Приключения Алисы в Стране чудес

«Приключения Алисы в Стране чудес» (англ. Alice's Adventures in Wonderland; в переводах часто сокращённо «Алиса в Стране чудес») — знаменитая абсурдистская сказочная повесть Льюиса Кэрролла, посвящённая Алисе Лидделл. Впервые издана в декабре 1865 года, на основе рукописного варианта 1862—1864 годов. Для переизданий Кэрролл написал несколько предисловий и сделал мелкие исправления, каноническим считается последнее прижизненное 1897 года. В 1871-м вышло продолжение — «Сквозь зеркало и что там увидела Алиса».

Алиса и Гусеница. Иллюстрация Бесси Гатмэнн

Цитаты

Июльский полдень золотой ‎Сияет так светло, В неловких маленьких руках ‎Упрямится весло, И нас теченьем далеко ‎От дома унесло. Безжалостные! В жаркий день, ‎В такой сонливый час, Когда бы только подремать, ‎Не размыкая глаз, Вы требуете, чтобы я ‎Придумывал рассказ. И Первая велит начать ‎Его без промедленья, Вторая просит: «Поглупей ‎Пусть будут приключенья». А Третья прерывает нас ‎Сто раз в одно мгновенье. <…> Но ключ фантазии иссяк — ‎Не бьёт его струя. — Конец я после расскажу, ‎Даю вам слово я! — Настало после! — мне кричит ‎Компания моя. И тянется неспешно нить ‎Моей волшебной сказки, К закату дело, наконец, ‎Доходит до развязки <…>. Алиса, сказку детских дней ‎Храни до седины В том тайнике, где ты хранишь ‎Младенческие сны, Как странник бережёт цветок ‎Далёкой стороны.

All in the golden afternoon ‎Full leisurely we glide; For both our oars, with little skill, ‎By little arms are plied, While little hands make vain pretence ‎Our wanderings to guide. Ah, cruel Three! In such an hour. ‎Beneath such dreamy weather. To beg a tale of breath too weak ‎To stir the tiniest feather! Yet what can one poor voice avail ‎Against three tongues together? Imperious Prima flashes forth ‎Her edict "to begin it"— In gentler tone Secunda hopes ‎"There will be nonsense in it!"— While Tertia interrupts the tale ‎Not more than once a minute. <…> And ever, as the story drained ‎The wells of fancy dry, And faintly strove that weary one ‎To put the subject by, "The rest next time—" "It is next time!" ‎The happy voices cry. Thus grew the tale of Wonderland: ‎Thus slowly, one by one, Its quaint events were hammered out— ‎And now the tale is done <…>. Alice! a childish story take, ‎And with a gentle hand Lay it where Childhood's dreams are twined ‎In Memory's mystic band, Like pilgrim's wither'd wreath of flowers ‎Pluck'd in a far-off land.

Глава I. Вниз по кроличьей норе

Down the Rabbit-Hole

То ли колодец был очень глубок, то ли падала она очень медленно, только времени у неё было достаточно, чтобы прийти в себя и подумать, что же будет дальше. Сначала она попыталась разглядеть, что ждёт её внизу, но там было темно, и она ничего не увидела. Тогда она принялась смотреть по сторонам. Стены колодца были уставлены шкафами и книжными полками; кое-где висели на гвоздиках картины и карты. Пролетая мимо одной из полок, она прихватила с неё банку с вареньем. На банке было написано «АПЕЛЬСИНОВОЕ», но увы! она оказалась пустой. Алиса побоялась бросить банку вниз — как бы не убить кого-нибудь! На лету она умудрилась засунуть её в какой-то шкаф. — Вот это упала, так упала! — подумала Алиса. — Упасть с лестницы теперь для меня пара пустяков. А наши решат, что я ужасно смелая. Да свались я хоть с крыши, я бы и то не пикнула. (Вполне возможно, что так оно и было бы.) <…> — Я, верно, приближаюсь к центру земли. <…> Но интересно, на какой же я тогда широте и долготе? (Сказать по правде, она понятия не имела о том, что такое широта и долгота, но ей очень нравились эти слова. Они звучали так важно и внушительно!)

Either the well was very deep, or she fell very slowly, for she had plenty of time as she went down to look about her and to wonder what was going to happen next. First, she tried to look down and make out what she was coming to, but it was too dark to see anything; then she looked at the sides of the well, and noticed that they were filled with cupboards and book-shelves; here and there she saw maps and pictures hung upon pegs. She took down a jar from one of the shelves as she passed; it was labelled “ORANGE MARMALADE”, but to her great disappointment it was empty: she did not like to drop the jar for fear of killing somebody underneath, so managed to put it into one of the cupboards as she fell past it. “Well!” thought Alice to herself, “after such a fall as this, I shall think nothing of tumbling down stairs! How brave they'll all think me at home! Why, I wouldn't say anything about it, even if I fell off the top of the house!” (Which was very likely true.) <…> “I must be getting somewhere near the centre of the earth. <…> but then I wonder what Latitude or Longitude I’ve got to?” (Alice had no idea what Latitude was, or Longitude either, but thought they were nice grand words to say.)

Диной звали их кошку. <…> — Ах, Дина, милая, как жаль, что тебя со мной нет. Правда, мышек в воздухе нет, но зато мошек хоть отбавляй! <…> Алиса <…> сонно бормотала: — Едят ли кошки мошек? Едят ли кошки мошек? Иногда у неё получалось: — Едят ли мошки кошек? Она не знала ответа ни на первый, ни на второй вопрос, и потому ей было всё равно, как их ни задать.

Dinah was the cat. <…> “Dinah my dear! I wish you were down here with me! There are no mice in the air, I’m afraid, but you might catch a bat, and that’s very like a mouse, you know.” <…> And here Alice <…> saying to herself, in a dreamy sort of way, “Do cats eat bats? Do cats eat bats?” and sometimes, “Do bats eat cats?” for, you see, as she couldn’t answer either question, it didn’t much matter which way she put it.

… она не могла просунуть в дверцу даже голову. — Если б моя голова и прошла, — подумала бедная Алиса, — что толку! Кому нужна голова без плечей? Ах, почему я не складываюсь, как подзорная труба! Если б я только знала, с чего начать, я бы, наверно, сумела. <…> Сидеть у маленькой дверцы не было никакого смысла, и Алиса вернулась к стеклянному столику, смутно надеясь найти на нём другой ключ или на худой конец руководство к складыванию наподобие подзорной трубы. Однако на этот раз на столе оказался пузырёк, <…> к горлышку которого была привязана бумажка, а где крупными красивыми буквами было написано: «ВЫПЕЙ МЕНЯ!» Это, конечно, было очень мило, но умненькая Алиса совсем не торопилась следовать совету. — Прежде всего надо убедиться, что на этом пузырьке нигде нет пометки: «Яд!» — сказала она. Видишь ли, она начиталась всяких прелестных историй о том, как дети сгорали живьём или попадали на съедение диким зверям, — и все эти неприятности происходили с ними потому, что они не желали соблюдать простейших правил, которым обучали их друзья: если слишком долго держать в руках раскалённую докрасна кочергу, в конце концов обожжёшься; если поглубже полоснуть по пальцу ножом, из пальца обычно идёт кровь; если разом осушить пузырёк с пометкой «Яд!», рано или поздно почти наверняка почувствуешь недомогание. Последнее правило Алиса помнила твёрдо.

… she could not even get her head through the doorway; “and even if my head would go through,” thought poor Alice, “it would be of very little use without my shoulders. Oh, how I wish I could shut up like a telescope! I think I could, if I only knew how to begin.” <…> There seemed to be no use in waiting by the little door, so she went back to the table, half hoping she might find another key on it, or at any rate a book of rules for shutting people up like telescopes: this time she found a little bottle on it, <…> and round the neck of the bottle was a paper label, with the words “DRINK ME,” beautifully printed on it in large letters. It was all very well to say “Drink me,” but the wise little Alice was not going to do that in a hurry. “No, I’ll look first,” she said, “and see whether it’s marked ‘poison’ or not”; for she had read several nice little histories about children who had got burnt, and eaten up by wild beasts and other unpleasant things, all because they would not remember the simple rules their friends had taught them: such as, that a red-hot poker will burn you if you hold it too long; and that if you cut your finger very deeply with a knife, it usually bleeds; and she had never forgotten that, if you drink much from a bottle marked “poison,” it is almost certain to disagree with you, sooner or later.

	… [напиток] был очень приятен на вкус — он чем-то напоминал вишнёвый пирог с кремом, ананас, жареную индейку, сливочную помадку и горячие гренки с маслом…
	… it very nice, (it had, in fact, a sort of mixed flavour of cherry-tart, custard, pine-apple, roast turkey, toffee, and hot buttered toast)…

	— Если я и дальше буду так уменьшаться, — сказала она про себя, — я могу и вовсе исчезнуть. Сгорю как свечка! Интересно, какая я тогда буду?
	… “for it might end, you know,” said Alice to herself, “in my going out altogether, like a candle. I wonder what I should be like then?”

	Она всегда давала себе хорошие советы, хоть следовала им нечасто.
	She generally gave herself very good advice, (though she very seldom followed it).

Глава II. Море слёз

The Pool of Tears

— Всё страньше и страньше! — вскричала Алиса. От изумления она совсем забыла, как нужно говорить. — Я теперь раздвигаюсь, словно подзорная труба. Прощайте, ноги! (В эту минуту она как раз взглянула на ноги и увидела, как стремительно они уносятся вниз. Ещё мгновение — и они скроются из виду.) — Бедные мои ножки! Кто же вас будет теперь обувать? Кто натянет на вас чулки и башмаки? Мне же до вас теперь, мои милые, не достать. Мы будем так далеки друг от друга, что мне будет совсем не до вас… Придётся вам обходиться без меня. Тут она призадумалась. — Всё-таки надо быть с ними поласковее, — сказала она про себя. — А то ещё возьмут и пойдут не в ту сторону. Ну, ладно! На рождество буду посылать им в подарок новые ботинки. И она принялась строить планы. — Придётся отправлять их с посыльным, — думала она. — Вот будет смешно! Подарки собственным ногам! И адрес какой странный!

“Curiouser and curiouser!” cried Alice (she was so much surprised, that for the moment she quite forgot how to speak good English); “now I'm opening out like the largest telescope that ever was! Good-bye, feet!” (for when she looked down at her feet, they seemed to be almost out of sight, they were getting so far off). “Oh, my poor little feet, I wonder who will put on your shoes and stockings for you now, dears? I'm sure I shan't be able! I shall be a great deal too far off to trouble myself about you: you must manage the best way you can;—but I must be kind to them,” thought Alice, “or perhaps they won't walk the way I want to go! Let me see: I'll give them a new pair of boots every Christmas.” And she went on planning to herself how she would manage it. “They must go by the carrier,” she thought; “and how funny it'll seem, sending presents to one's own feet! And how odd the directions will look!

Она принялась перебирать в уме подружек, которые были с ней одного возраста. Может, она превратилась в одну из них? — Во всяком случае, я не Ада! — сказала она решительно. — У неё волосы вьются, а у меня нет! И уж, конечно, я не Мейбл. Я столько всего знаю, а она совсем ничего! И вообще она это она, а я это я! Как всё непонятно! А ну-ка проверю, помню я то, что знала, или нет. Значит так: четырежды пять — двенадцать, четырежды шесть — тринадцать, четырежды семь… Так я до двадцати никогда не дойду! Ну, ладно, таблица умножения — это неважно! Попробую географию! Лондон — столица Парижа, а Париж — столица Рима, а Рим… Нет, всё не так, всё неверно! Должно быть, я превратилась в Мейбл… Попробую прочитать «Как дорожит…» Она сложила руки на коленях, словно отвечала урок, и начала. Но голос её зазвучал как-то странно, будто кто-то другой хрипло произносил за неё совсем другие слова: Как дорожит своим хвостом Малютка крокодил! — Урчит и вьётся над песком Прилежно пенит Нил! Как он умело шевелит Опрятным коготком! — Как рыбок он благодарит, Глотая целиком! Тут слёзы брызнули у неё из глаз. — Почему за мной никто не приходит? Как мне надоело сидеть здесь одной! С этими словами Алиса глянула вниз и, к своему удивлению, заметила, что, пока говорила, натянула на одну руку крошечную перчатку Кролика. — Как это мне удалось? — подумала она. — Видно, я опять уменьшаюсь. Алиса встала и подошла к столику, чтобы выяснить, какого она теперь роста. Судя по всему, в ней было не больше двух футов, и она продолжала стремительно уменьшаться. Вскоре она поняла, что виной тому веер, который она держала в руках, и тут же швырнула его на пол. И хорошо сделала — а то могла бы и вовсе исчезнуть!

She began thinking over all the children she knew that were of the same age as herself, to see if she could have been changed for any of them. “I'm sure I'm not Ada,” she said, “for her hair goes in such long ringlets, and mine doesn't go in ringlets at all; and I'm sure I can't be Mabel, for I know all sorts of things, and she, oh! she knows such a very little! Besides, she's she, and I'm I, and—oh dear, how puzzling it all is! I'll try if I know all the things I used to know. Let me see: four times five is twelve, and four times six is thirteen, and four times seven is—oh dear! I shall never get to twenty at that rate! However, the Multiplication Table doesn't signify: let's try Geography. London is the capital of Paris, and Paris is the capital of Rome, and Rome—no, that's all wrong, I'm certain! I must have been changed for Mabel! I'll try and say How doth the little—” and she crossed her hands on her lap as if she were saying lessons, and began to repeat it, but her voice sounded hoarse and strange, and the words did not come the same as they used to do:— “How doth the little crocodile Improve his shining tail, And pour the waters of the Nile On every golden scale! “How cheerfully he seems to grin, How neatly spread his claws, And welcome little fishes in With gently smiling jaws!” “I'm sure those are not the right words,” said poor Alice, and her eyes filled with tears again as she went on, “I must be Mabel after all, and I shall have to go and live in that poky little house, and have next to no toys to play with, and oh! ever so many lessons to learn! No, I've made up my mind about it; if I'm Mabel, I'll stay down here! It'll be no use their putting their heads down and saying "Come up again, dear!" I shall only look up and say "Who am I then? Tell me that first, and then, if I like being that person, I'll come up: if not, I'll stay down here till I'm somebody else"—but, oh dear!” cried Alice, with a sudden burst of tears, “I do wish they would put their heads down! I am so very tired of being all alone here!” As she said this she looked down at her hands, and was surprised to see that she had put on one of the Rabbit's little white kid gloves while she was talking. “How can I have done that?” she thought. “I must be growing small again.” She got up and went to the table to measure herself by it, and found that, as nearly as she could guess, she was now about two feet high, and was going on shrinking rapidly: she soon found out that the cause of this was the fan she was holding, and she dropped it hastily, just in time to avoid shrinking away altogether.

	Вода была солёная на вкус и доходила ей до подбородка. Сначала она подумала, что каким-то образом упала в море. <…> Вскоре, однако, она поняла, что упала в лужу слёз, которую сама же и наплакала, когда была ростом в девять футов.
	She was up to her chin in salt water. Her first idea was that she had somehow fallen into the sea <…>. However, she soon made out that she was in the pool of tears which she had wept when she was nine feet high.

Глава III. Бег по кругу и длинный рассказ

A Caucus-Race and a Long Tale

… вода текла с них ручьями, всем было холодно и неуютно. Прежде всего, конечно, нужно было решить, как поскорее высохнуть. Стали держать совет <…>. Наконец Мышь, к которой все относились с почтением, закричала: — Садитесь, все садитесь и слушайте. Вы у меня вмиг высохнете! <…> Тишина! «Вильгельм Завоеватель с благословения папы римского быстро добился полного подчинения англосаксов, которые нуждались в твёрдой власти и видели на своём веку немало несправедливых захватов трона и земель». <…> — Д-да! — сказал Попугайчик и содрогнулся. — <…> даже Стиганд, славный любовью к отечеству архиепископ Кентерберийский, нашёл это благоразумным…» — Что он нашёл? — спросил Робин Гусь. — «… нашёл это», — отвечала Мышь. — Ты что, не знаешь, что такое «это»? — Ещё бы мне не знать, — отвечал Робин Гусь. — Когда я что-нибудь нахожу, это обычно бывает лягушка или червяк. Вопрос в том, что же нашёл архиепископ? Мышь не удостоила его ответом <…>. — Ну как, милочка, подсыхаешь? — спросила она Алису. — С меня так и льёт, — ответила Алиса печально. — Я и не думаю сохнуть! — В таком случае, — провозгласил Додо, — я предлагаю принять резолюцию о немедленном роспуске собрания с целью принятия самых экстренных мер для скорейшего… — Говорите по-человечески, — сказал Орлёнок Эд. — Я и половины этих слов не знаю! Да и сами вы, по-моему, их не понимаете. <…> — Я хотел сказать, — обиженно проговорил Додо, — что нужно устроить Бег по кругу. Тогда мы вмиг высохнем!

… all dripping wet, cross, and uncomfortable. The first question of course was, how to get dry again: they had a consultation about this <…>. At last the Mouse, who seemed to be a person of authority among them, called out, “Sit down, all of you, and listen to me! I'll soon make you dry enough! <…> Silence all round, if you please! "William the Conqueror, whose cause was favoured by the pope, was soon submitted to by the English, who wanted leaders, and had been of late much accustomed to usurpation and conquest. <…> “Ugh!” said the Lory, with a shiver. “<…> even Stigand, the patriotic archbishop of Canterbury, found it advisable—’” “Found what?” said the Duck. “Found it,” the Mouse replied rather crossly: “of course you know what ‘it’ means.” “I know what ‘it’ means well enough, when I find a thing,” said the Duck: “it’s generally a frog or a worm. The question is, what did the archbishop find?” The Mouse did not notice this question <…>. “How are you getting on now, my dear?” it continued, turning to Alice as it spoke. “As wet as ever,” said Alice in a melancholy tone: “it doesn't seem to dry me at all.” “In that case,” said the Dodo solemnly, rising to its feet, “I move that the meeting adjourn, for the immediate adoption of more energetic remedies—” “Speak English!” said the Eaglet. “I don't know the meaning of half those long words, and, what's more, I don't believe you do either!” <…> “What I was going to say,” said the Dodo in an offended tone, “was, that the best thing to get us dry would be a Caucus-race.”

---

Цап-царап ‎сказал мыш- ‎ке: Вот ка- ‎кие делиш- ‎ки, мы пой- ‎дём с то- ‎бой в суд, ‎я тебя ‎засужу. ‎И не смей отпираться, ‎мы должны ‎расквитаться, ‎потому что ‎всё утро ‎я без де- ‎ла сижу. ‎И на это ‎нахалу ‎мышка так ‎отвечала: ‎Без суда ‎и без след- ‎ствия, ‎сударь, дел не ведут. — ‎Я и суд, ‎я и след- ‎ствие, — ‎Цап-царап ‎ей ответ- ствует. — ‎Присужу ‎тебя к ‎смер- ‎ти я. ‎Тут ‎тебе ‎и ка- ‎пу- ‎т

“Fury said to a ‎mouse, That he ‎met in the ‎house, ‎"Let us ‎both go to ‎law: I will ‎prosecute ‎you.—Come, ‎I'll take no ‎denial; We ‎must have a ‎trial: For ‎really this ‎morning I've nothing to do." ‎Said the ‎mouse to the ‎cur, "Such ‎a trial, ‎dear Sir, ‎With ‎no jury ‎or judge, ‎would be ‎wasting ‎our ‎breath." ‎"I'll be ‎judge, I'll ‎be jury," ‎Said ‎cunning ‎old Fury: ‎"I'll ‎try the ‎whole ‎cause, ‎and ‎condemn ‎you ‎to ‎death."'

Глава IV. Билль вылетает в трубу

The Rabbit Sends in a Little Bill

… она пробралась в маленькую комнатку, сверкающую чистотой, <…> вдруг увидала у зеркала маленький пузырёк. На нём не было написано: «ВЫПЕЙ МЕНЯ!», но Алиса открыла его и поднесла к губам. — Стоит мне что-нибудь проглотить, — подумала она, — как тут же происходит что-нибудь интересное. Посмотрим, что будет на этот раз! Мне бы очень хотелось опять подрасти. Надоело быть такой крошкой! <…> не успела она отпить и половины, как упёрлась головой в потолок. Пришлось ей пригнуться, чтоб не сломать себе шеи. Она быстро поставила пузырёк на стол <…>. Увы! было уже поздно; она всё росла и росла. Пришлось ей встать на колени — а через минуту и этого оказалось мало. Она легла, согнув одну руку в локте (рука доходила до самой двери), а другой обхватив голову. Через минуту ей снова стало тесно — она продолжала расти. Пришлось ей выставить одну руку в окно, а одну ногу засунуть в дымоход…

… she had found her way into a tidy little room, <…> her eye fell upon a little bottle that stood near the looking-glass. There was no label this time with the words “DRINK ME,” but nevertheless she uncorked it and put it to her lips. “I know something interesting is sure to happen,” she said to herself, “whenever I eat or drink anything; so I’ll just see what this bottle does. I do hope it’ll make me grow large again, for really I’m quite tired of being such a tiny little thing!” <…> before she had drunk half the bottle, she found her head pressing against the ceiling, and had to stoop to save her neck from being broken. She hastily put down the bottle <…>. Alas! it was too late to wish that! She went on growing, and growing, and very soon had to kneel down on the floor: in another minute there was not even room for this, and she tried the effect of lying down with one elbow against the door, and the other arm curled round her head. Still she went on growing, and, as a last resource, she put one arm out of the window, and one foot up the chimney…

	И вправду, план был замечательный — такой простой и ясный. Одно только плохо: она не имела ни малейшего представления о том, как его осуществить.
	It sounded an excellent plan, no doubt, and very neatly and simply arranged; the only difficulty was, that she had not the smallest idea how to set about it.

Глава V. Гусеница даёт совет

Advice from a Caterpillar

	— Ты … кто… такая? — спросила Гусеница. Начало не очень-то располагало к беседе. — Сейчас, право, не знаю, сударыня, — отвечала Алиса робко. — Я знаю, кем я была сегодня утром, когда проснулась, но с тех пор я уже несколько раз менялась.
	“Who are you?” said the Caterpillar. This was not an encouraging opening for a conversation. Alice replied, rather shyly, “I—I hardly know, sir, just at present—at least I know who I was when I got up this morning, but I think I must have been changed several times since then.”

	— Что это ты выдумываешь? — строго спросила Гусеница. — Да ты в своём уме? — Не знаю, — отвечала Алиса. — Должно быть, в чужом. Видите ли… — Не вижу, — сказала Гусеница.
	“What do you mean by that?” said the Caterpillar sternly. “Explain yourself!” “I can’t explain myself, I’m afraid, sir,” said Alice, “because I’m not myself, you see.” “I don’t see,” said the Caterpillar.

---

— Папа Вильям, — сказал любопытный малыш, — ‎Голова твоя белого цвета. Между тем ты всегда вверх ногами стоишь. ‎Как ты думаешь, правильно это? — В ранней юности, — старец промолвил в ответ, — ‎Я боялся раскинуть мозгами, Но, узнав, что мозгов в голове моей нет, ‎Я спокойно стою вверх ногами. — Ты старик, — продолжал любопытный юнец, — ‎Этот факт я отметил вначале. Почему ж ты так ловко проделал, отец, ‎Троекратное сальто-мортале? — В ранней юности, — сыну ответил старик, — ‎Натирался я мазью особой. На два шиллинга банка — один золотник, ‎Вот, не купишь ли банку на пробу? — Ты немолод, — сказал любознательный сын, — ‎Сотню лет ты без малого прожил. Между тем двух гусей за обедом один ‎Ты от клюва до лап уничтожил. — В ранней юности мышцы своих челюстей ‎Я развил изучением права, И так часто я спорил с женою своей, ‎Что жевать научился на славу!

“You are old, Father William,” the young man said, ‎“And your hair has become very white; And yet you incessantly stand on your head— ‎Do you think, at your age, it is right?” “In my youth,” Father William replied to his son, ‎“I feared it might injure the brain; But, now that I'm perfectly sure I have none, ‎Why, I do it again and again.” “You are old,” said the youth, “as I mentioned before, ‎And have grown most uncommonly fat; Yet you turned a back-somersault in at the door— ‎Pray, what is the reason of that?” “In my youth,” said the sage, as he shook his grey locks, ‎“I kept all my limbs very supple By the use of this ointment—one shilling the box— ‎Allow me to sell you a couple?” “You are old,” said the youth, “and your jaws are too weak ‎For anything tougher than suet; Yet you finished the goose, with the bones and the beak— ‎Pray how did you manage to do it?” “In my youth,” said his father, “I took to the law, ‎And argued each case with my wife; And the muscular strength, which it gave to my jaw, ‎Has lasted the rest of my life.”

---

— А какого роста ты хочешь быть? — спросила, наконец, Гусеница. — Ах, всё равно, — быстро сказала Алиса. — Только, знаете, так неприятно всё время меняться… — Не знаю, — отрезала Гусеница. Алиса молчала: никогда в жизни ей столько не перечили, и она чувствовала, что теряет терпение. — А теперь ты довольна? — спросила Гусеница. — Если вы не возражаете, сударыня, — отвечала Алиса, — мне бы хотелось хоть маленько подрасти. Три дюйма — такой ужасный рост! — Это прекрасный рост! — сердито закричала Гусеница и вытянулась во всю длину. (В ней было ровно три дюйма.) — Но я к нему не привыкла! — жалобно протянула бедная Алиса. А про себя подумала: «До чего они тут все обидчивые!» — Со временем привыкнешь, — возразила Гусеница, сунула кальян в рот и выпустила дым в воздух.

The Caterpillar was the first to speak. “What size do you want to be?” it asked. “Oh, I’m not particular as to size,” Alice hastily replied; “only one doesn’t like changing so often, you know.” “I don’t know,” said the Caterpillar. Alice said nothing: she had never been so much contradicted in her life before, and she felt that she was losing her temper. “Are you content now?” said the Caterpillar. “Well, I should like to be a little larger, sir, if you wouldn’t mind,” said Alice: “three inches is such a wretched height to be.” “It is a very good height indeed!” said the Caterpillar angrily, rearing itself upright as it spoke (it was exactly three inches high). “But I’m not used to it!” pleaded poor Alice in a piteous tone. And she thought of herself, “I wish the creatures wouldn’t be so easily offended!” “You’ll get used to it in time,” said the Caterpillar; and it put the hookah into its mouth and began smoking again.

С минуту Алиса задумчиво смотрела на гриб, пытаясь определить, где у него одна сторона, а где — другая; гриб был круглый, и это совсем сбило её с толку. Наконец, она решилась: обхватила гриб руками и отломила с каждой стороны по кусочку. — Интересно, какой из них какой? — подумала она и откусила немножко от того, который держала в правой руке. В ту же минуту она почувствовала сильный удар снизу в подбородок: он стукнулся о ноги! Столь внезапная перемена очень её напугала; нельзя было терять ни минуты, ибо она стремительно уменьшалась. Алиса взялась за другой кусок, но подбородок её так прочно прижало к ногам, что она никак не могла открыть рот. Наконец, ей это удалось — и она откусила немного гриба из левой руки. — Ну вот, голова, наконец, освободилась! — радостно воскликнула Алиса. Впрочем, радость её тут же сменилась тревогой: куда-то пропали плечи. Она взглянула вниз, но увидела только шею невероятной длины, которая возвышалась, словно огромный шест, над зелёным морем листвы. Убедившись, что поднять руки к голове не удастся, Алиса решила нагнуть к ним голову и с восторгом убедилась, что шея у неё, словно змея, гнётся в любом направлении. Алиса выгнула шею изящным зигзагом, готовясь нырнуть в листву (ей уже стало ясно, что это верхушки деревьев, под которыми она только что стояла), как вдруг послышалось громкое шипение. Она вздрогнула и отступила. Прямо в лицо ей, яростно бия крыльями, кинулась горлица, — Змея! — кричала Горлица. — Никакая я не змея! — возмутилась Алиса. <…> — Я просто… просто… — Ну, скажи, скажи, кто ты такая? — подхватила Горлица. — Сразу видно, хочешь что-то выдумать. — Я… я… маленькая девочка, — сказала Алиса не очень уверенно, вспомнив, сколько раз она менялась за этот день. — Ну уж, конечно, — ответила Горлица с величайшим презрением. — Видала я на своём веку много маленьких девочек, но с такой шеей — ни одной! Нет, меня не проведёшь! Самая настоящая змея — вот ты кто! Ты мне ещё скажешь, что ни разу не пробовала яиц. — Нет, почему же, пробовала, — отвечала Алиса. (Она всегда говорила правду.) — Девочки, знаете, тоже едят яйца. — Не может быть, — сказала Горлица. — Но, если это так, тогда они тоже змеи! Больше мне нечего сказать.

“And now which is which?” she said to herself, and nibbled a little of the right-hand bit to try the effect: the next moment she felt a violent blow underneath her chin: it had struck her foot! She was a good deal frightened by this very sudden change, but she felt that there was no time to be lost, as she was shrinking rapidly; so she set to work at once to eat some of the other bit. Her chin was pressed so closely against her foot, that there was hardly room to open her mouth; but she did it at last, and managed to swallow a morsel of the lefthand bit. “Come, my head's free at last!” said Alice in a tone of delight, which changed into alarm in another moment, when she found that her shoulders were nowhere to be found: all she could see, when she looked down, was an immense length of neck, which seemed to rise like a stalk out of a sea of green leaves that lay far below her. <…> As there seemed to be no chance of getting her hands up to her head, she tried to get her head down to them, and was delighted to find that her neck would bend about easily in any direction, like a serpent. She had just succeeded in curving it down into a graceful zigzag, and was going to dive in among the leaves, which she found to be nothing but the tops of the trees under which she had been wandering, when a sharp hiss made her draw back in a hurry: a large pigeon had flown into her face, and was beating her violently with its wings. “Serpent!” screamed the Pigeon. “I'm not a serpent!” said Alice indignantly. <…> “I'm a—I'm a—” “Well! What are you?” said the Pigeon. “I can see you're trying to invent something!” “I—I'm a little girl,” said Alice, rather doubtfully, as she remembered the number of changes she had gone through that day. “A likely story indeed!” said the Pigeon in a tone of the deepest contempt. “I've seen a good many little girls in my time, but never one with such a neck as that! No, no! You're a serpent; and there's no use denying it. I suppose you'll be telling me next that you never tasted an egg!” “I have tasted eggs, certainly,” said Alice, who was a very truthful child; “but little girls eat eggs quite as much as serpents do, you know.” “I don't believe it,” said the Pigeon; “but if they do, why then they're a kind of serpent, that's all I can say.”

Глава VI. Поросёнок и перец

Pig and Pepper

	— Как мне попасть в дом? — спросила Алиса <…>. — А стоит ли туда попадать? — сказал Лягушонок. — Вот в чём вопрос.
	“How am I to get in?” asked Alice <…>. “Are you to get in at all?” said the Footman. “That’s the first question, you know.”

— Если бы кое-кто не совался в чужие дела, — хрипло проворчала Герцогиня, — земля бы вертелась быстрее! — Ничего хорошего из этого бы не вышло, — сказала Алиса, радуясь случаю показать свои знания. — Только представьте себе, что бы сталось с днём и ночью. Ведь земля совершает оборот за двадцать четыре часа… — Оборот? — повторила Герцогиня задумчиво. И, повернувшись к кухарке, прибавила: — Возьми-ка её в оборот! Для начала оттяпай ей голову!

“If everybody minded their own business,” the Duchess said in a hoarse growl, “the world would go round a deal faster than it does.” “Which would not be an advantage,” said Alice, who felt very glad to get an opportunity of showing off a little of her knowledge. “Just think of what work it would make with the day and night! You see the earth takes twenty-four hours to turn round on its axis—” “Talking of axes,” said the Duchess, “chop off her head!”

---

Лупите своего сынка За то, что он чихает. Он дразнит вас наверняка, Нарочно раздражает! Припев (Его подхватили младенец и кухарка) Гав! Гав! Гав! <…> Сынка любая лупит мать За то, что он чихает. Он мог бы перец обожать, Да только не желает!

“Speak roughly to your little boy, And beat him when he sneezes: He only does it to annoy, Because he knows it teases.” CHORUS. (In which the cook and the baby joined):— “Wow! wow! wow!” <…> “I speak severely to my boy, I beat him when he sneezes; For he can thoroughly enjoy The pepper when he pleases!”

---

— Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти? — А куда ты хочешь попасть? — ответил Кот. — Мне всё равно… — сказала Алиса. — Тогда всё равно, куда и идти, — заметил Кот. — …только бы попасть куда-нибудь, — пояснила Алиса. — Куда-нибудь ты обязательно попадёшь, — сказал Кот. — Нужно только достаточно долго идти. <…> — А что здесь за люди живут? — Вон там, — сказал Кот и махнул правой лапой, — живёт Болванщик. А там, — и он махнул левой, — Мартовский Заяц. Всё равно, к кому ты пойдёшь. Оба не в своём уме. — На что мне безумцы? — сказала Алиса. — Ничего не поделаешь, — возразил Кот. — Все мы здесь не в своём уме — и ты, и я. — Откуда вы знаете, что я не в своём уме? — спросила Алиса. — Конечно, не в своём, — ответил Кот. — Иначе как бы ты здесь оказалась?

“Would you tell me, please, which way I ought to go from here?” “That depends a good deal on where you want to get to,” said the Cat. “I don't much care where—” said Alice. “Then it doesn't matter which way you go,” said the Cat. “—so long as I get somewhere,” Alice added as an explanation. “Oh, you're sure to do that,” said the Cat, “if you only walk long enough.” <…> “What sort of people live about here?” “In that direction,” the Cat said, waving its right paw round, “lives a Hatter: and in that direction,” waving the other paw, “lives a March Hare. Visit either you like: they’re both mad.” “But I don’t want to go among mad people,” Alice remarked. “Oh, you can’t help that,” said the Cat: “we’re all mad here. I’m mad. You’re mad.” “How do you know I’m mad?” said Alice. “You must be,” said the Cat, “or you wouldn’t have come here.”

— Все мы здесь не в своём уме — и ты, и я. — Откуда вы знаете, что я не в своём уме? — спросила Алиса. — Конечно, не в своём, — ответил Кот. — Иначе как бы ты здесь оказалась? <…> — А откуда вы знаете, что вы не в своём уме? — Начнём с того, что пёс в своём уме. Согласна? — Допустим, — согласилась Алиса. — Дальше, — сказал Кот. — Пёс ворчит, когда сердится, а когда доволен, виляет хвостом. Ну, а я ворчу, когда я доволен, и виляю хвостом, когда сержусь. Следовательно, я не в своём уме. — По-моему, вы не ворчите, а мурлыкаете, — возразила Алиса. — Во всяком случае, я это так называю. — Называй как хочешь, — ответил Кот. — Суть от этого не меняется.

“we're all mad here. I'm mad. You're mad.” “How do you know I'm mad?” said Alice. “You must be,” said the Cat, “or you wouldn't have come here.” <…> “And how do you know that you're mad?” “To begin with,” said the Cat, “a dog's not mad. You grant that?” “I suppose so,” said Alice. “Well, then,” the Cat went on, “you see, a dog growls when it's angry, and wags its tail when it's pleased. Now I growl when I'm pleased, and wag my tail when I'm angry. Therefore I'm mad.” “I call it purring, not growling,” said Alice. “Call it what you like,” said the Cat.

	— Видала я котов без улыбок, <…> но улыбка без кота!
	“I’ve often seen a cat without a grin <…> but a grin without a cat!”

Глава VII. Безумное чаепитие

A Mad Tea-Party

	Чем ворон похож на конторку?
	“Why is a raven like a writing-desk?”
	— Болванщик

	— Нужно всегда говорить то, что думаешь. <…> — Я так и делаю, — поспешила объяснить Алиса. — По крайней мере… По крайней мере я всегда думаю то, что говорю… а это одно и то же… — Совсем не одно и то же, — возразил Болванщик. — Так ты ещё чего доброго скажешь, будто «Я вижу то, что ем» и «Я ем то, что вижу»!
	“Then you should say what you mean”. <…> “I do,” Alice hastily replied; “at least—at least I mean what I say—that’s the same thing, you know.” “Not the same thing a bit!” said the Hatter. “You might just as well say that ‘I see what I eat’ is the same thing as ‘I eat what I see’!”

… вынимая из кармана часы, он с тревогой поглядел на них, потряс и приложил к уху. <…> — Отстают на два дня, — вздохнул Болванщик. — Я же говорил: нельзя их смазывать сливочным маслом! — прибавил он сердито, поворачиваясь к Мартовскому Зайцу. — Масло было самое свежее, — робко возразил Заяц. — Да, но туда, верно, попали крошки, — проворчал Болванщик. — Не надо было мазать хлебным ножом. Мартовский Заяц взял часы и уныло посмотрел на них, потом окунул их в чашку с чаем и снова посмотрел. — Уверяю тебя, масло было самое свежее, — повторил он. Видно, больше ничего не мог придумать.

… he had taken his watch out of his pocket, and was looking at it uneasily, shaking it every now and then, and holding it to his ear. <…> “Two days wrong!” sighed the Hatter. “I told you butter wouldn't suit the works!” he added looking angrily at the March Hare. “It was the best butter,” the March Hare meekly replied. “Yes, but some crumbs must have got in as well,” the Hatter grumbled: “you shouldn't have put it in with the bread-knife.” The March Hare took the watch and looked at it gloomily: then he dipped it into his cup of tea, and looked at it again: but he could think of nothing better to say than his first remark, “It was the best butter, you know.”

	В словах Болванщика как будто не было смысла, хоть каждое слово в отдельности и было понятно.
	The Hatter’s remark seemed to have no sort of meaning in it, and yet it was certainly English.

— Отгадала загадку? — спросил Болванщик, снова поворачиваясь к Алисе. — Нет, — ответила Алиса. — Сдаюсь. Какой же ответ? — Понятия не имею, — сказал Болванщик. — И я тоже, — подхватил Мартовский Заяц. Алиса вздохнула. — Если вам нечего делать, — сказала она с досадой, — придумали бы что-нибудь получше загадок без ответа. А так только попусту теряете время! — Если бы ты знала Время так же хорошо, как я, — сказал Болванщик, — ты бы этого не сказала. Его не потеряешь! Не на такого напали! <…> Ты с ним небось никогда и не разговаривала! — Может, и не разговаривала, — осторожно отвечала Алиса. — Зато не раз убивала время <…>. — А-а! тогда всё понятно, — сказал Болванщик. — Убить Время! Разве такое ему может понравиться! Если б ты с ним не ссорилась, могла бы просить у него всё, что хочешь. Допустим, сейчас девять часов утра — пора идти на занятия. А ты шепнула ему словечко и — р-раз! — стрелки побежали вперёд! Половина второго — обед!

“Have you guessed the riddle yet?” the Hatter said, turning to Alice again. “No, I give it up,” Alice replied: “what’s the answer?” “I haven’t the slightest idea,” said the Hatter. “Nor I,” said the March Hare. Alice sighed wearily. “I think you might do something better with the time,” she said, “than waste it in asking riddles that have no answers.” “If you knew Time as well as I do,” said the Hatter, “you wouldn’t talk about wasting it. It’s him. <…> I dare say you never even spoke to Time!” “Perhaps not,” Alice cautiously replied: “but I know I have to beat time <…>.” “Ah! that accounts for it,” said the Hatter. “He won’t stand beating. Now, if you only kept on good terms with him, he’d do almost anything you liked with the clock. For instance, suppose it were nine o’clock in the morning, just time to begin lessons: you’d only have to whisper a hint to Time, and round goes the clock in a twinkling! Half-past one, time for dinner!”

— Жили-были три сестрички, — быстро начала Соня. — Звали их Элси, Лэси и Тилли, а жили они на дне колодца… — А что они ели? — спросила Алиса. Её всегда интересовало, что люди едят и пьют. — Кисель, — отвечала, немного подумав, Соня. — Всё время один кисель? Это невозможно, — мягко возразила Алиса. — Они бы тогда заболели. — Они и заболели, — сказала Соня. — И очень серьёзно. <…> — Выпей ещё чаю, — сказал Мартовский Заяц, наклоняясь к Алисе. — Ещё? — переспросила Алиса с обидой. — Я пока ничего не пила. — Больше чаю она не желает, — произнёс Мартовский Заяц в пространство. — Ты, верно, хочешь сказать, что меньше чаю она не желает: гораздо легче выпить больше, а не меньше, чем ничего, — сказал Болванщик. <…> — Так почему же они жили на дне колодца? Соня опять задумалась и, наконец, сказала: — Потому что в колодце был кисель. <…> И надо вам сказать, что эти три сестрички жили припиваючи… <…> Кисель.

“Once upon a time there were three little sisters,” the Dormouse began in a great hurry; “and their names were Elsie, Lacie, and Tillie; and they lived at the bottom of a well—” “What did they live on?” said Alice, who always took a great interest in questions of eating and drinking. “They lived on treacle,” said the Dormouse, after thinking a minute or two. “They couldn't have done that, you know,” Alice gently remarked; “they'd have been ill.” “So they were,” said the Dormouse; “very ill.” <…> “Take some more tea,” the March Hare said to Alice, very earnestly. “I’ve had nothing yet,” Alice replied in an offended tone, “so I can’t take more.” “You mean you can’t take less,” said the Hatter: “it’s very easy to take more than nothing.” <…> “Why did they live at the bottom of a well?” The Dormouse again took a minute or two to think about it, and then said, “It was a treacle-well. <…> And so these three little sisters—they were learning to draw, you know—<…> Treacle.”

Глава VIII. Королевский крокет

The Queen's Croquet-Ground

— … зачем вы красите эти розы? <…> — Понимаете, барышня, нужно было посадить красные розы, а мы, дураки, посадили белые. Если Королева узнает, нам, знаете ли, отрубят головы. Так что, барышня, понимаете, мы тут стараемся, пока она не пришла… В эту минуту Пятёрка (он всё это время вглядывался в сад) крикнул: — Королева! Королева! Садовники пали ниц. Послышались шаги <…>. — Как тебя зовут, дитя? — Меня зовут Алисой, с позволения Вашего Величества, — ответила Алиса учтиво. Про себя же она добавила: — Да это всего-навсего колода карт! Чего же мне их бояться? — А это кто такие? — спросила Королева, — указывая на повалившихся вокруг куста садовников. Они лежали лицом вниз, а так как рубашки у всех в колоде были одинаковые, она не могла разобрать, садовники это, или придворные, или, может, собственные её дети. — Откуда мне знать, — ответила Алиса, удивляясь своей смелости. — Меня это не касается. Королева побагровела от ярости и, сверкнув, словно дикий зверь, на неё глазами, завопила во весь голос: — Отрубить ей голову! Отрубить… — Чепуха! — сказала Алиса очень громко и решительно. Королева умолкла. А Король положил ей руку на плечо и робко произнёс: — Одумайся, дружок! Она ведь совсем ребёнок! Королева сердито отвернулась от него и приказала Валету: — Переверни их! Валет осторожно перевернул садовников носком сапога. — Встать! — крикнула Королева громким пронзительным голосом. Садовники вскочили и принялись кланяться Королеве, Королю, королевским детям и всем остальным. — Сию же минуту перестаньте! — завопила Королева. — У меня от ваших поклонов голова закружилась! И, взглянув на куст роз, она прибавила: — А что это вы тут делали? — С позволения Вашего Величества, — смиренно начал Двойка, опускаясь на одно колено, — мы хотели… — Всё ясно! — произнесла Королева, которая тем временем внимательно разглядывала розы. — Отрубить им головы!

“… why you are painting those roses?” <…> “Why the fact is, you see, Miss, this here ought to have been a red rose-tree, and we put a white one in by mistake; and if the Queen was to find it out, we should all have our heads cut off, you know. So you see, Miss, we’re doing our best, afore she comes, to—” At this moment Five, who had been anxiously looking across the garden, called out “The Queen! The Queen!” and the three gardeners instantly threw themselves flat upon their faces. There was a sound of many footsteps <…>. “What’s your name, child?” “My name is Alice, so please your Majesty,” said Alice very politely; but she added, to herself, “Why, they’re only a pack of cards, after all. I needn’t be afraid of them!” “And who are these?” said the Queen, pointing to the three gardeners who were lying round the rose-tree; for, you see, as they were lying on their faces, and the pattern on their backs was the same as the rest of the pack, she could not tell whether they were gardeners, or soldiers, or courtiers, or three of her own children. “How should I know?” said Alice, surprised at her own courage. “It’s no business of mine.” The Queen turned crimson with fury, and, after glaring at her for a moment like a wild beast, screamed “Off with her head! Off—” “Nonsense!” said Alice, very loudly and decidedly, and the Queen was silent. The King laid his hand upon her arm, and timidly said “Consider, my dear: she is only a child!” The Queen turned angrily away from him, and said to the Knave “Turn them over!” The Knave did so, very carefully, with one foot. “Get up!” said the Queen, in a shrill, loud voice, and the three gardeners instantly jumped up, and began bowing to the King, the Queen, the royal children, and everybody else. “Leave off that!” screamed the Queen. “You make me giddy.” And then, turning to the rose-tree, she went on, “What have you been doing here?” “May it please your Majesty,” said Two, in a very humble tone, going down on one knee as he spoke, “we were trying—” “I see!” said the Queen, who had meanwhile been examining the roses. “Off with their heads!”

Алиса подумала, что в жизни не видала такой странной площадки для игры в крокет: сплошные рытвины и борозды. Шарами служили ежи, молотками — фламинго, а воротцами — солдаты. Они делали мостик — да так и стояли, пока шла игра. Поначалу Алиса никак не могла справиться со своим фламинго: только сунет его вниз головой под мышку, отведёт ему ноги назад, нацелится и соберётся ударить им по ежу, как он изогнёт шею и поглядит ей прямо в глаза, да так удивлённо, что она начинает смеяться; а когда ей удастся снова опустить его вниз головой, глядь! — ежа уже нет, он развернулся и тихонько трусит себе прочь. К тому же все ежи у неё попадали в рытвины, а солдаты-воротца разгибались и уходили на другой конец площадки…

Alice thought she had never seen such a curious croquet-ground in her life; it was all ridges and furrows; the balls were live hedgehogs, the mallets live flamingoes, and the soldiers had to double themselves up and to stand on their hands and feet, to make the arches. The chief difficulty Alice found at first was in managing her flamingo: she succeeded in getting its body tucked away, comfortably enough, under her arm, with its legs hanging down, but generally, just as she had got its neck nicely straightened out, and was going to give the hedgehog a blow with its head, it would twist itself round and look up in her face, with such a puzzled expression that she could not help bursting out laughing: and when she had got its head down, and was going to begin again, it was very provoking to find that the hedgehog had unrolled itself, and was in the act of crawling away: besides all this, there was generally a ridge or furrow in the way wherever she wanted to send the hedgehog to, and, as the doubled-up soldiers were always getting up and walking off to other parts of the ground…

— С кем это ты разговариваешь? — спросил Король, подходя к Алисе и с любопытством глядя на парящую голову. — Это мой друг, Чеширский Кот, — отвечала Алиса. — Разрешите представить… — Он мне совсем не нравится, — заметил Король. — Впрочем, пусть поцелует мне руку, если хочет. — Особого желания не имею, — сказал Кот. — Не смей говорить дерзости, — пробормотал Король, <…> увидев проходившую мимо Королеву, он крикнул: — Душенька, вели убрать этого кота! У Королевы на всё был один ответ. — Отрубить ему голову! — крикнула она, не глядя. <…> Палач говорил, что нельзя отрубить голову, если, кроме головы, ничего больше нет; он такого никогда не делал и делать не собирается; стар он для этого, вот что! Король говорил, что раз есть голова, то её можно отрубить. И нечего нести вздор! А Королева говорила, что, если сию же минуту они не перестанут болтать и не примутся за дело, она велит отрубить головы всем подряд! (Эти-то слова и повергли общество в уныние).

“Who are you talking to?” said the King, going up to Alice, and looking at the Cat’s head with great curiosity. “It’s a friend of mine—a Cheshire Cat,” said Alice: “allow me to introduce it.” “I don’t like the look of it at all,” said the King: “however, it may kiss my hand if it likes.” “I’d rather not,” the Cat remarked. “Don’t be impertinent,” said the King, <…> he called the Queen, who was passing at the moment, “My dear! I wish you would have this cat removed!” The Queen had only one way of settling all difficulties, great or small. “Off with his head!” she said, without even looking round. <…> The executioner’s argument was, that you couldn’t cut off a head unless there was a body to cut it off from: that he had never had to do such a thing before, and he wasn’t going to begin at his time of life. The King’s argument was, that anything that had a head could be beheaded, and that you weren’t to talk nonsense. The Queen’s argument was, that if something wasn’t done about it in less than no time she’d have everybody executed, all round. (It was this last remark that had made the whole party look so grave and anxious.)

Глава IX. Повесть черепахи Квази

The Mock Turtle's Story

	— Ой, вообще, наверно, это от перцу люди делаются вспыльчивые, — продолжала она, очень довольная, что сама обнаружила вроде как новый закон природы, — а от уксуса делаются кислые… а от хрена — сердитые, а от… а от… а вот от конфет-то дети становятся ну прямо прелесть! Вот хорошо бы все это узнали, тогда бы не ворчали на них из-за них, а наоборот, сами…
	“Maybe it’s always pepper that makes people hot-tempered,” she went on, very much pleased at having found out a new kind of rule, “and vinegar that makes them sour—and camomile that makes them bitter—and—and barley-sugar and such things that make children sweet-tempered. I only wish people knew that: then they wouldn’t be so stingy about it, you know—”

— Во всём есть своя мораль, нужно только уметь её найти! <…> — Игра, кажется, пошла веселее, — заметила [Алиса], чтобы как-то поддержать разговор. — Я совершенно с тобой согласна, — сказала Герцогиня. — А мораль отсюда такова: «Любовь, любовь, ты движешь миром…» — А мне казалось, кто-то говорил, будто самое главное — не соваться в чужие дела, — шепнула Алиса. — Так это одно и то же, — промолвила Герцогиня, вонзая подбородок в Алисино плечо. — А мораль отсюда такова: думай о смысле, а слова придут сами! — Как она любит всюду находить мораль, — подумала Алиса. — Ты, конечно, удивляешься, — сказала Герцогиня, — почему я не обниму тебя за талию. Сказать по правде, я не совсем уверена в твоём фламинго. Или всё же рискнуть? — Он может и укусить, — сказала благоразумная Алиса, которой совсем не хотелось, чтоб Герцогиня её обнимала. — Совершенно верно, — согласилась Герцогиня. — Фламинго кусаются не хуже горчицы. А мораль отсюда такова: это птицы одного полёта! — Только горчица совсем не птица, — заметила Алиса. — Ты, как всегда, совершенно права, — сказала Герцогиня. — Какая ясность мысли! — Кажется, горчица — минерал, — продолжала Алиса задумчиво. — Конечно, минерал, — подтвердила Герцогиня. Она готова была соглашаться со всем, что скажет Алиса. <…> — Вспомнила, — сказала вдруг Алиса <…>. — Горчица это овощ. Правда, на овощ она не похожа — и всё-таки это овощ! — Я совершенно с тобой согласна, — сказала Герцогиня. — А мораль отсюда такова: всякому овощу своё время. Или, хочешь, я это сформулирую попроще: никогда не думай, что ты иная, чем могла бы быть иначе, чем будучи иной в тех случаях, когда иначе нельзя не быть. — Мне кажется, я бы лучше поняла, — учтиво проговорила Алиса, — если б я могла это записать. А так я не очень разобралась. — Это всё чепуха по сравнению с тем, что я могла бы сказать, если бы захотела, — ответила польщённая Герцогиня. — Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказала Алиса. — Ну что ты, разве это беспокойство, — возразила Герцогиня. — Дарю тебе всё, что успела сказать.

“Everything's got a moral, if only you can find it.” <…> “The game's going on rather better now,” she said, by way of keeping up the conversation a little. “'Tis so,” said the Duchess: “and the moral of that is—‘Oh, ’tis love, ’tis love, that makes the world go round!’” “Somebody said,” Alice whispered, “that it's done by everybody minding their own business!” “Ah, well! It means much the same thing,” said the Duchess, digging her sharp little chin into Alice's shoulder as she added, “and the moral of that is—‘Take care of the sense, and the sounds will take care of themselves.’” “How fond she is of finding morals in things!” Alice thought to herself. “I dare say you're wondering why I don't put my arm round your waist,” the Duchess said after a pause: “the reason is, that I'm doubtful about the temper of your flamingo. Shall I try the experiment?” “He might bite,” Alice cautiously replied, not feeling at all anxious to have the experiment tried. “Very true,” said the Duchess: “flamingoes and mustard both bite. And the moral of that is—‘Birds of a feather flock together.’” “Only mustard isn't a bird,” Alice remarked. “Right, as usual,” said the Duchess: “what a clear way you have of putting things!” “It's a mineral, I think,” said Alice. “Of course it is,” said the Duchess, who seemed ready to agree to everything that Alice said. <…> “Oh, I know!” exclaimed Alice, <…> “it's a vegetable. It doesn't look like one, but it is.” “I quite agree with you,” said the Duchess; “and the moral of that is—'Be what you would seem to be'—or if you'd like it put more simply—'Never imagine yourself not to be otherwise than what it might appear to others that what you were or might have been was not otherwise than what you had been would have appeared to them to be otherwise.'” “I think I should understand that better,” Alice said very politely, “if I had it written down: but I can’t quite follow it as you say it.” “That’s nothing to what I could say if I chose,” the Duchess replied, in a pleased tone. “Pray don’t trouble yourself to say it any longer than that,” said Alice. “Oh, don’t talk about trouble!” said the Duchess. “I make you a present of everything I’ve said as yet.”

	— Я тебя честно предупреждаю, — закричала Королева и топнула ногой. — Либо тебя, либо твоей головы здесь не будет. Решай сейчас же — нет, в два раза быстрее! Герцогиня выбрала — и исчезла, причём уложилась точно в срок.
	“Now, I give you fair warning,” shouted the Queen, stamping on the ground as she spoke; “either you or your head must be off, and that in about half no time! Take your choice!” The Duchess took her choice, and was gone in a moment.

	— … садитесь и не открывайте рта, пока я не кончу. Гости сели, и несколько минут никто не произносил ни слова. — Не знаю, как это он собирается кончить, если никак не может начать, — подумала про себя Алиса.
	“… sit down, both of you, and don’t speak a word till I’ve finished.” So they sat down, and nobody spoke for some minutes. Alice thought to herself, “I don’t see how he can ever finish, if he doesn’t begin.”

Глава X. Морская кадриль

The Lobster Quadrille (Кадриль с Омаром)

… Черепаха Квази задумчиво произнёс: — Хорошо бы она нам что-нибудь почитала. <…> — Встань и читай «Это голос лентяя», — приказал [Алисе] Грифон. <…> Но мысли её были так заняты омарами и морскою кадрилью, что она и сама не знала, что говорит. <…> Это голос Омара. Вы слышите крик? — Вы меня разварили! Ах, где мой парик? И поправивши носом жилетку и бант, Он идёт на носочках, как лондонский франт. Если отмель пустынна и тихо кругом, Он кричит, что акулы ему нипочем, Но лишь только вдали заприметит акул, Он забьётся в песок и кричит караул!

… the Mock Turtle repeated thoughtfully, “I should like to hear her try and repeat something now.” <…> “Stand up and repeat ‘’Tis the voice of the sluggard,’” said the Gryphon. <…> However, she got up, and began to repeat it, but her head was so full of the Lobster Quadrille, that she hardly knew what she was saying: <…> “’Tis the voice of the Lobster; I heard him declare, “You have baked me too brown, I must sugar my hair.” As a duck with its eyelids, so he with his nose Trims his belt and his buttons, and turns out his toes.” When the sands are all dry, he is gay as a lark, And will talk in contemptuous tones of the Shark, But, when the tide rises and sharks are around, His voice has a timid and tremulous sound.

	Еда вечерняя, любимый Суп морской! Когда сияешь ты, зелёный и густой, — Кто не вдохнет, кто не поймёт тебя тогда, Еда вечерняя, блаженная Еда! <…> Кто, сердцу вопреки, Попросит сёмги и потребует трески? Мы все забудем для тебя, почти зада- ром данная блаженная Еда!
	“Beautiful Soup, so rich and green, Waiting in a hot tureen! Who for such dainties would not stoop? Soup of the evening, beautiful Soup! <…> Who cares for fish, Game, or any other dish? Who would not give all else for two Pennyworth only of beautiful Soup?

Глава XI. Кто украл крендели?

Who Stole the Tarts?

	Все двенадцать присяжных что-то быстро строчили на грифельных досках. — Что это они пишут? — шёпотом спросила Алиса у Грифона. — Ведь суд ещё не начался… — Они записывают свои имена, — прошептал Грифон в ответ. — Боятся, как бы их не забыть до конца суда.
	The twelve jurors were all writing very busily on slates. “What are they doing?” Alice whispered to the Gryphon. “They can't have anything to put down yet, before the trial's begun.” “They're putting down their names,” the Gryphon whispered in reply, “for fear they should forget them before the end of the trial.”

Первым свидетелем оказался Болванщик. Он подошёл к трону, держа в одной руке чашку с чаем, а в другой бутерброд. — Прошу прощения, Ваше Величество, — начал он, — что я сюда явился с чашкой. Но я как раз чай пил, когда за мной пришли. Не успел кончить… — Мог бы и успеть, — сказал Король. — Ты когда начал? Болванщик взглянул на Мартовского Зайца, который шёл за ним следом рука об руку с Соней. — Четырнадцатого марта, кажется, — проговорил он. — Пятнадцатого, — сказал Мартовский Заяц. — Шестнадцатого, — пробормотала Соня. — Запишите, — велел Король присяжным, и они быстро записали все три даты на грифельных досках, а потом сложили их и перевели в шиллинги и пенсы. <…> — Я человек маленький, — произнёс Болванщик дрожащим голосом, — и не успел я напиться чаю… прошла всего неделя, как я начал… хлеба с маслом у меня уже почти не осталось…

The first witness was the Hatter. He came in with a teacup in one hand and a piece of bread-and-butter in the other. “I beg pardon, your Majesty,” he began, “for bringing these in: but I hadn't quite finished my tea when I was sent for.” “You ought to have finished,” said the King. “When did you begin?” The Hatter looked at the March Hare, who had followed him into the court, arm-in-arm with the Dormouse. “Fourteenth of March, I think it was,” he said. “Fifteenth,” said the March Hare. “Sixteenth,” added the Dormouse. “Write that down,” the King said to the jury, and the jury eagerly wrote down all three dates on their slates, and then added them up, and reduced the answer to shillings and pence. <…> “I'm a poor man, your Majesty,” the Hatter began, in a trembling voice, “—and I hadn't begun my tea—not above a week or so—and what with the bread-and-butter getting so thin—”

В этот миг Алиса почувствовала себя как-то странно. Она никак не могла понять, что с ней происходит, но, наконец, её осенило: она опять росла! Сначала она хотела встать и уйти из зала суда, но, поразмыслив, решила остаться и сидеть до тех пор, пока для неё хватит места. — А ты могла бы не так напирать? — спросила сидевшая рядом с ней Соня. — Я едва дышу. — Ничего не могу поделать, — виновато сказала Алиса. — Я расту. — Не имеешь права здесь расти, — заметила Соня. — Ерунда, — отвечала, осмелев, Алиса. — Вы же прекрасно знаете, что сами растёте. — Да, но я расту с приличной скоростью, — возразила Соня, — не то что некоторые… Это же просто смешно, так расти! Она надулась, встала и перешла на другую сторону зала.

Just at this moment Alice felt a very curious sensation, which puzzled her a good deal until she made out what it was: she was beginning to grow larger again, and she thought at first she would get up and leave the court; but on second thoughts she decided to remain where she was as long as there was room for her. “I wish you wouldn't squeeze so.” said the Dormouse, who was sitting next to her. “I can hardly breathe.” “I can't help it,” said Alice very meekly: “I'm growing.” “You've no right to grow here,” said the Dormouse. “Don't talk nonsense,” said Alice more boldly: “you know you're growing too.” “Yes, but I grow at a reasonable pace,” said the Dormouse: “not in that ridiculous fashion.” And he got up very sulkily and crossed over to the other side of the court.

	— Придётся Вашему Величеству подвергнуть её перекрёстному допросу, — прошептал Кролик. — Что ж, перекрёстному, так перекрёстному, — вздохнул Король, скрестил на груди руки и, грозно нахмурив брови, так скосил глаза, что Алиса испугалась.
	… White Rabbit said in a low voice, “Your Majesty must cross-examine this witness.” “Well, if I must, I must,” the King said, with a melancholy air, and, after folding his arms and frowning at the cook till his eyes were nearly out of sight…

Глава XII. Алиса даёт показания

Alice's Evidence

— Что ты знаешь об этом деле? — спросил Король. — Ничего, — ответила Алиса. <…> — Это очень важно, — произнёс Король, поворачиваясь к присяжным. Они кинулись писать, но тут вмешался Белый Кролик. — Ваше Величество хочет, конечно, сказать: неважно, — произнёс он почтительно. Однако при этом он хмурился и подавал Королю знаки. — Ну да, — поспешно сказал Король. — Я именно это и хотел сказать. Неважно! Конечно, неважно! И забормотал вполголоса, словно примериваясь, что лучше звучит: — Важно — неважно… неважно — важно… Некоторые присяжные записали: «важно», а другие — «неважно». <…> В эту минуту Король, который что-то быстро писал у себя в записной книжке, крикнул: — Тихо! Посмотрел в книжку и прочитал: — «Правило 42. Всем, в ком больше мили росту, следует немедленно покинуть зал». И все уставились на Алису. — Во мне нет мили, — сказала Алиса. — Нет, есть, — возразил Король. — В тебе мили две, не меньше, — прибавила Королева. — Никуда я не уйду, — сказала Алиса. — И вообще, это не настоящее правило. Вы его только что выдумали. — Это самое старое правило в книжке! — возразил Король. — Почему же оно тогда 42-е? — спросила Алиса. — Оно должно быть первым! Король побледнел и торопливо закрыл книжку. — Обдумайте своё решение, — сказал он присяжным тихим, дрожащим голосом. Белый Кролик поспешно вскочил со своего места. — С позволения Вашего Величества, — сказал он, — тут есть ещё улики. Только что был найден один документ. — А что в нём? — спросила Королева. — Я его ещё не читал, — ответил Белый Кролик, — но, по-моему, это письмо от обвиняемого… кому-то… — Конечно, кому-то, — сказал Король. — Вряд ли он писал письмо никому. Такое обычно не делается. — Кому оно адресовано? — спросил кто-то из присяжных. — Никому, — ответил Белый Кролик. — Во всяком случае, на обороте ничего не написано. С этими словами он развернул письмо и прибавил: — Это даже и не письмо, а стихи. — Почерк обвиняемого? — спросил другой присяжный. — Нет, — отвечал Белый Кролик. — И это всего подозрительней. (Присяжные растерялись.) — Значит, подделал почерк, — заметил Король. (Присяжные просветлели.) — С позволения Вашего Величества, — сказал Валет, — я этого письма не писал, и они этого не докажут. Там нет подписи. — Тем хуже, — сказал Король. — Значит, ты что-то дурное задумал, а не то подписался бы, как все честные люди. Все зааплодировали…

“What do you know about this business?” the King said to Alice. “Nothing,” said Alice. <…> “That’s very important,” the King said, turning to the jury. They were just beginning to write this down on their slates, when the White Rabbit interrupted: “Unimportant, your Majesty means, of course,” he said in a very respectful tone, but frowning and making faces at him as he spoke. “Unimportant, of course, I meant,” the King hastily said, and went on to himself in an undertone, “important—unimportant—unimportant—important—” as if he were trying which word sounded best. Some of the jury wrote it down “important,” and some “unimportant.” <…> At this moment the King, who had been for some time busily writing in his note-book, cackled out “Silence!” and read out from his book, “Rule Forty-two. All persons more than a mile high to leave the court.” Everybody looked at Alice. 'I'm not a mile high,” said Alice. “You are,” said the King. “Nearly two miles high,” added the Queen. “Well, I shan't go, at any rate,” said Alice: “besides, that's not a regular rule: you invented it just now.” “It's the oldest rule in the book,” said the King. “Then it ought to be Number One,” said Alice. The King turned pale, and shut his note-book hastily. “Consider your verdict,” he said to the jury, in a low, trembling voice. “There’s more evidence to come yet, please your Majesty,” said the White Rabbit, jumping up in a great hurry; “this paper has just been picked up.” “What’s in it?” said the Queen. “I haven’t opened it yet,” said the White Rabbit, “but it seems to be a letter, written by the prisoner to—to somebody.” “It must have been that,” said the King, “unless it was written to nobody, which isn’t usual, you know.” “Who is it directed to?” said one of the jurymen. “It isn’t directed at all,” said the White Rabbit; “in fact, there’s nothing written on the outside.” He unfolded the paper as he spoke, and added “It isn’t a letter, after all: it’s a set of verses.” “Are they in the prisoner’s handwriting?” asked another of the jurymen. “No, they’re not,” said the White Rabbit, “and that’s the queerest thing about it.” (The jury all looked puzzled.) “He must have imitated somebody else’s hand,” said the King. (The jury all brightened up again.) “Please your Majesty,” said the Knave, “I didn’t write it, and they can’t prove I did: there’s no name signed at the end.” “If you didn’t sign it,” said the King, “that only makes the matter worse. You must have meant some mischief, or else you’d have signed your name like an honest man.” There was a general clapping of hands at this…

	— С позволения Вашего Величества, — сказал Валет, — я этого письма не писал, и они этого не докажут. Там нет подписи. — Тем хуже, — сказал Король. — Значит, ты что-то дурное задумал, а не то подписался бы, как все честные люди.
	`Please your Majesty,' said the Knave, `I didn’t write it, and they can’t prove I did: there’s no name signed at the end.' `If you didn’t sign it,' said the King, `that only makes the matter worse. You MUST have meant some mischief, or else you’d have signed your name like an honest man.'

— Пусть присяжные решают, виновен он или нет, — произнёс Король в двадцатый раз за этот день. — Нет! — сказала Королева. — Пусть выносят приговор! А виновен он или нет — потом разберёмся! — Чепуха! — сказала громко Алиса. — Как только такое в голову может прийти! — Молчать! — крикнула Королева, багровея. — И не подумаю, — отвечала Алиса. — Рубите ей голову! — крикнула Королева во весь голос. Никто не двинулся с места. — Кому вы страшны? — сказала Алиса. (Она уже выросла до своего обычного роста.) — Вы ведь всего-навсего колода карт!

“Let the jury consider their verdict,” the King said, for about the twentieth time that day. “No, no!” said the Queen. “Sentence first—verdict afterwards.” “Stuff and nonsense!” said Alice loudly. “The idea of having the sentence first!” “Hold your tongue!” said the Queen, turning purple. “I won't!” said Alice. “Off with her head!” the Queen shouted at the top of her voice. Nobody moved. “Who cares for you?” said Alice, (she had grown to her full size by this time.) “You're nothing but a pack of cards!”

Перевод

Н. М. Демурова (проза), 1967, 1978 (с некоторыми уточнениями)

О повести

• См. отдельную статью и дилогия Льюиса Кэрролла об Алисе

Пересказы

• «Аня в стране чудес» — Владимир Набоков, 1923
• «Приключения Алисы в стране чудес» — Борис Заходер, 1971