Нечто о русской литературе в 1846 году
«Нечто о русской литератур в 1846 году» — анонимная обзорная статья Валериана Майкова конца 1846 года[1][2].
Цитаты
правитьПериоды развития литературы наступают и проходят, не справляясь с искусственным разделением времени на годы. Зачем же сохраняется до сих пор обычай в первых числах нового года отдавать публике отчёт в том, что прочла она в течение старого? <…> Говорят, будто такие очерки могут служить материалами для будущей истории литературы. Но что сказали бы подписчики журнала в настоящее время, если б узнали, что он трудится не для них, а для тех из их потомков, которые вздумают когда-нибудь заниматься историей отечественной литературы? |
Истекший 1846 год носит на себе все признаки переходной эпохи. Во всё это время происходило в русском литературном мире какое-то не совсем обыкновенное брожение; расклеивалось множество плотных масс, распадалось и формировалось вновь множество групп; раздавались свежие звуки новых надежд и хриплые стоны давно подавленного отчаяния. И всё это разрешилось программами и объявлениями об изданиях, имеющих печататься в 1847 году[3][2]. Таким образом, в литературном отношении 1846 год был как бы приступом к 1847-ому; сам по себе он не имеет ровно никакого значения. |
«Двойник» имел гораздо меньше успеха, чем «Бедные люди», что, по нашему мнению, ещё менее говорит в пользу успехов всего нового. В «Двойнике» манера г. Достоевского и любовь его к психологическому анализу выразились во всей полноте и оригинальности. В этом произведении он так глубоко проник в человеческую душу, так бестрепетно и страстно вгляделся в сокровенную машинацию человеческих чувств, мыслей и дел, что впечатление, производимое чтением «Двойника», можно сравнить только с впечатлением любознательного человека, проникающего в химический состав материи. Странно: что, кажется, может быть положительнее химического взгляда на действительность, а между тем картина мира, просветлённая этим взглядом, всегда представляется человеку облитою каким-то мистическим светом. Сколько мы сами испытали и сколько могли заключить о впечатлениях большей части поклонников таланта г. Достоевского, в его психологических этюдах есть тот самый мистический отблеск, который свойствен вообще изображениям глубоко анализированной действительности. |
Нам кажется, что до автора [«Господина Прохарчина»] дошли жалобы на растянутость его произведений и что он готов в угоду читателей жертвовать слишком многим в пользу драгоценной краткости, которой масштаб, впрочем, едва ли кем-нибудь определён положительно. По крайней мере не знаем, чем иным объяснить неясность идеи рассказа, вследствие которой каждый понимал и имел право понимать его по-своему, как не тем, что автор удержался от полного её развития из опасения новых обвинений в растянутости. Никто не хотел даже остановить внимания на настоящей (по нашему мнению) идее повести, потому что ей посвящено слишком мало труда. Слушая различные толки, <…> мы сначала удивлялись, почему никто не принимает в соображение того обстоятельства, что по смерти героя этой повести в тюфяке его нашёлся запрятанный капитал; а потом стали извинять это самоволие ценителей собственным промахом г. Достоевского. Мы уверены, что он хотел изобразить страшный исход силы господина Прохарчина в скопидомство, образовавшееся в нём вследствие мысли о необеспеченности; но в таком случае надо было яркими красками обрисовать его силу во всё продолжение рассказа. Если б на выпуклое изображение этой личности употреблена была хоть третья часть труда, с которым обработан Голядкин, — развязка повести не могла бы никоим образом ускользнуть от внимания читателей, и не было бы споров об идее её. Не можем не пожелать, чтобы г. Достоевский более доверялся силам своего таланта, чем каким бы то ни было посторонним соображениям.[6][5] |
В прошлом году за современною школою литературы утвердилось самым прочным и самым оригинальным образом лестное для неё название натуральной. Факт этот должен быть тем приятнее для писателей, принадлежащих к этой школе, что оно дано ей газетой[7][2], нападающей на современную русскую литературу, образовавшуюся под влиянием Гоголя. Впрочем, комизм этой осечки в своё время уже произвёл такое сильное впечатление на публику, что мы считаем достаточным занести только факт в летопись истекшего года <…>. В своё время любопытный выстрел, вместо того, чтоб попасть в группу противников, попал в своих: само собою разумеется, что эту группу, или школу, в противоположность первой, пришлось назвать реторическую или ненатуральною… |
… в двадцатых годах слово романтизм употреблялось в значении благородном… Под ним разумели тогда свободу творчества <…>. Но несколько лет назад эстетические идеи изменились до того, что слова «романтизм», «романтик» <…> сделались оскорбительными. <…> Но до сих пор можно ещё указать на Руси людей, считающих романтизм за последний прогрессивный шаг искусства и называющих романтиками всех современных художников. |
Главный недостаток большей части наших журналов и газет заключается в самом их происхождении. Почти все они возникли не вследствие идеи, искавшей себе обнаружения в обществе… В этом отношении их скорее можно назвать ежемесячными сборниками статей, чем журналами в настоящем смысле. К этому понятию так привыкла наша публика, что некоторые журналисты решаются даже выставлять перед ней бесхарактерность своих изданий как отличительное их достоинство. Одни из них с постоянным самодовольствием дают знать каждый месяц, что публика никогда не слыхала от них решительных приговоров ничему на свете, другие с не меньшей гордостью повторяют, что они приняли за правило — не принимать серьёзно никаких общественных и литературных явлений; третьи — открыто поставили себе в обязанность не щадить ничего, что сколько-нибудь походит на характер; четвёртые — беспрестанно уверяют публику, что стоят за одну правду, предоставляя каждому давать этому отвлечённому понятию какой угодно смысл и понимая его про себя совершенно оригинальным образом. Этим объясняется удивительная непоследовательность в содержании наших периодических изданий. Встречая в русском журнале такую-то статью, вы очень редко можете отдать себе отчёт — почему попала она в этот, а не в другой какой журнал. <…> |
Рассматривая учёную литературу прошлого года, мы не можем не усилить несколькими тонами свою грустную песню о несуществовании у нас настоящей журналистики, действительно поглощающей иногда строгие требования искусства и науки. В жалобах на воображаемую журнальность нашей литературы нельзя не заметить сильной антипатии против того, что только выражает собой тесную связь науки с жизнью. <…> |
… путешествия <…> можно назвать одним из сильнейших орудий беллетристики в деле воспитания публики. <…> В последние годы один турист обратил изданием своих путевых впечатлений под названием «Год за границей»[2] такое внимание нашей публики на вопрос об условиях полезности и занимательности этого рода сочинений, что мнение о предмете установилось теперь окончательно. Можно надеяться, что литература наша навсегда избавилась от той манеры писать путешествия, которая проявилась в произведениях помянутого туриста во всей полноте своего характера. Манеру эту можно назвать <…> эгоистическою. <…> вместо описания страны занимать читателя рассказами о собственных приключениях в пути и о личных обстоятельствах, интересных только для друзей и родных автора. |
Замечательно, что в 1846 году возобновилась было мода на альманахи. <…> В наше время издание сборников кажется чем-то чрезвычайно странным. Что за смысл — собрать и напечатать в одной книжке несколько сочинений, ничем не примыкающих одно к другому, <…> не выражающих никакой общей мысли. <…> Чтоб сшить в одну книгу все эти приобретения, редакторских способностей не требуется решительно никаких: это может исполнить всякий. Остаётся уметь выбрать бумагу и шрифт да найтись в определении условий красивого и удобного формата книги. А между тем у нас, да и везде, ещё так много людей, читающих для процесса чтения, что альманах, по всей вероятности, разойдётся в продаже. Сверх того, так называемый редактор альманаха приобретает лестное и на всякий случай весьма пригодное название издателя, что, по принятому обществом литературному чиноположению, несравненно выше звания простого литератора: с тех пор как убедились люди, что умственный труд не даёт работнику права ни на какое особенное уважение, с тех пор и издатели альманахов пользуются теми же преимуществами перед литераторами, как и всякие другие хозяева промыслов перед работниками. Наконец, главное — от редакции альманаха можно незаметно перейти и к действительной редакции какого-нибудь издания, например толстого и плодоприносящего журнала. |
О статье
правитьВо мне находят новую оригинальную струю, <…> состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь же берёт прямо целое[5] и оттого не так глубок, как я. | |
— Фёдор Достоевский, письмо М. М. Достоевскому, 1 февраля 1846 |
Примечания
править- ↑ Отечественные записки. — 1847. — № 1. — Отд. V. — С. 1-17.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 В. К. Кантор, А. Л. Осповат. Примечания // Русская эстетика и критика 40—50-х годов XIX века. — М.: Искусство, 1982.
- ↑ Имеется в виду прежде всего объявление о «совершенном преобразовании» «Современника» Н. Некрасовым и В. Белинским, покинувшим «Отечественные записки». Также готовилась реорганизация газеты «Санкт-Петербургские ведомости».
- ↑ Вероятно, после бесед с Достоевским, критик верно определил существенные стороны его творческого метода.
- ↑ 1 2 3 Г. М. Фридлендер. Примечания // Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 1. — Л.: Наука, 1972. — С. 476, 505.
- ↑ Единственный сочувственный отзыв критики 1840-х о «Прохарчине».
- ↑ Фаддей Булгарин. Журнальная всякая всячина // Северная пчела. — 1846. — № 22 (26 января). — С. 86.
- ↑ Александрийский театр // Иллюстрация. — 1846. — Т. 3. — № 43 (16 ноября). — С. 688.