Чтения о русском языке (Греч)

«Чтения о русском языке» — цикл публичных лекций Николая Греча, прочитанных в Петербурге с 1 декабря 1839 по 22 марта 1840 года и вскоре опубликованных.

Цитаты

… успех моих Чтений далеко превзошёл мои надежды и ожидания. Я полагал, что буду иметь человек пятьдесят слушателей, которых число уменьшится мало-помалу и растает в марте с зимним снегом. Вышло напротив <…>. Предел им положило пространство залы. В числе слушателей моих имел я счастие видеть и первых сановников государства, и знаменитых учёных, и славных литераторов, и скромных любителей словесности, и умных, просвещённых женщин. Многие посетители не пропустили ни одной беседы, с первой до последней, и между ими такие, у которых мне, а не им у меня надлежало бы учиться.

— предисловие, 30 марта 1840

Великие происшествия того времени прекратили мирные занятия словесностию <…>. Споры славянофилов и карамзинистов умолкли или раздавались только изредка, в слабых отголосках. Совершенный им конец положило появление Истории государства Российского, доказав, что Карамзин отнюдь не думал отвергать особенностей и красот языка церковного, а только, по свойству прежних своих сочинений, не считал надобным ими пользоваться. — третье (15 декабря 1839)

Первое место в числе писателей нового времени принадлежит Пушкину. Он создал свободный русский стих, не ту звонкую строку, в которой нанизанные стопами слова нередко заменяли смысл, а поэтическую фразу, т. е. полное логическое предложение, облечённое в форму стиха и подчинявшее себе меру и рифму. <…> Он с таким же искусством и счастием писал в прозе. В первых своих прозаических произведениях он играл, можно сказать, шалил языком, но в последних поднялся на высокую степень. Слог его повести Капитанская Дочка простотою, естественностию, выразительностию и правильностию показывает, какую пользу он принёс бы русскому языку, если б жил долее. Он изучал язык прилежно, строго, основательно и нередко удивлял записных грамматиков своими умными, дельными, генияльными выводами и замечаниями. — 3-е

Следует упомянуть о диком, тёмном, непонятном и бессмысленном языке, который вторгается в нашу словесность под именем философского, и состоит из мнимого подражания слогу философов немецких, не имеющего ни толку, ни смыслу. Прочитаем несколько строчек. <…> Полагаем, что это просто шутка, пародия, которою автор статьи хотел позабавить своих читателей и потешиться над легковерными; но если он в самом деле вздумал так писать не в шутку, то и это не беда: попытки его не могут причинить никакого вреда общему нашему русскому языку и отечественной словесности: он уничтожают себя сами. Впрочем все эти попытки, удачные и несчастные, хорошие и дурные, свидетельствуют о движении, которое в нынешнее время происходит в нашей словесности: она ждала только благого направления, чтоб подвинуться к лучшему. — 3-е

Вообще нет ещё в пиитике наименования тем мелким стихотворениям, которыми поэт выражает мимолётную мысль и минутное чувство, в которых рисует небольшую картинку, подобную тем, которыми украшается дружеский альбом. Один называет это песнею, другой элегиею, третий просто стихами. Таковы задушевные, нездешние стихотворения Ф. Н. Глинки. Таковы творения Бенедиктова, прекрасные, свежие, разнообразные. Таковы унылые песнопения слепца Козлова. Таковы произведения Языкова, отличающиеся особенно чистым слогом, гладкостью и нежностью стиха. — седьмое (26 января)

… по нашему мнению, Пушкин велик, оригинален и неподражаем именно в своих небольших стихотворениях. Гений его не был постоянный огонь на жертвеннике музы, кроткий, ровный, благотворительный. Это вспышки волкана, мгновенные, но яркие и сильные. — 7-е

Вообще герои поэм Пушкина люди самые жалкие: изменники, картёжники, развратники, холодные эгоисты. Видимое влияние выродков байроновских! Пушкин сам мог бы сотворить их гораздо лучше. — одиннадцатое (1 марта)

Братья разбойники имеют великое достоинство. Это стихотворение отличается верностью и оригинальностью во всех чертах своих и самых малейших, едва заметных. В нём видим те генияльные черты карандаша, которыми великий художник в один почерк умеет нарисовать полную картину. Картина эта ужасная, по предмету своему отвратительная, а по взгляду поэтическому и художественной отделке высокая и неподражаемая. Сто раз негодовал я на Пушкина за выбор такого предмета и сто раз вновь принимался за книгу… — 11-е

И в этом произведении Пушкин уступает только самому себе. Все подражания Онегину, взятые вместе, не стоят одной его строфы. — 11-е

Нашлись добрые люди, которые, услыхав от других, что я говорил о Пушкине [в моих Чтениях], утверждают теперь, что я его разбранил, уничтожил! <…> Я всегда восхищался дарованиями Пушкина, говорил ему это в глаза; в глаза же выражал ему мнения свои о тех сочинениях его, которые мне казались несовершенными и неудачными. Он слушал меня охотно и не сердился. Иногда легкие облачка, нагоняемые усердием и благонамеренностию литературных маклеров, затмевали наше дружеское расположение, но они исчезали при первом свидании. — двенадцатое (8 марта)

О «Чтениях»

Сегодня у Греча я был свидетелем постыдного заговора против редактора «Отечественных записок» Краевского. Краевский или князь Одоевский напечатал в «Литературных прибавлениях» разбор лекций Греча, конечно, неблагосклонный. Это возмездие за поражения, какие Греч наносит в своих лекциях языку «Отечественных записок». Теперь Греч вознамерился отметить Краевскому уже не словом, а делом. Последний должен типографщику Фишеру за печатание «Литературных прибавлений» 3000 рублей и не имеет возможности скоро заплатить ему эти деньги. Греч научил Фишера подать просьбу в почтамт, чтобы там задерживали деньги, присылаемые на подписку в редакцию «Литературных прибавлений», и сам вызвался помочь ему в этом своими связями. Об этом-то происходило совещание между Гречем, Фишером и ещё третьим лицом. Я нечаянно очутился тут же. Греч клялся, что он погубит «Отечественные записки» и «Литературные прибавления». И действительно, если у редактора остановить на почте подписные деньги, которых у него вообще немного, ему не на что будет печатать журнал в следующем году. <…> Вот руководители нашего общества на поприще умственных подвигов! Вот ревнители о нашем убогом просвещении!

— Александр Никитенко, дневник, 29 декабря 1839

А вот чудесное средство против врагов; оно в большом употреблении в Париже, этом городе партий и подкопов всякого рода. Мы говорим о публичных лекциях. Это одно из надёжных средств уронить репутацию даже журнала, не только писателя. О чём больше всего и везде читаются публичные лекции? — Разумеется, о словесности и языке, потому что ни об одном предмете нельзя так много говорить общих мест и учить других, не учась ничему и ничего не зная. Известно, что парижане большие охотники до всего публичного и любят позевать на всякое зрелище; вот они от нечего делать и идут посмотреть фокусов-покусов какого-нибудь говоруна, на кредит пользующегося известностию «отлично умного человека». Зала публичного чтения не университетская аудитория: в ней собираются не слушать, а слышать, чтоб потом не подумать, а поболтать в обществе. Посему, ловкий «лектор» избегает всего, в чём есть мысль, и хлопочет только о словах. Вот он берёт книгу неприязненного ему писателя, выбирает из неё несколько фраз, которых не понимает, потому что эти фразы состоят не из общих мест, <…> и вот он читает эти фразы, как образец галиматьи и искажения языка. Толпа везде весела, в Париже особенно, — и вот она смеётся и рукоплещет своему лектору. — иносказательно написано в одном плане с опубликованной недавно «Париж. Хроника русского» А. И. Тургенева

— Виссарион Белинский, «Менцель, критик Гёте», январь 1840

	О публичных лекциях Греча и теперь говорят, как о чуде, с восторгом и благоговением. Вот наша публика: <…> а бедного Шекспира печатайте в журналах — только в них и прочтут его.
	— Виссарион Белинский, письмо В. П. Боткину 19 февраля 1840

Начнём с предисловия. <…> Г. Греч предостерегает нас, что он предпринял чтения о русском языке, а наконец и напечатание их лишь по приглашению и по просьбе каких то почтенных любителей русской словесности… <…> без их ходатайства <…> г. Греч не имел бы похвалить себя лишних 15 раз в год и побранить своих противников такое же число раз. <…> Чтения г. Греча содержат в себе грамматику в том виде, в каком плохой учитель преподаёт её ученикам гимназического курса; здесь просто выписки из «Грамматики» г. Греча; та же темнота мысли, та же сбивчивость и неточность в выражениях <…>. Что же <…> в этом первом чтении? Набор о пользе литературы; реестр языков; <…> несколько комплиментов французам, чтоб и они были милостивы к сочинителю; уверение, будто бы итальянцы не имеют прозы <…>. Вторую лекцию составляют выписки из Карамзина, которые пополнены известными в каждой школе подробностями о Тредьяковском и Ломоносове. <…> С четвёртого чтения начинается винегрет <…>. Лектор потчует своих слушателей таблицею склонений и другими грамматическими замечаниями столь же непонятными в чтениях, как и в грамматике <…>. Бедному Пушкину достаётся беспрестанно. <…> Когда столь же неосновательные, сколь и неприличные отзывы о поэте, <…> которым гордится вся земля русская, оскорбили внутреннее чувство присутствовавших на чтениях и возбудили всеобщее негодование, тогда г Греч вздумал оправдываться: «Нашлись добрые люди, <…> которые услыхав от других, что я говорил о Пушкине, утверждают теперь, что я его разбранил, уничтожил»… Уничтожил??!! Извините, этого никому и в голову не могло прийти во всём русском царстве: имя Пушкина стоит так высоко, что до него толки издателя «Северной Пчелы» не могут достигнуть!

— Владимир Одоевский, рецензия, август 1840