пики на пику. Скоро Купа уже лежал в большой луже мгновенно замерзавшей крови, тут же куски ваты из щёгольского бушлата Купы. |
… мы дружили — жрали вместе (то есть делили любую добытую пищу поровну. Высшая степень дружбы в лагере)… |
О повести
правитьИзменены фамилии предателей, <…> имена, отчества. Не названы их профессии. Предатели в моей повести как бы обезличены. Изменены даже их привычки, болезни, места жительства и т.д. Сделано это из чувства милосердия <…> к их детям. Сами-то они себя, конечно же, узнали.[1] | |
— Анатолий Жигулин, интервью, 1988 |
Написал завещанную повесть — | |
— Анатолий Жигулин, «Написал завещанную повесть…», 1991 |
… в рамках «Чёрных камней» после реабилитации история прекращает своё течение. | |
— Елена Михайлик, «Не отражается и не отбрасывает тени: «закрытое» общество и лагерная литература», 2000 |