Мечтают ли андроиды об электроовцах?

«Мечтают ли андроиды об электроовцах?» (англ. Do Androids Dream of Electric Sheep?, или «Снятся ли андроидам электроовцы?») — роман Филипа Дика 1968 года, постапокалиптическая антиутопия. Экранизирован в 1981 году под названием «Бегущий по лезвию».

Цитаты

	Эмпатия, как [Рик] когда-то решил для себя, должна ограничиваться травоядными или, во всяком случае, всеядными существами, которые в силах отказаться от мясной диеты. Иначе в конечном счёте способность к сопереживанию размоет границы, отделяющие охотника от жертвы, победителя от побеждённого. — 3
	Empathy, he once had decided, must be limited to herbivores or anyhow omnivores who could depart from a meat diet. Because, ultimatley, the emphatic gift blurred the boundaries between hunter and victim, between the successful and the defeated.

Рик прикрепил к щеке Рейчел Розен адгезивный диск, а в левый глаз направил тонкий луч света. Внешне Рейчел выглядела совершенно спокойно. <…> — На день рождения вам дарят бумажник из телячьей кожи. Оба индикатора, проскочив красный регистр, остановились в зелёном, стрелки бешено дёрнулись, но потом успокоились. — Я не приму подарка, — ответила Рейчел. — И я сообщу об этом человеке в полицию. Сделав короткую пометку, Рик продолжил, обратившись к восьмому вопросу профильной шкалы Войт-Кампфа: — У вас есть сынишка и он показывает вам свою коллекцию бабочек вместе с морилкой. — Я отведу его к врачу, — тихо, но твёрдо ответила Рэйчел. Вновь стрелки-близнецы отклонились, но на этот раз не так далеко. — 5

The small beam of white light shone steadily into the left eye of Rachael Rosen, and against her cheek the wire-mesh disk adhered. She seemed calm. <…> “You are given a calfskin wallet on your birthday.” Both gauges immediately registered past the green and onto the red; the needles swung violently and then subsided. “I wouldn’t accept it,” Rachael said. “Also I’d report the person who gave it to me to the police.” After making a jot of notation Rick continued, turning to the eighth question of the Voigt-Kampff profile scale. “You have a little boy and he shows you his butterfly collection, including his killing jar.” “I’d take him to the doctor.” Rachael’s voice was low but firm. Again the twin gauges registered, but this time not so far.

— Весь дом мусоризовался, кроме моей квартиры. <…> Когда поблизости нет людей, мусор начинает размножаться, воспроизводить себя. Например, если вы перед сном оставляете в комнате некоторое количество мусора, к утру его количество удваивается. Его становится всё больше и больше. <…> Существует Первый закон Мусоризации. <…> Мусор вытесняет Немусор. А в этом доме давно никто не живёт, и некому было воевать с мусором. <…> Никто и никогда не победит мусор. <…> Выиграть можно только временно. В каком-то отдельном месте. Как в моей квартире, где мне удалось создать подвижное равновесие между давлениями мусора и немусора. Но потом я или умру, или уеду, а мусор возьмёт своё. Это всеобщий закон, он действует во всей Вселенной. Вся Вселенная движется к конечному состоянию полной мусоризованности. — 6

“This building, except for my apartment, is completely kipple-ized. <…> When nobody’s around, kipple reproduces itself. For instance, if you go to bed leaving any kipple around your apartment, when you wake up the next morning there’s twice as much of it. It always gets more and more. <…> There’s the First Law of Kipple. <…> ‘Kipple drives out nonkipple.’ Like Gresham’s law about bad money. And in these apartments there’s been nobody there to fight the kipple. <…> No one can win against kipple, <…> except temporarily and maybe in one spot, like in my apartment I’ve sort of created a stasis between the pressure of kipple and nonkipple, for the time being. But eventually I’ll die or go away, and then the kipple will again take over. It’s a universal principle operating throughout the universe; the entire universe is moving toward a final state of total, absolute kippleization.” He added, “Except of course for the upward climb of Wilbur Mercer.”

	— … фальшивки стали чертовски напоминать настоящих животных, взять хотя бы схемы, имитирующие болезни, которые встраиваются в новые модели. А настоящие животные умирают — это один из рисков, подстерегающих хозяев. Мы просто успели уже от этого отвыкнуть, потому что видим только фальшивки. — 7
	"… the fakes are beginning to be darn near real, what with those disease circuits they’re building into the new ones. And living animals do die; that’s one of the risks in owning them. We’re just not used to it because all we see are fakes."

	… её лицо засветилось необычной, волшебной радостью. Но почти мгновенно болезненная горечь перечеркнула её веселье, а лицо отвердело, как засыхающий цементный раствор. — 13
	… her face ignited with elfin, exuberant glee. But almost at once, without warning, a lethal bitterness crossed her features, set concrete-like in place.

	— Если бы я вошла в комнату и обнаружила, что кровать покрыта твоей шкурой, то показала бы очень высокий результат по шкале Войг-Кампфа. — 16
	“If I entered a room and found a sofa covered with your hide I’d score very high on the Voigt-Kampff test.”

	— Эту козу ты любишь больше, чем меня. Может, даже больше, чем жену. Номер один — коза, потом — жена, и в самом конце все остальные… — Её внезапно начал душить смех. — Что мне остаётся? Только смеяться! — 17
	“You love the goat more than you love your wife, probably. First the goat, then your wife, then last of all—” She laughed merrily. “What can you do but laugh?”

	… его фонарик кровоточил бледным желтоватым светом… — 19
	… his flashlight bleeding a yellowed…

1

Он застыл в нерешительности перед корпусом модулятора, раздумывая, набрать ли ему код таламического депрессанта (чтобы устранить внезапную ярость) или таламического стимулятора (чтобы возбудиться и выиграть спор). — Если ты наберёшь код усиления злости, — сказала Айрен, открыв глаза и внимательно наблюдая за мужем, — то я тут же последую твоему примеру. Я установлю модулятор на максимум и устрою тебе такую взбучку, что все наши предыдущие скандалы покажутся детской игрой. Набирай-набирай, а тогда посмотрим, чего я стою. — Она резво соскочила с кровати, встала возле своего модулятора и впилась глазами в Рика, внимательно наблюдая за его действиями. Он вздохнул, обезоруженный её угрозой. — Я наберу код, записанный в моём графике на сегодня. Решив свериться с графиком, он прочитал в нём: «Третье января 1992 года: деловое, профессиональное отношение к работе». <…> — Мой график на сегодня — шестичасовая депрессия с уклоном в самобичевание, — сообщила Айрен. <…> Терпеть не могу телевизор до завтрака. — Набери 888, — сказал Рик, наблюдая, как прогревается трубка. — Желание смотреть телевизор вне зависимости от программы. — Ничего я не хочу набирать, — сказала Айрен. — Тогда набери 3. — Я не могу набрать комбинацию, которая заставит меня хотеть набрать другие комбинации. Если уж я вообще ничего не хочу набирать, то уж эту-то комбинацию и тем более, потому что тогда я захочу набирать, а желание набирать представляется мне сейчас чем-то отвратительным. Я хочу просто сидеть здесь, на кровати, и смотреть в пол. <…> Ну ладно, сдаюсь. Я наберу всё, что ты хочешь, пусть даже «экстатическое сексуальное блаженство», — я чувствую себя так хреново, что даже и это выдержу. Хуже не будет, потому что хуже уже некуда. <…> Он набрал на её пульте 594: «охотное приятие превосходящей мудрости мужа во всех возможных вопросах».

At his console he hesitated between dialing for a thalamic suppressant (which would abolish his mood of rage) or a thalamic stimulant (which would make him irked enough to win the argument). “If you dial,” Iran said, eyes open and watching, “for greater venom, then I’ll dial the same. I’ll dial the maximum and you’ll see a fight that makes every argument we’ve had up to now seem like nothing. Dial and see; just try me.” She rose swiftly, loped to the console of her own mood organ, stood glaring at him, waiting. He sighed, defeated by her threat. “I’ll dial what’s on my schedule for today.” Examining the schedule for January 3, 1992, he saw that a businesslike professional attitude was called for. <…> “My schedule for today lists a six-hour self-accusatory depression,” Iran said. <…> “I can’t stand TV before breakfast.” “Dial 888,” Rick said as the set warmed. “The desire to watch TV, no matter what’s on it.” “I don’t feel like dialing anything at all now,” Iran said. “Then dial 3,” he said. “I can’t dial a setting that stimulates my cerebral cortex into wanting to dial! If I don’t want to dial, I don’t want to dial that most of all, because then I will want to dial, and wanting to dial is right now the most alien drive I can imagine; I just want to sit here on the bed and stare at the floor. <…> Okay, I give up; I’ll dial. Anything you want me to be; ecstatic sexual bliss—I feel so bad I’ll even endure that. What the hell. What difference does it make?” <…> At her console he dialed 594: pleased acknowledgment of husband’s superior wisdom in all matters.

После торопливого завтрака <…> он поднялся, полностью одетый, включая свинцовый гульфик «Аякс» фирмы «Скалистый берег», чтобы после посещения закрытого выгона, где его электрическая овца щипала траву, сразу же отправиться на работу. [Рик] встал, попрощался с женой и поднялся на крышу, где животное (в действительности электромеханическое изделие) громко чавкало в порыве удовольствия, стимулированного специальной настройкой, старательно дурача остальных квартиросъемщиков в здании, где он обитал. Конечно же, многие, если не большинство животных, как и овца Рика, состояли из комплекса электронных контуров и схем и являлись высокопрофессиональной подделкой. Но, как было принято, он никогда не совал нос в чужие дела, пытаясь выяснить происхождение соседских любимцев. И соседи, в свою очередь, не допытывались, действительно ли живёт или всего-навсего работает его овца? Считалось верхом невоспитанности спросить: «Ваша овца настоящая?» или «Ваша овца чистопородная?» Так же успешно вы могли бы проявить свою бестактность и невоспитанность, поинтересовавшись у добропорядочного гражданина, а не может ли он документально подтвердить, что его зубы, волосы и некоторые внутренние органы настоящие, и не следует ли подвергнуть их дополнительному тестированию.

After a hurried breakfast <…> he ascended clad for venturing out, including his Ajax model Mountibank Lead Codpiece, to the covered roof pasture whereon his electric sheep “grazed.” Whereon it, sophisticated piece of hardware that it was, chomped away in simulated contentment, bamboozling the other tenants of the building. Of course, some of their animals undoubtedly consisted of electronic circuitry fakes, too; he had of course never nosed into the matter, any more than they, his neighbors, had pried into the real workings of his sheep. Nothing could be more impolite. To say, “Is your sheep genuine?” would be a worse breach of manners than to inquire whether a citizen’s teeth, hair, or internal organs would test out authentic.

Наследие Завершающей Мировой Войны вызвало снижение возможностей человека; не выстоявших в борьбе с пылью предали забвению много назад. Сегодня пыли, действие которой значительно ослабло, противостояли закалившиеся в борьбе с ней; она лишь медленно подтачивала им разум и наследственный аппарат. Несмотря на свинцовый гульфик, который носил Рик, пыль, несомненно, проникала внутрь его организма и оседала на коже — изо дня в день и на протяжении всех лет, в течение которых он неизменно отказывался эмигрировать. Небольшими порциями она отдавала ему свою мерзость, оскверняющую плоть. Однако до сих пор ежемесячные медицинские проверки подтверждали, что он регуляр — мужчина, который может иметь потомство, учитывая допустимый уровень толерантности, установленный законом. Конечно же, в любой из последующих месяцев проверка врачей из полиции Сан-Франциско может засвидетельствовать обратное. Из года в год всё новые и новые специалы появлялись на этом свете, перерождаясь из регуляров под воздействием всепроникающей пыли. Поговорку, которую безмозглые болтуны нанесли на рекламные щиты, подхватили телевизионщики и чурбаны из правительственных учреждений, высылавшие всем по почте листовки. Она гласила: «Эмигрируй или дегенерируй! Выбор за тобой!»

The legacy of World War Terminus had diminished in potency; those who could not survive the dust had passed into oblivion years ago, and the dust, weaker now and confronting the strong survivors, only deranged minds and genetic properties. Despite his lead codpiece the dust—undoubtedly—filtered in and at him, brought him daily, so long as he failed to emigrate, its little load of befouling filth. So far, medical checkups taken monthly confirmed him as a regular: a man who could reproduce within the tolerances set by law. Any month, however, the exam by the San Francisco Police Department doctors could reveal otherwise. Continually, new specials came into existence, created out of regulars by the omnipresent dust. The saying currently blabbed by posters, TV ads, and government junk mail, ran: “Emigrate or degenerate! The choice is yours!“

	— Вы же знаете, как люди относятся к тем, кто не проявляет заботы о животных — их считают аморальными антиэмпатами. Я хочу сказать, с точки зрения закона это не преступление, как его оценивали сразу после ЗМВ, но отношение общественности почти не изменилось.
	“You know how people are about not taking care of an animal; they consider it immoral and anti-empathic. I mean, technically it’s not a crime like it was right after W.W.T. but the feeling’s still there.”

2

	… война обошлась людям дорого, несмотря на заверения Пентагона и его самодовольного научного вассала — корпорации RAND…
	… it had been a costly war despite the valiant predictions of the Pentagon and its smug scientific vassel, the Rand Corporation…

Тишина. Она рухнула на него со стен, прыгнула из-за поломанной мебели. Питаемая гигантской мощью электростанции Безмолвия, она сплющила Исидора. Всплыла с пола, с серого вытертого ковра, покрывавшего пол от стены к стене. Её выпустили на волю старая поломанная кухонная утварь, мёртвые аппараты, переставшие работать ещё до того, как в квартире появился Джон Исидор. Мёртвая тёмная лампа-торшер в гостиной тоже источала из-под абажура тишину, и эта тишина смешивалась с тишиной, опускавшейся с потолка. Тишина умудрялась изливаться из всякого предмета, словно собиралась подменить собой все вещи материального мира. Она атаковала не только уши, но и глаза Джона. Он стоял рядом с безмолвным телевизором и видел тишину, как если бы она была живым существом. Живым! Он и раньше подобным образом ощущал её приближение. Потом она врывалась без церемоний, явно не в силах ждать. Безмолвие мира не справлялось с собственной жадностью. Это было невозможно теперь, когда оно почти победило.

Silence. It flashed from the woodwork and the walls; it smote him with an awful, total power, as if generated by a vast mill. It rose from the floor, up out of the tattered gray wall-to-wall carpeting. It unleashed itself from the broken and semi-broken appliances in the kitchen, the dead machines which hadn’t worked in all the time Isidore had lived here. From the useless pole lamp in the living room it oozed out, meshing with the empty and wordless descent of itself from the fly-specked ceiling. It managed in fact to emerge from every object within his range of vision, as if it—the silence meant to supplant all things tangible. Hence it assailed not only his ears but his eyes; as he stood by the inert TV set he experienced the silence as visible and, in its own way, alive. Alive! He had often felt its austere approach before; when it came it burst in without subtlety, evidently unable to wait. The silence of the world could not rein back its greed. Not any longer. Not when it had virtually won.

Тишина. Она обрушилась на Джона со всех сторон, сдавила его с неодолимой парализующей силой. Вязкой гнетущей волной поднималась она снизу, от замызганного серого паласа, душными клубами накатывала из кухни, от мертвой, ещё до Джона поломанной бытовой техники. Тишина сочилась из навсегда потухшего торшера, мешаясь с тишиной, беззвучно падавшей откуда-то сверху, с загаженного мухами потолка. Перечислять бессмысленно — тишина стремилась заместить собой все нормальные, осязаемые вещи. В качестве первого шага на этом пути она обретала чуждые ей вроде бы зрительные формы. Стоя рядом с заглохшим и ослепшим телевизором, Джон Изидор ощутил тишину как видимую и даже в некотором роде живую. Живую! Он десятки, сотни раз видел, слышал её леденящий приход, она врывалась с грубой бесцеремонностью, словно взбешенная, что её так долго промурыжили в прихожей. Молчание мира не могло, не хотело сдерживать свою алчность. Ну какие там церемонии, когда победа почти уже одержана? — то же

8

В оружейной сумке Рик нашёл направленный излучатель «пенфилд» и настроил его на каталепсию. Сам он был экранирован от излучения компенсирующей волной, которая через металлический корпус прибора передавалась только на него. «Теперь их всех парализовало, — подумал он, выключая передатчик. — Люди и анди впали в одинаковое оцепенение».

Setting down his weapons kit he fumbled it open, got out a nondirectional Penfield wave transmitter; he punched the key for catalepsy, himself protected against the mood emanation by means of a counterwave broadcast through the transmitter’s metal hull directed to him alone. They’re now all frozen stiff, he said to himself as he shut off the transmitter. Everyone, human and andy alike, in the vicinity.

	«Никакой поддержки, — заключил [Рик]. — Андроиды, с которыми я сталкивался, обладали жаждой жизни и видели в ней смысл куда больший, чем моя жена. Она ничего не способна мне дать».
	No support, he informed himself. Most androids I’ve known have more vitality and desire to live than my wife. She has nothing to give me.

9

	Вот кончится эта репетиция, сойдёт со сцены опера, умрут все исполнители и оркестранты, где-нибудь и как-нибудь погибнет последний экземпляр партитуры, бесследно исчезнет само имя «Моцарт», и прах восторжествует. Не на нашей планете, так где-нибудь ещё. Мы лишь можем на какое-то время отсрочить это.
	This rehearsal will end, the performance will end, the singers will die, eventually the last score of the music will be destroyed in one way or another; finally the name “Mozart” will vanish, the dust will have won. If not on this planet then another. We can evade it awhile.

— Андроид, — спокойно объяснил Рик, — не заботится о судьбе других андроидов. Это одна из характерных черт, по которой мы их определяем. — В таком случае, — сказала мисс Люфт. — Вы — андроид. Её вывод ошарашил Рика, и он уставился на девушку. — Вы андроид, — продолжала она, — потому что ваша работа заключается в том, чтобы убивать других андроидов, не так ли? Вы, как же их называют?.. — Девушка напряжённо задумалась. — Я — охотник за премиальными, — подсказал Рик. — Но не андроид. — Этот тест, которым вы хотите меня проверить, — теперь она говорила спокойно; уверенность и рассудительность вернулись к ней. — Вы сами проходили его? — Да, — кивнул Рик. — Давным-давно, когда впервые появился в Управлении, устраиваясь на работу. — Возможно, это ложная память. Разве вам не встречались андроиды с ложной памятью? — Моё начальство уведомлено о данном тесте. Меня уполномочили провести его, — строго и официально ответил Рик. — Возможно, что когда-то существовал человек, внешне похожий на вас, но вы убили его и заняли его место. О чём ваше начальство даже не догадывается. — Она улыбнулась так, будто призывала согласиться со своим невероятным предположением.

“An android,” he said, “doesn’t care what happens to any other android. That’s one of the indications we look for.” “Then,” Miss Luft said, “you must be an android.” That stopped him; he stared at her. “Because,” she continued, “Your job is to kill them, isn’t it? You’re what they call—” She tried to remember. “A bounty hunter,” Rick said. “But I’m not an android.” “This test you want to give me.” Her voice, now, had begun to return. “Have you taken it?” “Yes.” He nodded. “A long, long time ago; when I first started with the department.” “Maybe that’s a false memory. Don’t androids sometimes go around with false memories?” Rick said, “My superiors know about the test. It’s mandatory. “Maybe there was once a human who looked like you, and somewhere along the line you killed him and took his place. And your superiors don’t know.” She smiled. As if inviting him to agree.

11

— Дело не только в ложной памяти. — сказал Фил Реш. — У меня есть животное; не подделка, не электрическое, а настоящее, понимаете? Белочка. Я очень люблю свою белочку, Декард. Каждое утро — о, чёрт! — я кормлю её и меняю ей подстилку: вы понимаете, чищу клетку, а когда вечером возвращаюсь с работы, я выпускаю её из клетки, и она бегает и лазает по квартире, где ей вздумается. У неё в клетке есть колесо, вы когда-нибудь видели, как белка бегает в колесе? Она всё бежит и бежит, а колесо крутится, но белка всегда остаётся на одном и том же месте. Кажется, что Баффи очень нравится бегать. — Думаю, белки не слишком сообразительны, — сказал Рик. Полёт продолжался, но уже в молчании.

“It’s not just false memory structures,” Phil Resch said. “I own an animal; not a false one but the real thing. A squirrel. I love the squirrel, Deckard; every goddamn morning I feed it and change its papers—you know, clean up its cage—and then in the evening when I get off work I let it loose in my apt and it runs all over the place. It has a wheel in its cage; ever seen a squirrel running inside a wheel? It runs and runs, the wheel spins, but the squirrel stays in the same spot. Buffy seems to like it, though.” “I guess squirrels aren’t too bright,” Rick said. They flew on, then, in silence.

12

	Фил Реш замер возле одной картины маслом и впился в неё глазами. <…> — Наверное, — произнёс Реш, — вот так должен чувствовать себя анди… — Он изобразил в воздухе вибрации видимого на картине крика существа.
	At an oil painting Phil Resch halted, gazed intently. <…> “I think,” Phil Resch said, “that this is how an andy must feet.” He traced in the air the convolutions, visible in the picture, of the creature’s cry.

— Если это любовь к женщине, то называется она — секс. К женщине или её андроидной имитации. Проснись, взгляни в лицо действительности! Когда-то и я это испытывал. Когда только начинал охотиться. Не позволяй себе раскиснуть — и всё пройдёт. Дело в том, что в твоем случае события следовали в неправильном порядке. Ты убил её, точнее — присутствовал при устранении, а потом почувствовал физическое влечение. Нужно делать наоборот. Рик пристально посмотрел на него. — Ты имеешь в виду… сначала лечь с ней в постель, а потом… — … убить, — коротко отрезал Реш. На губах его играла всё та же ожесточённая улыбка. «Ты хороший охотник за премиальными, — подумал вдруг Рик. — И твоё отношение к ним — тому доказательство. Ну, а я?» И внезапно, впервые он начал сомневаться в ответе.

“If it’s love toward a woman or an android imitation, it’s sex. Wake up and face yourself, Deckard. You wanted to go to bed with a female type of android—nothing more, nothing less. I felt that way, on one occasion. When I had just started bounty hunting. Don’t let it get you down; you’ll heal. What’s happened is that you’ve got your order reversed. Don’t kill her—or be present when she’s killed—and then feel physically attracted. Do it the other way.” Rick stared at him. “Go to bed with her first—” “—and then kill her,” Phil Resch said succinctly. His grainy, hardened smile remained. You’re a good bounty hunter, Rick realized. Your attitude proves it. But am I? Suddenly, for the first time in his life, he had begun to wonder.

15

— Простите, могу ли я знать, является ли сделка такого уровня обычной для вас? — Не сказал бы. Обычно я не хожу с тремя тысячами в кармане. — Так я и подумал, когда вы спросили о кроликах. Дело в том, сэр, что кролики очень распространены. Мне хотелось бы перевести вас в более высокий класс владельцев козлов, где, как мне кажется, ваше настоящее место. Честное слово, для меня — вы настоящий владелец настоящего козла! — А в чем заключается преимущество козлов? — Явное преимущество в том, что козла можно научить бодать любого, кто попытается его украсть. — Но только не в том случае, если в него выстрелят гипнодротиком, а потом поднимут на лебёдке в парящий аэрокар. — Козёл лоялен к своему хозяину, — невозмутимо продолжал продавец. — Это свободная, естественная душа, которую не в силах сковать никакие клетки. И ещё одна деталь. Очень часто, вложив в покупку все средства и отвезя её домой, вы вскоре обнаруживаете, что животное съело какую-нибудь радиоактивную дрянь и умерло. Козлу же не страшна заражённая субпища, он способен употреблять без опасности для здоровья субстанции, которые свалили бы с ног корову, лошадь или, в особенности, кота. Как долгосрочное помещение денег, козлы, а в особенности козы, как убеждает нас опыт, имеют особые преимущества для любого серьёзного животновладельца. <…> Целиком наличными? <…>Или часть платы внесёте использованным животным?

“May I ask if this represents a new price bracket for you?” “Well, I don’t usually carry around three thou,” Rick conceded. “I thought as much, sit, when you mentioned rabbits. The thing about rabbits, sit, is that everybody has one. I’d like to see you step up to the goat-class where I feel you belong. Frankly you look more like a goat man to me.” “What are the advantages to goats?” The animal salesman said, “The distinct advantage of a goat is that it can be taught to butt anyone who tries to steal it.” “Not if they shoot it with a hypno-dart and descend by rope ladder from a hovering hovercar,” Rick said. The salesman, undaunted, continued, “A goat is loyal. And it has a free, natural soul which no cage can chain up. And there is one exceptional additional feature about goats, one which you may not be aware of. Often times when you invest in an animal and take it home you find, some morning, that it’s eaten something radioactive and died. A goat isn’t bothered by contaminated quasi-foodstuffs; it can eat eclectically, even items that would fell a cow or a horse or most especially a cat. As a long term investment we feel that the goat—especially the female—offers unbeatable advantages to the serious animal-owner. <…> Will this be a cash deal? <…> Or are you trading in a used animal?”

	— Ты будешь вынужден поступать неправедно, куда бы ты ни пошёл, — сказал старик. — Жизнь в том и состоит, чтобы идти против своей природы. Рано или поздно это приходится делать каждому живому существу. Это кромешная тьма, крах любого творения, проклятье любой работы, проклятье, иже питает всю жизнь. Везде, во всей Вселенной.
	The old man said, “You will be required to do wrong no matter where you go. It is the basic condition of life, to be required to violate your own identity. At some time, every creature which lives must do so. It is the ultimate shadow, the defeat of creation; this is the curse at work, the curse that feeds on all life. Everywhere in the universe.”

20

	— С тобой ничего не случится? — Со мной ничего не случится, — ответил он. А ещё, подумал Рик, я непременно умру. И то и другое в равной степени — правда.
	“Will you be all right?” “I’ll be all right,” he said, and thought, And I’m going to die. Both those are true, too.

Раньше, думал он, я мог бы посмотреть на звёзды. Много лет назад. А теперь в небе нет ничего, кроме пыли; за долгие годы никто не видел ни одной звезды. По крайней мере, с Земли. Может быть, однажды я уеду туда, откуда видно звёзды, сказал он себе. А тем временем машина набирала всё большую скорость и высоту, устремляясь прочь от Сан-Франциско, в мерзость и запустение севера. В места, куда не отправится по своей воле ни одно живое существо. Разве что почувствовав близость конца.

Once, he thought, I would have seen the stars. Years ago. But now it’s only the dust; no one has seen a star in years, at least not from Earth. Maybe I’ll go where I can see stars… he said to himself as the car gained velocity and altitude; it headed away from San Francisco, toward the uninhabited desolation to the north. To the place where no living thing would go. Not unless it felt that the end had come.

22

	Значит, вот что способен увидеть Сострадальный — жизнь. <…> Там, где её больше никто не видит. Жизнь, по самую голову закопавшуюся в труп мёртвого мира. В самый пепел Вселенной.
	So this is what Mercer sees <…>. Life which we can no longer distinguish; life carefully buried up to its forehead in the carcass of a dead world. In every cinder of the universe Mercer probably perceives inconspicuous life.

	— Электрические создания тоже обладают какой-то своей жизнью. Какой бы жалкой она не была.
	“The electric things have their lives, too. Paltry as those lives are.”

Электрожаба прыгала и шелестела внутри коробки. «А что она „ест“? Скорее, всего, искусственных мух». Открыв телефонную книгу, [Айрен] нашла подзаголовок «Электроживотные» и набрала нужный номер. — Могу я заказать у вас фунт искусственных мух, которые летали бы и жужжали, как настоящие? — Это для электрочерепахи, мэм? — Для жабы. — О, тогда я могу предложить вам разнообразнейший ассортимент ползающих и летающих насекомых всех видов, включая… — Мух будет вполне достаточно.

Next to her the electric toad flopped and rustled in its box; she wondered what it “ate,” and what repairs on it would run. Artificial flies, she decided. Opening the phone book she looked in the yellow paces under animal accessories, electric; she dialed and when the saleswoman answered, said, “I’d like to order one pound of artificial flies that really fly around and buzz, please.” “Is it for an electric turtle, ma’am?” “A toad,” she said. “Then I suggest our mixed assortment of artificial crawling and flying bugs of all types including—” “The flies will do.”

Перевод

Б. Крылов (1992), В. Жураховский (1992) и М. А. Пчелинцев (2004) — с уточнениями

О романе

	Мой агент позвонил мне однажды и говорит: «Эй, Фил, я могу заполучить для тебя 10% от продажи комикса по твоему роману». Я считаю этот роман очень серьёзным произведением — там говорится о ценности и сокровенности жизни. Я сказал: «О, ну если я получу 10% от продажи этого комикса, то я должен получить стопроцентное право на его запрет». Это всё равно, что сказать Льву Толстому: «Мистер Толстой, не хотите ли рассказать мне о комиксе, сделанном по вашей книге “Война и мир”?»
	My agent called me up and said, "Hey, Phil, I can get you 10% of the gross on the comic book version of your novel." I regard it as a very serious novel—I mean it deals with the problem of the sacredness of life and the value of life, so I said, "If I'm going to get 10% of the comic book rights, I must have 100% of the suppository rights." I mean, "comic book version of my novel"? It's like telling Leo Tolstoy, "Mr. Tolstoy? Would you like me to tell you about the comic book version of your book, War and Peace?"
	— Филип Дик, интервью января 1982

	Роман Дика очень сложен, очень «завёрнут». Чудесный роман, который совершенно невозможно перенести на экран в том виде, в котором он написан.<
	The Dick novel is very complex, very convoluted. A brilliant piece which in book form would never make a film.
	— Ридли Скотт

Станислав Лем

	В [романе] хватает и собственных, оригинальных идей автора, но что из того, если они увязают в рамках несвязного целого. <…> Превосходной и одновременно забавной является первая сцена романа — ссора супружеской пары, отличающаяся тем, что мозг каждого из супругов подключен к «стимулятору Пенфилда», <…> но что из того, если это единственная во всём романе сцена и вопрос самопрограммирования чувств или мотивационно-эмоциональной ориентации более в нём уже не появляется. Такие произведения <…> гораздо более инструктивны, нежели не имеющие ценности, поскольку именно они доказательно демонстрируют, как, идя в плену повествовательных стереотипов, авторы транжирят превосходные замыслы, которые в иных контекстах могли бы стать предпосылками оригинального, проблемного и одновременно художественно ценного творчества.
	Nie brak w [powieści] i własnych, oryginalnych pomysłów autora, cóż z tego jednak, skoro tkwią w ramach niespójnej całości. <…> Doskonała i zabawna zarazem jest pierwsza scena powieści — kłótnia pary małżeńskiej, szczególna z tego powodu, że każde z małżonków ma mózg podłączony do „aparatu Penfielda”, <…> ale cóż z tego, kiedy scena owa jest w całej powieści jedyna, i sprawa samoprograraowania uczuć oraz nastawień motywacyjno—wolicjonalnych więcej się już w niej nie pojawia. Utwory takie <…> są daleko bardziej instruktywne aniżeli teksty bezwartościowe, ponieważ te właśnie ambitniejsze ukazują, jak, idąc w niewolę narracyjnych stereotypów, trwonią autorzy znakomite nieraz pomysły, które w innych całościowo kontekstach mogłyby stać się przesłankami oryginalnej, problemowej i zarazem artystycznie cennej kreacji.
	— «Фантастика и футурология», книга 1 (примечание XI), 1970

«Мечтают ли андроиды об электрических овцах?» являются, к сожалению, не литературной чепухой, а обманом читателя. Особенно последний из названных романов оказался печальным примером, позволяющим увидеть, как способный автор расточает свой талант, используя замечательный замысел и идеи только для того, чтобы ещё раз создать игру в полицейских и бандитов. Это намного хуже, чем если бы из нестоящих элементов возникло нестоящее целое. Идея с «Пенфилдами», при помощи которых можно произвольно изменять собственное настроение, действительно замечательная, но она не имеет в романе никакого значения. Чтобы распутать логический клубок, каковым является роман «Мечтают ли андроиды об электрических овцах?», надо провести целое исследование, которое вдобавок делалось бы со скверным чувством, что оно абсолютно напрасно. <…> Ни на один из [многих] вопросов мы не получаем чёткого ответа. Держащие читателя в напряжении ситуации множатся любой ценой. <…> Заявленная в начале и набирающая обороты проблема конфликта человека с одухотворённым им гомункулическим воплощением исчезает, зато игра в полицейских и преступников успешно развивается. Эта предложенная автором романа «Убик» выдумка является оскорблением для читателя, которое всё же в сильно концентрированной атмосфере бессмысленности среды SF остаётся безнаказанным. Многие усилия напрасны: автор «Убика» очень хорошо знал, что учинил. Но был ли мошенник схвачен критикой с поличным и привлечён к ответственности? <…> тот, кто сумел написать «Убик», должен был понимать, что такого типа труд — это мошенничество. Однако критика указывала ему только на то, что роман, пожалуй, никакой, т.е. не столь интересный, как лучшие вещи Дика; потому что подобного рода мешанина ничего не значащих наблюдений считается в SF критикой. <…> «Убик» — золотой дукат, а «Мечтают ли андроиды об электрических овцах?» — фальшивая монета.

— «Science fiction: безнадёжный случай — с исключениями», 1972