Современники и синхронисты

«Современники и синхронисты» — статья Виктора Шкловского, опубликованная осенью 1924 года. Вошла в авторский сборник «Гамбургский счёт» 1928 года.

Цитаты

Лев Лунц был — как трава, выросшая в прочищенном лесу. <…> Вещи его не напечатаны, потому что они не традиционны. Наши современники больше всего любят молодых, пишущих не хуже старых <…>. Нужно прекратить «охрану» культуры, передать музеи в Госхран, с правом обозрения, а в старой литературе изучать метод, а не тему. Тема заняла сейчас слишком много места. Она кажется достаточной пролетарским писателям для создания новой литературы, и она же угнетает Ахматову. Есенина тема загнала в пивную и не пускает его оттуда <…>. И даже Маяковский сидит в плену своей темы: революция и любовь, извиняющаяся за то, что она пришла во время революции. А что в стихах тема? Так, гвоздь, на котором можно повеситься самому, а можно и повесить только шляпу. Поэты уже начинают бежать из областей, занятых их темами.

Писатели являются в литературу по-разному: с предисловием и без предисловий. Писатели с предисловиями, как общее правило, недолговечны. Помню, как начали говорить об Есенине: впечатление театральное, сперва гул, потом в гуле появляются звуки, и вдруг фамилия как будто сама рождается. Как довольно старый журналист, тут же изложу совершенно необходимые сведения и правила для выведения писателя из литературы. Сейчас это делается так: начинают ругать человека на чём свет стоит, причём обычно кричат: «талантлив, но вреден», начало фразы обычно запоминается. Не так съедали людей прежде. Людей ругали в придаточных предложениях, как будто бы между прочим. <…> Ругать нужно не обращая внимания.

Но вернёмся к Есенину, который, вероятно, уже волнуется. Есенина я увидел в первый раз в салоне Зинаиды Гиппиус; здесь он был уже в опале. — Что это у вас за странные гетры? — спросила Зинаида Николаевна, осматривая ноги Есенина через лорнет. — Это валенки, — ответил Есенин. Конечно, и Гиппиус знала, что валенки не гетры, и Есенин знал, для чего его спросили. Зинаидин вопрос обозначал: не припомню, не верю я в ваши валенки, никакой вы не крестьянин. А ответ Есенина: отстань, и совсем ты мне не нужна. Вот как это тогда делалось. А спор весь шёл об Октябрьской революции. <…> Беда Есенина в том, что он слишком долго носил в городе валенки. Искусство явилось для него не отраслью культуры, <…> а расширенной автобиографией. Пропавший, погибший Есенин — это есенинская поэтическая тема, она может быть и тяжела для него, как валенки не зимой, но он не пишет стихи, а стихотворно развёртывает свою тему. Ошибка Есенина в том, что он не умеет отличать число месяца от престольных праздников. Это, может быть, крестьянская ошибка. Число — это умение, праздник — это тема, связанная с числом. А крестьянство живёт по праздникам. Помню, как появился Николай Тихонов. Сперва пошёл в Ленинграде по студиям слух, что появился красноармеец-кавалерист вроде унтер-офицера и пишет стихи, очень плохие, но с замечательными строками. Потом появился и сам Тихонов. — см. ниже мнение В. Ходасевича

Дорогие молодые современники, бойтесь каракулевого овцеводства: слишком быстрого рождения поэтов и прозаиков. Шкурка красива, но ягнёнок недоношен. <…> То, что в России не выходило два-три года журналов, тоже пошло молодым писателям на здоровье. Они писали для себя. Тихонов не дорожит своими валенками. Он растёт, изменяется <…>. Имея хорошую биографию и настоящую мужскую выправку, он не пишет просто о себе, а проламывается через русскую культуру <…>. И эта работа сохраняет Тихонову его романтизм.

И вот, наконец, я добрался до Всеволода Иванова. Мы снимали пальто вместе с мешком, не вынимая рукавов пальто из лямок. Говорили, что мешок станет частью всякого костюма каждого русского, как прежде воротник. <…> У нас было впечатление, что он слишком талантлив, что образы заливают его потому, что ему ничего не стоят. Он не боялся ошибок, потому что почти не знал правил. Первые вещи его были цветные, темы сельские, азиатско-крестьянские. <…> Кустарное мастерство и торговля этнографией его не прельстили. <…> Три года, прожитых Ивановым в литературе до сегодняшних дней, для него, может быть, только три кружки пены, выливаемой на землю для того, чтобы наполнить четвёртую кружку вином. Всеволод движется сейчас стремительно на Запад — к сюжету, к Уэллсу, и это движение <…> подготовлено с первых вещей.

Лелевич упрекал Иванова за гофманство в «Долге». <…> Нисколько не похоже. Но московиты издревле называли всех иностранцев немцами. Привыкнув в форме рассказа, культивируемого «Литературными приложениями к «Ниве», можно смешать и Всеволода Иванова с Гофманом.

Лев Лунц оказался прав. Запад побеждает в русской литературе. Орнаменталисты оставляют свои посты и уходят переучиваться писать… Самая большая опасность, которая угрожает сейчас писателю, это несвоевременное умение. Уметь сейчас нечего. Нам сейчас очень недостаёт Лунца, с его ошибками, отчаянием и твёрдым знанием о смерти старой формы и неистощимым весельем человека, каждый день ощущающего жизнь. Каверин как будто идёт по дороге, параллельной дороге Лунца. Но Каверин научился слишком легко. Он схематически понимает задачу, и ему нечем тормозить сюжетную схему. Каверин человек эренбурговского типа, но ещё не распустившейся «философии» и иронии. Русская же проза сейчас распадается на составные части так, как недавно распадалась поэзия в руках первых футуристов: на заумный язык, образы и т. д. Сюжетные вещи наполняются нейтральным материалом, материал, когда-то наполнявший их, печатается отдельно, в виде дневников, заметок.

О статье

Я думаю, что не всё, наспех сочиняемое <…> Шкловским, следует печатать в журнале, который хочет быть серьёзным. <…> Газетная статейка Шкловского — бестолкова, а то, что он говорит о «теме», стоит в противоречии с опубликованным в той же книжке мнением Шкловского о «Тарзане». Как сторонник «формального метода» Шк. всё глубже погружается в нигилизм, в скучнейшее «мещанство» — и всё более плохо думает о том, что пишет.

— Максим Горький, письмо А. Н. Тихонову 23 октября 1924

Виктор Шкловский, глава формалистов, <…> борется с самой наличностью «тем», они мешают его первобытному эстетству. <…> За год до смерти Есенин мучился нестерпимо. Кричал о гибели своей — в каждой строчке. Стоит послушать, как в это самое время Шкловский поучал его уму-разуму: «Пропавший, погибший Есенин, эта есенинская поэтическая тема <…>». Иными словами: надо «писать стихи», «делать» стихи, самоновейшего, модного стиля, — а этот Есенин неуч, так немодно, точно валенки не зимой, вопит о гибели какого-то там Есенина. Да ещё о какой-то России… Нет, ты покажи «приём», а на тебя и на твою Россию нам наплевать.

— Владислав Ходасевич, «О формализме и формалистах», 1927