Мысли и размышления (Гельвеций)

«Мысли и размышления» (фр. Pensées et réflexions) Клода Гельвеция относятся к 1760-м годам и предваряют идеи, высказанные в труде «О человеке». Впервые опубликованы посмертно в 1795 году.

Цитаты

Большинство записей — короткие и приведены полностью и почти, поэтому их оригиналы в связи с нумерацией см. в Викитеке.

Люди всегда против разума, когда разум против них. — I

Редко министры, обладающие умом, выбирают выдающихся людей для занятия должностей: они считают их слишком непокорными и недостаточно ревностными почитателями. — IV

Только опрометчивый человек рискует проявлять ум перед людьми, которых он не знает. — V

Часто жертвуют величайшими радостями жизни, чтобы гордиться тем, что они принесены в жертву. — VI

В обществе нельзя составить всестороннее представление об уме человека: можно судить о том, чем этот ум хорош для общества, но не о глубине мыслей. — VII

Было бы легко написать книгу, доказывающую, что общество людей, которые поступают соответственно евангелию, не могло бы существовать. — VIII

Когда наука не приносит пользы у своих истоков, её считают бесполезной. Это ручей, который кажется потерявшимся в земле, и поэтому не видят, что он порождает другой источник. — XIV

История — это роман фактов, а роман — это история чувств. — XX (1-е предложение)

Гений похож на те обширные земли, где встречаются места мало ухоженные и плохо обработанные: на столь большом пространстве нельзя всё тщательно обработать. Только люди небольшого ума присматривают за всем: маленький садик легко держать в порядке. — XXI

Великие люди — это те, кто изобретает и делает то, что кажется другим невозможным. Но для этого нужно, чтобы счастливый случай ставил людей на такое место, где они могли бы осуществлять то, что ими задумано; в противном случае их обычно считают мечтателями — XXV (2 последних предложения)

Мудрец пользуется удовольствиями или обходится без них, как обходятся без фруктов зимой. — XXIX

Зависть часто утверждает, что такая-то книга произвела шум лишь благодаря своей дерзости <…>. Дерзкая истина — это в большинстве случаев важная истина для многих и, может быть, вредная для могущественных людей и богатых сословий. Истины, которые не производят шума, не имеют, стало быть, значения; следовательно, авторы этих истин должны быть не столько довольны своим благоразумием, сколько стыдиться бесплодности своего ума. — XXX

L’envie dit souvent qu’un tel livre ne fait du bruit que par sa hardiesse <…>. Vérité hardie est une vérité importante au grand nombre, et peut-être nuisible à des hommes ou à des corps puissants. Celles qui ne font point de bruit n’ont donc nulle importance ; les auteurs de ces vérités devraient donc moins s’applaudir de leur prudence que rougir de l’inutilité de leur esprit.

Истина для глупцов — это факел, который светит в тумане, не рассеивая его. — XXXIII

Спустя некоторое время после того, как заблуждение исчезло, люди не понимают, как они могли в него верить. — XXXIV (1-е предложение; возможно, неоригинально)

Человечность — это осмысленное чувство; только воспитание его развивает и укрепляет. — XXXV

	Человеческое тщеславие не любит отказываться от своего мнения; этому противится ещё и леность, ибо для того, чтобы отказаться от своего мнения, нужно было бы поразмыслить… — XLIV
	La vanité humaine n’aime point à suspendre son jugement ; la paresse encore s’y oppose : car pour suspendre son jugement il faudroit réfléchir…

Тот, кто постоянно сдерживает себя, всегда несчастен из страха быть несчастным иногда. — L

Физическое и духовное представляют собою как бы две изолированные, удалённые друг от друга колонны, которые в один прекрасный день будут соединены одной и той же капителью. — LI

Умный человек часто слывет сумасшедшим у того, кто его слушает, ибо тот, кто слушает, имеет перед собою альтернативу считать или себя глупцом, или умного человека сумасшедшим, — гораздо проще решиться на последнее. — LIII

Мелкие недостатки в великом произведении — это крохи, которые бросают зависти. — LIV

	Короли и священники любят противоречия в законах. Они поочерёдно используют их по своему усмотрению в собственных интересах. — LV (1-е предложение)
	Les rois et les prêtres aiment les contradictions dans les lois. Ils s’en servent tour-à-tour au gré de leurs intérêts.

Бесчестье при дворе — это как бы дым, который становится белым, расстилаясь на просторе. — LX

Если люди не верят в сказки о феях и духах, то их удерживает от этого и препятствует этому отнюдь нѳ нелепость этих сказок, а то, что им не было приказано в них верить. — LXIII

Люди настолько глупы, что повторяющееся насилие в конце концов представляется им правом. — LXVI (1-е предложение; возможно, неоригинально)

У добродетели много проповедников и мало мучеников. — LXXIV

Суровые советы совсем не производят действия — это вроде молота, который всегда отталкивается наковальней. — LXXVI

В истории бесполезно всё, что не служит потомству. — LXXIX

Государства и армии часто бывают подобны кораблям, которым мешают плавать их размеры. — LXXVIII

Чтобы хорошо писать исторические труды, нужно придерживаться середины между Тацитом, который всегда заставлял людей действовать с умыслом, и Плутархом, который их заставлял поступать под влиянием страсти. Во всяком случае люди долго кружат вокруг цели, прежде чем её достигнуть. — LXXXV

Все события связаны. Если вырубают лес на севере, то изменяются ветры, время жатвы, искусства этой страны, нравы и образ правления. Мы не видим целиком эти цепи, первое звено которых уходит в вечность. — LXXXVII

Разговор становится тем более пошлым, чем выше положение тех, с кем он ведётся. — LXXXVIII

	Бедняк говорит богачам: «Если вы делаете глупости, для вас это пустяк, но для меня они не позволительны»… — XCI
	Un malheureux dit aux gens riches, « Si vous faites des sottises, c’est peu pour vous, mais à moi elles ne sont pas permises »…

Священники учат детей в понятных выражениях невразумительному, а взрослых — в невразумительных выражениях понятному. — C

Когда народ, такой, как гунны, готы и др., не знал иной славы, кроме славы оружия, не было необходимости поощрять у него искусства, чтобы заставить его сохранить свою воинскую доблесть. Иначе обстоит дело у образованной нации. Здесь разрушить искусства — значит положить конец всякому соревнованию, а следовательно, и всякой воинской доблести. Это соревнование и желание отличиться — дрожжи, вызывающие брожение различных талантов. — CIII

В нравственности, как и в астрономии, существуют времена более благоприятные для наблюдении. Пролетающие нравственные кометы делают более доступными для наблюдения те, которые наличны. Когда глупость оскорбляет достоинство и берёт верх над ним, когда она могущественна и совершенно не соблюдает осторожности, её гораздо легче наблюдать. — CIV

Лживые люди меньше всего знают людей: они слишком заняты тем, чтобы скрывать свою суть. — CV (1-е предложение)

Правительство, которое становится нетерпимым, способно сделать ещё много глупостей. Это вор, который хотел бы зажать рот тем, кто даёт показания против него. — CVII

Редко бывает, чтобы новую форму государствам давал гений предвидения; обычно это обусловлено лишь бедствиями или честолюбием. — CXIII

Корсар желает войны, потому что он не заинтересован в общественном спокойствии. Каждый есть в большей или меньшей степени корсар. — CXIV

Смешное подобно почестям: ценным и полезным их делает справедливый способ наделения ими. — CXX

Государи и вельможи, которые ничего не отвечают людям, делают тайну из своей слабости. — CXXVII

Монархическое государство — это не родина честолюбивых и талантливых, это родина заурядных людей, которые здесь наиболее счастливы. Большим вельможам там ничего не остаётся делать, как быть глупыми и невежественными. С душой возвышенной и просвещённой они были бы честолюбивы и весьма опасны. — CXXXVII

Когда молоды, пишут стихи — букеты Филиде. А когда делаются старше? Занимаются основательными умозаключениями. В этом отношении люди как деревья, которые приносят плоды, лишь сбросив цветы. Они обладают чувствами и желаниями до того, как начинают размышлять. — CXXXIX

	Во времена просвещения люди, если бы они были в самом деле просвещены, не испытывали бы трепета перед кем-либо; если бы они имели в голове план действий и обладали бы храбростью, которая побуждает следовать ему <…>. Испытывает страх только невежество; только не вполне просвещённая эпоха боится исправления злоупотреблений. — CXLIII
	Dans un temps de lumiere, si l’on étoit vraiment éclairé, on ne trembleroit pas ; si l’on avoit un plan bien formé dans la tête, et le courage qui fait qu’on le suit <…>. C’est l’ignorance qui a peur ; c’est la demi-lumiere qui craint les abus de la correction.

Имеются великолепные места в главе II книги II «О духе законов», в деталях Монтескьё почти всегда превосходен; но в то же время он показывает себя порою слишком учёным. <…> Я убеждён, что народ способен обладать всей той мудростью и справедливостью, которой его наделяет Монтескьё, но при условии, что он хорошо поймёт своп истинные интересы <…>. Предположим, например, что народам как следует объяснили, что их истинный интерес состоит в сохранении мира; что для них несущественно, чтобы их империя расширялась или ограничивалась, лишь бы они были счастливы; что им объяснили, вместо того чтобы учить их множеству бесполезных занятий, что счастье состоит в том, чтобы следовать природным склонностям; что зло всегда следует причинять только тем, кто причиняет его сам, — тогда не будет больше права на войну, потому что будут лишь оборонительные войны, а оборонительная война должна иметь своей целью не захват и не победу, а мир. Нужно объяснить народу, что право народов заключается не в том, чтобы нации доставляли друг другу в условиях мира наибольшее количество благ (это излишне), но (и этого было бы достаточно для счастья всех) в том, чтобы они не искали выгод за счёт других наций, не чинили препятствий их торговле, уважали их свободу, не раскалывали их изнутри, словом, жили спокойно и поистине в мире и воевали лишь вопреки своей воле. Когда народ как следует научат этому, то ни честолюбцы, ни интриганы не смогут его совратить, речи о славе и величии не вовлекут его в безумные предприятия и, когда нужно себя защитить, он будет неустанно сражаться за своих детей и матерей. Счастливый народ никогда не бывает трусливым; он страшится лишь того, как бы не утратить своего счастья. <…> Великий источник заблуждений — это собирательные слова, которые как бы делают одно-единственное лицо из собрания людей и наделяют его теми чувствами, которые человек испытывает лишь потому, что он один. Как бы я ни был чувствителен к счастью или бедам нации, мне нужно её, так сказать, расчленить, чтобы увидеть отдельных счастливых или несчастных людей, из которых она состоит. — CXLVI

Il y a d’excellentes choses dans le chapitre II, livre II de l’Esprít des lois. et c’est dans les détails que Montesquieu est presque toujours un homme supérieur ; mais en même temps il montre quelquefois trop lé savant. <…> Je suis persuadé que le peuple est capable de tout que lui attribue de sagesse et de justice Montesquieu, mais à condition que ce peuple connaîtra bien ses vrais intérêts <…>. Supposons, par exemple, qu’en enseignât bien aux peuples que leur véritable intérêt est dans la paix ; que peu leur importe que leur empire soit étendu ou borné, pourvu qu’il soit heureux ; qu’on lui enseigne, au lieu de mille pratiques inutiles, que le bonheur consiste à suivrê les penchants de la nature ; qu’on ne doit sur-tout jamais faire de mal qu’à celui qui en fait lui-même : alors il n’y aura plus de droit de guerre, parcequ’il n’y aura que des guerres défensives, et que la guerre défensive ne doit avoir pour but ni la conquête ni la victoire, mais la paix. Quand dira-t-on au peuple, non que le droit des gens consiste à ce que les nations doivent se faire dans la paix le plus de bien, cela est outré, mais (et cela suffiroit au bonheur de tous) à ne point chercher ses avantages à leurs dépens, à ne point mettre d’entraves à leur commerce, à respecter leur liberté, à ne point les diviser au dedans, en un mot à vivre tranquille et vraiment en paix, et à ne faire la guerre que malgré soi ? Si le peuple étoit bien instruit là-dessus, des ambitieux, des intrigants, ne viendroient pas à bout de le séduire ; les mots de gloire et de grandeur ne l’entraîneroient pas à de folles entreprises ; et, quand il faudroit se défendre, il combattroit sans relâche pour ses enfants et leurs meres. Un peuple heureux n’est jamais lâche ; il craint trop de ne l’être plus. <…> C’est une grande source d’erreurs que le langage collectif qui semble faire une seule personne d’une assemblée d’hommes, et lui prête les sentiments d’un homme, et qu’un homme n’. éprouve que parce qu’il est un. Pour que je sois sensible au bonheur ou au malheur d’une nation, il faut que je la dépece, pour ainsi dire, afin de voir les particuliers heureux ou malheureux qui la composent.

	Монтескьё слишком привержен феодальному принципу, а феодальное правительство — это верх нелепости. <…> Духовенство по природе вещей должно просто находиться на содержании у государства, подобно тому как находятся на содержании у хозяев домашние учителя, и те, кто обладает догмами и правилами, почерпнутыми из иного мира, могут лишь проповедовать, а не управлять в этом мире. — CXLVII
	Montesquieu est trop féodiste ; et le gouvernement féodal est le chef-d’œuvre de l’absurdité. <…> Le clergé, par la nature des choses, doit être simple pensionnaire de l’état, comme le précepteur de la maison ; et ceux qui ont des dogmes et des maximes tirées d’un autre monde peuvent prêcher et non gouverner celui-ci.

В известном смысле добродетель не является принципом ни одной формы правления, хотя она была бы для всех них более или менее полезна. <…> Нет такой формы правления, которая не нуждалась бы в изменении своих законов, такой формы, при которой законы были бы в достаточной мере направлены на общественное благо: почти все законы благоприятствуют тому, кто владеет, и обращены против того, кто ничего не имеет. — CXLVIII

En un sens, la vertu n’est le principe d’aucun gouvernement, quoi-qu’elle y soit plus ou moins utile. <…> Il n’y a aucun gouvernement qui n’ait besoin de réforme dans ses lois, aucun où elles tendent assez au bien public : presque toutes sont favorables à celui qui possède contre celui qui n’a rien.

Обвинение в прелюбодеяниях, предъявленное публично, — это безумие законодательства. Муж или жена имеют право развестись в подобном случае, потому что развод вызван самим прелюбодеянием. Но к чему же в данном случае наказания? Преступление это так трудно доказать, когда оно получает всеобщее распространение, оно так легко избегает наказания, его так легко перестают рассматривать как преступление и в конце концов это преступление настолько создано для мрака и молчания, что лучше уж его не расследовать. Достаточно предоставить свободу развода. — CLVIII (последний абзац)

Перевод

И. С. Шерн-Борисова под ред. М. Н. Делограмматика