Александр Радищев (Пушкин)

«Александр Радищев» — биографическо-критическая статья Александра Пушкина, написанная в марте — апреле 1836 года для третьей книги «Современника». В основу были положены все известные скудные печатные материалы о Радищеве, а также некоторые рукописные и устные свидетельства. Статья тесно связана с полемическим «Путешествием из Москвы в Петербург», которую он готовил к печати в декабре 1833 — январе 1835. Пушкин вынужден был широко пользоваться разными формами иносказания, но её (как и «Путешествие») всё равно запретила цензура на основании резолюции С. С. Уварова, признавшего «излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения». Статью впервые опубликовали в 1857 году..

Цитаты

Беспокойное любопытство, более нежели жажда познаний, была отличительная черта ума его.

Мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины! И заметьте: заговорщик надеется на соединенные силы своих товарищей; член тайного общества, в случае неудачи, или готовится изветом заслужить себе помилование, или, смотря на многочисленность своих соумышленников, полагается на безнаказанность. Но Радищев один. <…> он один отвечает за все <…>. Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а «Путешествие в Москву» весьма посредственною книгою; но со всем тем не можем в нём не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию.

Мог ли чувствительный и пылкий Радищев не содрогнуться при виде того, что происходило во Франции во время Ужаса? мог ли он без омерзения глубокого слышать некогда любимые свои мысли, проповедаемые с высоты гильотины, при гнусных рукоплесканиях черни? Увлечённый однажды львиным рёвом колоссального Мирабо, он уже не хотел сделаться поклонником Робеспьера, этого сентиментального тигра, этого палача (холодного кровопийца) в зелёных (синих) очках и в розовом жилете!

Самое пространное из его сочинений есть философическое рассуждение «О Человеке, о его смертности и бессмертии». Умствования оного пошлы и не оживлены слогом. Радищев хотя и вооружается противу материализма, но в нём всё ещё виден ученик Гельвеция. Он охотнее излагает, нежели опровергает доводы чистого афеизма.

… Радищев думал подражать Вольтеру, потому что он вечно кому-нибудь да подражал.

«Путешествие в Москву» <…> [писано] варварским слогом. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного. В Радищеве отразилась вся французская философия его века, <…> но всё в нескладном, искажённом виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему <…>. Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? <…> Какую цель имел Радищев? чего именно желал он? На сии вопросы вряд ли бы мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли её, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предположений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви.

О статье

	Он или перехитрил её из цензурных видов, или в самом деле так думал — и тогда лучше было бы её не печатать.
	— Александр Герцен

	Статья «Александр Радищев» принадлежит, по нашему мнению, к тому зрелому, здравому и проницательному критическому такту, который отличал суждения Пушкина незадолго до его кончины.
	— Павел Анненков

В этой статье мы видим взгляд весьма поверхностный и пристрастный. <…> Стараясь видеть в Радищеве полуневежду и полунегодяя, Пушкин нередко впадает даже в противоречия с самим собою. <…> Или нужно было признать Радищева человеком даровитым и просвещённым, и тогда можно от него требовать того, чего требует Пушкин; или видеть в нём до конца слабоумного представителя полупросвещения <…>. [Он] выразил, <…> против воли, высокие понятия о Радищеве, которого непременно хочет выставить с дурной стороны <…>. Вообще нужно заметить, что статья о Радищеве любопытна как факт, показывающий, до чего может дойти ум живой и светлый, когда он хочет непременно подвести себя под известные, заранее принятые определения. В частных суждениях, в фактах, представленных в отдельности, постоянно виден живой, умный взгляд Пушкина; но общая мысль, которую доказать он поставил себе задачей, ложна, неопределённа и постоянно вызывает его на сбивчивые и противоречащие фразы.

— Николай Добролюбов, «Сочинения Пушкина», январь 1858

	Он или перехитрил её из цензурных видов, или в самом деле так думал — и тогда лучше было бы её не печатать.
	— Александр Герцен

Не трудно наметить основные черты [общественной] теории, как они сказываются в статье Пушкина о Радищеве, в разборе книги последнего, озаглавленной: «Мысли на дороге», и как они отложились во множестве отрывков, оставшихся после поэта в бумагах его, как просвечивали в устных его заявлениях <…>. Все духовные стремления общества, думал Пушкин, — все его надежды и чаяния, равно как и требования материального свойства, собираются в правительстве, как в естественном своём хранилище, данном историей. Они тщательно берегутся там до тех пор, пока с наступлением срока, переработанные долгой мыслью и в совете с лучшими умами страны, выходят опять на свет в образе учреждений, в форме создания новых и восстановления старых прав, — возвращаясь, таким образом, снова в народ, но уже становясь ступенью в его прогрессивном развитии.

— Павел Анненков, «Общественные идеалы Пушкина»

Совершенно особое место в литературе, осуждающей Радищева, занимают статьи о нём Пушкина. Благодаря и имени автора, и своим действительным достоинствам, статьи эти, хотя сравнительно очень недавно напечатанные в своём настоящем виде, давно уже пользуются вполне заслуженною известностью. Они, хотя и в искажённом своём виде, первые открыли ряд статей о Радищеве, когда во второй половине 50-х годов цензурные условия изменились к лучшему. В отзывах, враждебных Радищеву, очень часто встречаются ссылки на авторитет Пушкина, постоянно получающего при этом похвалы за свою умеренность и благоразумие; эти статьи считаются как бы венцом той перемены, которую признают в Пушкине Николаевского времени. С другой стороны, писатели, сочувственно относящиеся к Радищеву и его деятельности, резко осуждают Пушкина <…>. Односторонность — общий недостаток <…> противоположных отзывов: они судят о статьях Пушкина по их внешности, т. е. отделив их совершенно от других его отзывов о Радищеве и от общего его направления; если же иные критики и ставят эти статьи в связь с общим направлением поэта, то при этом они очень часто вместо того, чтобы выяснить внутреннюю сущность взглядов Пушкина, просто, без особых оснований, кричат о великой перемене в николаевском Пушкине, о его «благонамеренности» <…>. <…> он, по мнению критиков, в своих статьях, приготовляемых для печати, осуждает взгляды Радищева, а в своих задушевных стихах хвалится своим единомыслием с ним. Это было бы благоразумие особого рода, причём, конечно, уж не может быть и речи о сопричислении Пушкина к сонму врагов Радищева; тут уж нет новых авторитетных обвинений против Радищева, а сам Пушкин подпадает тяжкому обвинению в лицемерии и двоедушии. <…> но верно ли понят смысл статей? <…> Иносказательный язык <…> давно уже составляет особенность нашей литературы. Вот этот-то иносказательный язык и надо дешифрировать, чтобы понять истинный смысл статей Пушкина о Радищеве. <…> всё, что статья Пушкина о Радищеве говорит в общих выражениях против книги последнего, <…> конечно, могут вполне согласоваться со смыслом статьи, но точно так же они могут представлять образчик «эзопского языка», служить лишь ширмами, прикрывающими истинный, противоположный смысл. <…> общие, официальные, так сказать, обязательные фразы <…> служат только внешнею оболочкой…

— Вячеслав Якушкин, «Радищев и Пушкин»