Филип Киндред Дик

Фи́лип Ки́ндред Дик (англ. Philip Kindred Dick, 16 декабря 1928 — 2 марта 1982) — американский писатель-фантаст. Один из ярчайших представителей так называемой американской «Новой волны» научной фантастики. Не в малой степени известен ещё и экранизациями.

Филип Киндред Дик

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

[В 1950-х мне не хватало денег] даже на штрафы за несвоевременную сдачу книг в библиотеку.

	Гарри Гаррисон — иконоборец известной Вселенной.
	Harry [Harrison] is the iconoclast of the known universe.

Писать нужно лишь о том, что знаешь лучше других, либо о том, о чём никто, кроме тебя, не знает.

Моя фантастика посвящена двум главным вопросам — «Что есть реальность?» и «Кто такой человек?».

Я хочу писать о людях, которых люблю, но помещать их в воображаемые миры, которые рождает моя фантазия, а не в тот, где все мы живём. Просто потому, что этот наш мир не удовлетворяет моим стандартам. В своих произведениях я подвергаю сомнению даже саму Вселенную — громогласно вопрошаю, реальна ли она, и столь же громогласно — реальны ли мы все.

Художественные произведения

• Я больной человек. И чем больше я разбираюсь в этой жизни, тем сильнее болезнь. Я болен хотя бы потому, что считаю больными всех, а здоровым признаю только себя. Незавидное у меня положение, правда? («Солнечная Лотерея»)
• Для меня философия — нечто имеющее отношение к сверхчувствивтельной реальности и смыслу жизни. («Свихнувшееся время»)
• Предательство здесь ежедневная норма… Наше государство построено на предательстве, подумал Джейсон. («Лейтесь слёзы, сказал полицейский»)
• На самом деле весь мир полон придурков. Этого достаточно, чтобы свести вас с ума. («Исповедь недоумка»)
• Если впавший в детство пациент, проснувшись утром, зовёт свою мать, напомните ему, что она давно скончалась, что ему самому уже за восемьдесят и он живет в доме для престарелых, что год сейчас не 1913-й, а 1992-й, и что следует смотреть фактам в глаза и не… («Помутнение»)
• Если бы я знала, что оно безобидное, я бы убила его сама. («Помутнение»)
• Это было всего лишь обещание — того, что будет, чего-то хорошего, что придёт когда-нибудь. Когда-нибудь потом… после смерти. («Помутнение»)
• Я понял, что величайшая боль приходит не с далёкой планеты, а из глубины сердца. («Помутнение»)
• Тогда он ещё не знал, что стремление сойти с ума — порой вполне адекватная реакция на реальность. («Валис»)
• Такое вот печальное открытие. 1) Те, кто согласен с тобой, безумны. 2) Те, кто не согласен с тобой, обладают властью. («Валис»)
• Люди и мир — друг для друга яд. («Валис»)
• Не мы помогаем другим людям, и не по своей воле; это делает вселенная. («Валис»)

Автопортрет

Self Portrait, 1968

Странно, что ребёнок растущий во время Великой депрессии мог совершенно ничего не знать о ней. Я никогда не слышал это слово. Конечно, я знал, что у моей матери всё время не было денег, но я никогда не переносил это знание на окружающий мир. Мне казалось, что эта бесцветность общества вокруг меня — городских улиц и домов — является результатом того, что все автомобили чёрные. Движение транспорта выглядело как огромная бесконечная похоронная процессия.

It is odd to think that a child could grow up during the Depression and not know it. I never heard the word. Of course I knew that my mother was broke most of the time, but I never managed to extrapolate from this. It seemed to me that the dull quality of the society around me—the city streets and their houses—came from the fact that all motorcars were black. Traffic progressed like a great and never-ending funeral.

В старших классах я немного подрабатывал в магазине грампластинок <…>. Я позабыл об НФ; я даже не читал её больше. Как то радиошоу «Джек Армстрон, суперамериканец», научная фантастика осталась там, где положено быть увлечению детства. Но мне всё ещё хотелось писать, я написал несколько коротких вещей, которые надеялся продать в журнал «Нью-Йоркер» (я никогда не смог этого сделать). Постепенно я перечитал всю современную классику, <…> получил все знания о литературе, прочитав всё от «Анабасиса» до «Улисса». Я получил образование не на фантастике, а на серьёзной литературе.

In high school I held a little job in a record and radio store <…>. I forgot about SF; in fact, I no longer even read it. Like the radio serial Jack Armstrong, the All-American Boy! SF fell into place as an interest of childhood. But I still liked to write, so I wrote little literary bits which I hoped to sell to The New Yorker (I never did). Meanwhile I gorged myself on modern classics of literature, <…> gained a working knowledge of literature from The Anabasis to Ulysses. I was not educated on SF but on well-recognized serious writing by authors all over the world.

	Я обожаю кошек, хотелось бы мне вписать Уиллиса, моего бело-рыжего кота, в роман, или, если снимут фильм по «Мечтают ли андроиды об электроовцах?», он мог бы сыграть роль прохожего (без слов), и мы оба были бы счастливы.
	Cats are the great joy for me, and I wish I could squeeze Willis, my huge orange and white tom, into a novel, or if they make a movie of Do Androids Dream of Electric Sheep? Willis could play a walk-on part (no lines), and we would both be happy.

	… «Три стигмата Палмера Элдрича». Я боюсь этой книги; <…> я написал её во время кризиса своих религиозных верований. Я решил написать роман, в котором говорилось бы об абсолютном зле, персонализированном в форме «человека». Когда пришли гранки, <…> я не смог даже править, потому что я не мог заставить себя прочитать текст, и это правда.
	… The Three Stigmata of Palmer Eldritch. I am afraid of that book; <…> I wrote it during a great crisis in my religious beliefs. I decided to write a novel dealing with absolute evil as personified in the form of a "human." When the galleys came <…> I couldn't correct them because I could not bear to read the text, and this is still true.

	Некоторые коты слишком нахальны. В следующий раз он захочет написать фантастические романы. Надеюсь, он напишет. И ни один не продаст.
	Some cats are far too pushy. The next thing he'll want to do is write SF novels. I hope he does. None of them will sell.

Заметки, сделанные поздней ночью одним измождённым писателем-фантастом

Notes Made Late at Night by a Weary SF Writer, 1968 [1972]

Сейчас я размышляю, зачем я написал <…> двадцать [пять] романов. Я думаю, из-за любви. Я люблю научную фантастику, как читать, так и писать. Мы, те, кто её пишут, не очень хорошо зарабатываем. <…> и потому писатель за писателем либо умирает, тщетно пытаясь свести концы с концами, либо уходит в другую область деятельности… находит другие профессии, как, например, Фрэнк Герберт, который работает журналистом, создавая свою хьюгоносную НФ в свободное время.

I wonder why I wrote <…> the twenty-[five] novels. Out of love, I suppose; I love science fiction, both to read it and to write it. We who write it do not get paid very much. <…> and so writer after writer either dies trying to earn a living or leaves the field. . . to go into another, unrelated field, as for example Frank Herbert, who works for a newspaper and writes Hugo-winning SF in his spare time.

Чтение моих собственных произведений ничего для меня не значит — все раздумья о том, что там хорошо, а что нет, что у меня отлично получается, а что — ужасно <…>. Но самое главное для меня — это написание, акт создания романа, потому что когда я это делаю, <…> я живу в том мире, о котором пишу. Он реален для меня, абсолютно и совершенно. Потом, когда я заканчиваю, я останавливаюсь и покидаю тот мир навсегда — это уничтожает меня. Женщины и мужчины перестают говорить. Они больше не двигаются. <…> Где мистер Тагоми, главный герой «Человека в высоком замке»? Он бросил меня; мы оторваны друг от друга. Перечитывание романа не восстановит нашу связь, не даст мне возможности снова поговорить с ним. Как только роман написан, он говорит со всеми, кроме меня. <…> Вакуум ужасен. Не пишите романы на продажу; продавайте шнурки для ботинок. <…> Я обещаю себе: никогда больше не писать романов. Я никогда не буду больше выдумывать людей, расставание с которыми причиняет так много боли. Я говорю это себе… и исподволь, осторожно начинаю писать очередную книгу.

Reading my own writing does not mean anything to me, all considerations as to how good it is or isn't, what I do well and what I do badly <…>. What matters to me is the writing, the act of manufacturing the novel, because while I am doing it <…> I am in the world I'm writing about. It is real to me, completely and utterly. Then, when I'm finished, and have to stop, withdraw from that world forever—that destroys me. The men and women have ceased talking. They no longer move. <…> Where is Mr. Tagomi, the protagonist in Man in the High Castle? He has left me; we are cut off from each other. To read the novel does not restore Mr. Tagomi, place him once again where I can hear him talk. Once written, the novel speaks generally to everyone, not specifically to me. <…> The vacuum is terrible. Don't write for a living; sell shoelaces. <…> I promise myself: I will never write another novel. I will never again imagine people from whom I will eventually be cut off. I tell myself this. . . and, secretly and cautiously, I begin another book.

Интервью

• см. Чарльзу Платту, 1979

Научная фантастика представляет собой необычный взгляд на наш мир и обычный взгляд на иной мир, альтернативный. <…> Это не отражение нашего мира. Центральная идея НФ — есть идея динамики. События разворачиваются вокруг идеи какого-то допущения, существующего в обществе или существах, его населяющих. Эта идея должна быть новой, неким новшеством. <…> Хорошая НФ рассказывает читателю что-то новое, чего он не знал о возможностях мира. Обе вещи — новый фактор и описание мира, основанного на действии этого фактора — это изобретение автора, а не простое описание. И в конце концов, НФ показывает то, что в противном случае было бы абстрактным допущением. Она делает это, описывая функционирование идеи на примере — во времени и пространстве, для этого необходимо выдумать это время и пространство. Персонажи не отличаются от персонажей нефантастических произведений, но они сталкиваются с чем-то, что отличается от того, с чем имеют дело нефантастические персонажи. <…> НФ существует потому, что мозг человека нуждается в размышлениях, в стимуляции, а необычный взгляд на мир и заставляет его работать. Её пишут, потому что человеческий разум нуждается в творчестве, и именно в творении необычных миров научной фантастики человеческое воображение занято в полную силу, потому НФ — это главный продукт человеческого разума для человеческого разума. Функция НФ психологическая — извлечь человека из его реального мира. — 1980

Когда общаешься с Голливудом, общаешься с брокерами, продающими власть. Это не богатые люди, но люди, наделённые властью. <…> богатство всегда сопутствует власти автоматически. — 1981

	У меня есть тенденция писать об одной и той же женщине снова и снова, о женщине красивой, но жестокой <…>. Она холодна, очень умна, очень красива, но бессердечна. И главный персонаж всегда влюбляется в неё, но она его уничтожает, потому что она настолько умна, что думает на два шага вперёд. — январь 1982
	I have a tendency to write about the same kind of woman over and over again, which is a real beautiful, cruel woman <…>. She is cold, very intelligent, very beautiful, just utterly heartless. And the protagonist always falls in love with her and then she just destroys him in some unspeakable way, because she's so intelligent that she can outthink him.

Письма

	Пересылаю вам письмо профессора Дарко Сувина — в дополнение к документам, переданным вам ранее. Это первая моя встреча с профессором Сувином. Он, а с ним три марксиста <…>: Питер Фиттинг, Фредрик Джеймсон и Франц Роттенштайнер, — являются официальными агентами польского писателя Станислава Лема на Западе. Письмо профессора Сувина свидетельствует о значительном влиянии публикуемых ими SCIENCE-FICTION STUDIES. И дело не только в том, что все перечисленные мною лица являются марксистами, и <…> иностранцами, сколько в том, что все они без исключения представляют собой звенья единой цепи передачи распоряжений из польского Кракова от Станислава Лема, ведущего функционера [Коммунистической] партии <…>. Возможно, этот Лем является целым комитетом, а не лицом (поскольку пишет разным стилем, и иногда демонстрирует знание иностранных языков, а иногда — нет), созданным Партией за Железным занавесом для захвата монопольной властной позиции для манипуляции общественным мнением посредством критических и педагогических публикаций, что является угрозой всей сфере нашей научной фантастики и свободному обмену мнениями и идеями в ней. <…> Сейчас, как мне кажется, кампания, направленная на утверждение Лема в качестве крупного писателя и критика, теряет почву. Она начинает встречать серьёзный отпор: сегодня считается, что творческие способности Лема были переоценены, а грубая, оскорбительная и глубоко невежественная критика им американской научной фантастики зашла слишком далеко и оттолкнула от него всех, кроме приверженцев Партии (и я — один из тех, кого она оттолкнула в наибольшей степени). — Дик, как и многие американские фантасты, был недоволен критической статьёй Лема «Science fiction: безнадёжный случай — с исключениями», а также неполучением гонорара за готовящееся по предложению Лема польское издание «Убика» (по польским законам платили только злотыми, а Лем в письме марта 1973 ещё и предложил Дику прилететь за ними в Польшу за счёт издательства, но тот отказался). Если бы Дик догадался взять первые буквы фамилий Сталина, Ленина, Энгельса и Маркса, то получил бы «St. LEM», что могло бы стать для него главным доказательством его идефикса.
	I am enclosing the letterhead of Professor Darko Suvin, to go with information and enclosures which I have sent you previously. This is the first contact I have had with Professor Suvin. Listed with him are three Marxists <…>: Peter Fitting, Fredric Jameson, and Franz Rottensteiner who is Stanislaw Lem's official Western agent. The text of the letter indicates the extensive influence of this publication, SCIENCE-FICTION STUDIES. What is involved here is not that these persons are Marxists <…> and foreign-based but that all of them without exception represent dedicated outlets in a chain of command from Stanislaw Lem in Krakow, Poland, himself a total Party functionary <…>. For an Iron Curtain Party group — Lem is probably a composite committee rather than an individual, since he writes in several styles and sometimes reads foreign, to him, languages and sometimes does not — to gain monopoly positions of power from which they can control opinion through criticism and pedagogic essays is a threat to our whole field of science fiction and its free exchange of views and ideas. <…> I think, though, at this time, that their campaign to establish Lem himself as a major novelist and critic is losing ground; it has begun to encounter serious opposition: Lem's creative abilities now appear to have been overrated and Lem's crude, insulting and downright ignorant attacks on American science fiction and American science fiction writers went too far too fast and alienated everyone but the Party faithful (I am one of those highly alienated).
	— ФБР, 2 сентября 1974

Научная фантастика — это мета-мир, рассказывающий о мета-человечестве, новой грани нас самих, и расширение нашей сферы реальности, и с этой точки зрения, она не знает границ. Уникально то, что она говорит не о том, что достигнуто человечеством и через что оно проходит, а о том, чем бы оно могло стать и что оно могло бы сделать. По сути своей научная фантастика или автор, который воплощает в жизнь эти силы, становятся создателями миров, вселенных.

— «Определение научной фантастики», 3 сентября 1975

	1979 — хороший год, потому что семидесятые почти закончились, а в мире ничего не происходит, только все танцуют диско. Никто не взрывает власти и не уничтожает больше списки призывников. Я нахожу это довольно скучным.
	— Кэти, 12 января 1979

Статьи о произведениях

• См. в отдельной категории

О Дике

См. также категория:Литература о Филипе Дике

Его имя Филип К. Дик и он чаще гениален в своих произведениях, чем шесть современных писателей-фантастов вместе взятых. И, в случае, если я все ещё оставляю возможность для непонимания: он так гениален, что только мысль об этом заставляет меня содрогаться. <…> Для того, чтобы описание этого мира в будущем выглядело так убедительно, ярко и живо, необходимо воображение, воссоздающее будущее так детально, как органы чувств обычного человека воссоздают мир настоящий. Это дар: почти галлюциногенная чёткость деталей повествования, описания любого вымышленного им мира. Один из самых больших грехов НФ — отсутствие логичности и согласованности в своей экстраполяции в будущее. И Дик не без этого греха, ни один писатель не избежал подобных ошибок. Но пока вы читаете его роман, они не бросаются в глаза. Только когда вы начинаете обдумывать прочитанное, у вас начинают возникать вопросы. А пока книга открыта, ваш разум слишком занят, чтобы задавать их.

— Джон Браннер, «Творчество Филипа К. Дика», 1966

	«Из Африки…», говорили римляне. «Из Дика», можем сказать мы. Остальное одинаково: «всегда что-то новое». Он просто не повторяет себя.
	“Ex Africa . . .” the Romans said. “Ex Dick,” we should say. The rest is the same: “always something new.” He simply does not repeat himself.
	— Питер Скайлер Миллер, рецензия на «Мечтают ли андроиды об электроовцах?»

	Миры, в которых действуют персонажи Филипа Дика, подвергаются отмене или пересмотру без предварительного уведомления. Реальность в них примерно так же надёжна, как и обещание политика.
	The worlds through which Philip Dick's characters move are subject to cancellation or revision without notice. Reality is approximately as dependable as a politician's promise.
	— Роджер Желязны, предисловие к сборнику статей «Филип Дик: Электропастух», 1975

• см. Брайан Олдисс, «Кутёж на триллион лет», гл. 13 (1986) — от слов «Трудно их назвать…»

	Фантастика Дика называет наши основные культурные предубеждения, требует от нас пересмотреть их и указывает на разрушительные цели, к которым они ведут.
	Dick's fiction calls up our basic cultural assumptions, requires us to reexamine them, and points out the destructive destinations to which they are carrying us.
	— Патриция Уоррик, «Разум в движении: Фантастика Филипа К. Дика»

Увы: Дик-рассказчик тороплив, поверхностен, часто сумбурен и склонен сбиваться на скороговорку — в таком неказистом воплощении теряют блеск даже самые революционные идеи. Очевидно, что «малая форма» не его конёк, — недаром в середине шестидесятых писатель с облегчением распрощался с этим жанром и за следующие двадцать лет опубликовал от силы десяток новелл. Зато ещё в 1950-х, до пришествия «Новой волны», <…> Дик сумел отыскать <…> свой круг сюжетов и тем, которые можно было с чувством-толком-расстановкой развить в более объёмистых произведениях. Стихийный пацифизм, интуитивное недоверие к сверхчеловеческому, болезненно острый интерес к метафизическим прозрениям и «изменённым состояниям сознания», бесконечная череда симулякров, блуждание в лабиринтах самоидентификации <…>. И, конечно, тема глобального обмана, мистификации, иллюзии, гигантской театральной декорации…

— Василий Владимирский

Станислав Лем

• см. «Фантастика и футурология», 2-е изд. (1972), книга 1, «Филип К. Дик, или Фантоматика поневоле» и примечание 4

• см. «Science fiction: безнадёжный случай — с исключениями» (6 и примечания), 1972

• см. «О непоследовательности в литературе», II (1974) — частично о творчестве Дика

	Неопределённость воплощения <символичности и нетенденциозности в научной фантастике> не уменьшается от авторских комментариев, потому что автор может в них заблуждаться, будто человек, пытающийся объяснить нам истинный смысл своих снов. Потому я считаю несущественным для анализа произведений Дика именно его замечания о них.
	— послесловие к «Убику», 1974

	Он был выдающимся мыслителем. Писал отличные произведения, но в то же время были у него и заскоки. Причиной послужила невесёлая биография. Одно время он действительно подозревал, что я являюсь шпионом КГБ и <…> стремлюсь поставить Соединённые Штаты на колени. Филип был этим так обеспокоен, что писал письма в ФБР. Ему было уже порядочно лет и разум был не совсем здоров.
	— «Так говорил… Лем» (гл. «Милые времена», 2001)

	Я из-за [писем Дика в ФБР] совсем не переживал, потому что я знал, что он был немного сумасшедшим и что он писал под сильнейшим воздействием разных наркотических и других препаратов. <…> Я потом получил целую огромную коробку писем Дика обо мне, но я не собирался читать этого. <…> он писал разные выдумки.
	— интервью «Надо привыкать к тому, что всё переменяется», 2004

1990-е

	Язычество человека, которого при жизни звали Филип К. Дик, не передалось ни одному из известных мне авторов, но обрело многочисленных поклонников среди читателей, увлечённых его гениальным воображением в водоворот миров, которые отличаются от реального лишь тем, что не отличаются от него.
	— Сергей Бережной

В его творчестве ощутимо влияние Альфреда ван Вогта (у последнего Дик заимствовал образ мессии и философию солипсизма — принципиальную невозможность для героев отличить реальный мир от сконструированной какими-то высшими силами иллюзии) <…>. Талант Дика-рассказчика, его сюжетная изобретательность и чувство юмора проявились уже в первых произведениях 1950-х гг. <…> В ранних рассказах — «Лжец» (1953), <…> «Вторая разновидность» (1953) и других — серьёзно исследуется проблема взаимоотношений человека и машины, которая часто оказывается более «человечной» в шизофреническом мире будущего по Дику, а человек должен постоянно подвергать сомнению собственное существование.

— Вл. Гаков

	В книгах Дика нет героев, но есть героика. Эти книги заставляют вспомнить Диккенса: единственные, настоящие вещи на этом свете — это честность, постоянство, доброта и терпение обычных людей.
	There are no heroes in Dick's books, but there are heroics. One is reminded of Dickens: what counts is the honesty, constancy, kindness and patience of ordinary people.
	— Урсула Ле Гуин

Каждый, кто прочитал хоть одну его книгу, знает, что он предлагает проблемы в каждом закоулке своей прозы, на каждой странице. Он из числа чудесных писателей, каких как Диккенс и Хайсмит. Русские бы добавили Достоевского, которого мы совсем не знаем, потому что читаем переводы. Переводить Дика бесполезно. <…> Сравнивать Дика с другими художниками — всё равно, что дать читателю зонтик, выгоняя его под проливной дождь.

— Джонатан Летем

2000-е

	Первые книги Дика были довольно банальны. Пока что его интересуют <…> необычные философские и научные доктрины, которыми он забавляется, как кубиком Рубика.
	— Илья Стогов, «Человек, который смог пробежать по лезвию…»

	Называть Филипа К. Дика <…> научным фантастом — значит подчёркивать неадекватность такого ярлыка. Дик <…> увлечён научным будущим, в основном, как средством для изучения его собственных страхов, желаний и нестабильных восприятий. Было бы правильнее называть его одним из самых доблестных психологических исследователей XX века.
	To call Philip K. Dick <…> a science-fiction writer is to the underscore the inadequacy of the label. Dick <…> was fascinated by the scientific future largely as a vehicle for examining his own anxieties, longings and unstable perceptions. It would be more accurate to call him one of the most valiant psychological explorers of the 20th century.
	— Давид Эдельштейн, 2002

	Внелитературное бытие Филипа Дика давно разобрано по полочкам и изложено во множестве книг и статей, написанных добровольными апостолами. С меньшим священным трепетом, зато более аналитично творчество писателя исследовалось литературными критиками, философами, культурологами. <…> То, что его биография была самым захватывающим «романом Филипа Дика», не повторял только ленивый.
	— Вл. Гаков, «Жизнь на лезвии бритвы»

О произведениях

В «Вере наших отцов» <…> тот факт, что зрители видят не какую-то единую фигуру, а почти перед каждым возникает другая, и является тем типичным приёмом, которым Дик с удовольствием пользуется, чтобы расщеплять единую реальность на не складывающиеся в общее целое куски, приводя тем самым в отчаяние и замешательство и героев, и читателя. Из новеллы ничего не следует, кроме разве что этого странного замешательства, частично непреднамеренного, а вызванного наложением на «китайскую реальность» политических схем, типичных для США…

— Станислав Лем, «Фантастика и футурология», книга 2 (примечание 3), 1970

См. также

• Категория:Экранизации произведений Филипа Дика («Бегущий по лезвию» — с его мнениями)