«Бородинская годовщина» В. Жуковского, «Письмо из Бородина от безрукого к безногому инвалиду» (Белинский)
Виссарион Белинский в октябре 1839 года анонимно опубликовал рецензию на «Бородинскую годовщину» В. А. Жуковского и «Письмо из Бородина от безрукого к безногому инвалиду» И. Н. Скобелева[1]. К ней близко примыкает его ноябрьская рецензия на «Очерки Бородинского сражения» Ф. Глинки[2].
Цитаты
правитьНичто так не расширяет духа человеческого, ничто не окриляет его таким могучим орлиным полётом в безбрежные равнины царства бесконечного, как созерцание мировых явлений жизни. Поэтому история человечества, как объективное изображение, как картина и зеркало общих, мировых явлений жизни, доставляет человеку наслаждение безграничное: <…> созерцая эти движущиеся, олицетворившиеся судьбы человечества в лице народов и их благородных представителей, став лицом к лицу с этими полными трагического величия событиями, дух человека — то падает пред ними во прах, проникнутый мятежным и непокорным его самообладанию чувством их царственной грандиозности и подавленный обременительною полнотою собственного упоения, — то, покоряя свой восторг разумным проникновением в их сокровенную сущность, сам восстаёт в мощном величии, гордо сознавая своё родство с ними. Вот где скрывается абсолютное значение истории, и вот почему занятие ею есть такое блаженство, какого не может заменить человеку ни одна из абсолютных сфер, в которых открывается его духу сущность сущего и родственно сливается с ним до блаженного уничтожения его индивидуальной единичности. Да, кто способен выходить из внутреннего мира своих задушевных, субъективных интересов, чей дух столько могуч, что в силах переступить за черту заколдованного круга прекрасных, обаятельных радостей и страданий своей человеческой личности, <…> чтобы созерцать великие явления объективного мира и их объективную особность усвоять в субъективную собственность чрез сознание своей с ними родственности, — того ожидает высокая награда, бесконечное блаженство: засверкают слезами восторга очи его, и весь он будет — настроенная арфа, бряцающая торжественную песнь своего освобождения от оков конечности, своего сознания духом в духе… Но когда мировое историческое событие есть в то же время и факт отечественной истории, и его субстанциальная родственность с духом созерцающего просветлит до прозрачности его таинственную сущность, — о, тогда его блаженство будет ещё шире, бесконечнее, потому что на родной призыв отзовутся новые струны, сокрытые в самых недоступных глубинах его сердца!.. К таким-то великим мировым явлениям принадлежит битва Бородинская — истинная битва гигантов, где, с одной стороны, исполнитель мировых судеб, влекомый бессознательным стремлением наполнить страшную, бездонную пропасть своего необъятного духа, мнил последним подвигом остановить свою блуждающую звезду и стать у темной цели своего таинственного пути, а с другой — великий народ, под знаменем креста и державной власти, стал за своё существование и за честь своих царей. <…> |
Для нас, русских, нет событий народных, которые бы не выходили из живого источника высшей власти. Великое было событие 1612 года, но предки наши им не гордились и не радовались, а скорбели и печалились, доколе дом Романовых не дал им царя, — и только от сей великой минуты им возвращена была их слава, потому что уже явилось царское имя, освятившее её, и безыменному подвигу давшее и имя, и цель, и значение… Пусть будет велико наше народное торжество, пусть, как волны океана, сольётся в него всё народонаселение необъятной России; но если бы эта неиссчетная громада народа не видала впереди себя своего царя, который в спокойном, царственном величии приветствует её восторженные клики и на лице которого она читает и грозу, и милость, и царскую доблесть, и великий мощный дух, на который спокойно и самоуверенно опирается её счастие в настоящем и надежды в будущем, — и тогда для неё торжество было бы не торжеством, а бессмысленною сходкою праздного народа, и в священном не было бы священного!.. <…> Да, в слове «царь» чудно слито сознание русского народа, и для него это слово полно поэзии и таинственного значения… И это не случайность, а самая строгая, самая разумная необходимость, открывающая себя в истории народа русского. Ход нашей истории обратный в отношении к европейской: в Европе точкою отправления жизни всегда была борьба и победа низших ступеней государственной жизни над высшими: феодализм боролся с королевскою властию и, побеждённый ею, ограничил её, явившись аристократиею; среднее сословие боролось и с феодализмом, и с аристократиею, демократия — с средним сословием; у нас совсем наоборот: у нас правительство всегда шло впереди народа, всегда было звездою путеводною к его высокому назначению; царская власть всегда была живым источником, в котором не иссякали воды обновления, солнцем, лучи которого, исходя от центра, разбегались по суставам исполинской корпорации государственного тела и проникали их жизненною теплотою и светом. В царе наша свобода, потому что от него наша новая цивилизация, наше просвещение, так же, как от него наша жизнь. <…> Отсюда происходит эта дивная симпатия, сделавшая единое и целое из двух начал, это всегдашнее и безусловное повиновение царской воле, как воле самого провидения. Итак, не будем толковать и рассуждать о необходимости безусловного повиновения царской власти: это ясно и само по себе; нет, есть нечто важнее и ближе к сущности дела: это — привести в общее сознание, что безусловное повиновение царской власти есть не одна польза и необходимость наша, но и высшая поэзия нашей жизни, наша народность, если под словом «народность» должно разуметь акт слития частных индивидуальностей в общем сознании своей государственной личности и самости. И наше русское народное сознание вполне выражается и вполне исчерпывается словом «царь», в отношении к которому «отечество» есть понятие подчинённое, следствие причины. Итак, пора уже привести в ясное, гордое и свободное сознание то, что в продолжение многих веков было непосредственным чувством и непосредственным историческим явлением: пора сознать, что мы имеем разумное право быть горды нашею любовию к царю, нашею безграничною преданностию его священной воле, как горды англичане своими государственными постановлениями, своими гражданскими правами, как горды Северо-Американские Штаты своею свободою. <…> достижение цели возможно только чрез разумное развитие не какого-нибудь чуждого и внешнего, а субстанциального, родного начала народной жизни и что таинственное зерно, корень, сущность и жизненный пульс нашей народной жизни выражается словом «царь». — у Белинского это наиболее сильное выражение «примирения с действительностью»[2] |
«Бородинская годовщина» <…>. Конечно, как стихотворение, обязанное своим появлением <…> современным событием и ограниченное во времени своего появления, — оно не должно подвергаться в целом строгой критике, — но в нём много сильных и прекрасных строф и стихов, <…> а недостаточность других вознаграждается поэзиею содержания. — в рукописи отзыв был более резким, но А. А. Краевский его «посмягчил» (И. И. Панаев, «Литературные воспоминания», 1861), хотя на фоне безудержного славословия, например, в «Сыне отечества», отзыв довольно сух потому, что Белинский в это время решительно выступал против любой открытой тенденциозности в искусстве[2] |
О рецензии
правитьСледует упомянуть о диком, тёмном, непонятном и бессмысленном языке, который вторгается в нашу словесность под именем философского, и состоит из мнимого подражания слогу философов немецких, не имеющего ни толку, ни смыслу. Прочитаем несколько строчек. | |
— Николай Греч, «Чтения о русском языке» (3-е), 15 декабря 1839 |
Белинский <…> проповедывал тогда индийский покой созерцания и теоретическое изучение вместо борьбы. <…> | |
— Александр Герцен, «Былое и думы» (часть 4, гл. XXV), 1855 |
— Белинский, письмо В. П. Боткину 3 февраля 1840 |
… глупая статейка, <…> над которою смеялся весь Питер и публично тешился Греч…[2] | |
— Белинский, письмо Боткину 16—21 апреля 1840 |
… конечно, наш китайско-византийский монархизм до Петра Великого имел <…> свою историческую законность; но из этого бедного и частного исторического момента сделать абсолютное право и применять его к нашему времени — фай — неужели я говорил это?..[2] | |
— Белинский, письмо Боткину 11 декабря 1840 |
… комедия «Пятидесятилетний дядюшка», <…> весьма слабое произведение, <…> да ещё статья о Менцеле были ахиллесовой пятой Белинского, и упомянуть о них при нём — значило оскорбить, огорчить его. <…> Существовала ещё статейка о Бородинской годовщине. Я было как-то заговорил с ним о ней… Он зажал себе уши обеими руками и, низко наклонясь вперёд и качаясь из стороны в сторону, зашагал по комнате. Впрочем, он поболел квасным патриотизмом недолго. | |
— Иван Тургенев, «Воспоминания о Белинском», 1868 |
Примечания
править- ↑ Отечественные записки. — 1839. — Т. VI. — № 10 (цензурное разрешение 14 октября). — Отд. VII. — С. 1-13.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 В. Г. Березина. Примечания // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13 т. Т. III. Статьи и рецензии. Пятидесятилетний дядюшка 1839-1840. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1953. — С. 624-34.
- ↑ Северная пчела. — 1840. — № 19 (24 января).
- ↑ Литературные прибавления к Русскому инвалиду. — 1839. — Т. II. — № 25 (23 декабря). — С. 502.
- ↑ Нечто о декларации г. Греча против «Отечественных записок» // Отечественные записки. — 1840. — № 1. — Приложение.
- ↑ Феодально-крепостнический строй и административный произвол.
- ↑ См. его рассуждения об этом слове в рецензии на 3-ю часть «Драматических сочинений и переводов» Н. А. Полевого.