Русская сказка

Русская народная сказка (до XVII века баснь, байка) — эпическое художественное произведение русского народа, преимущественно прозаического, волшебного и авантюрного или бытового характера с установкой на вымысел; один из основных жанров фольклорной прозы. Литературная (авторская) сказка — жанр, соединяющий авторскую самобытность и традиции народной сказки.

Традиционные зачины

В некотором царстве в некотором государстве… — международный

В тридевятом царстве в тридесятом государстве…

Жили-были старик со старухой… — международный

	Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки; рассказывается не сзади, а спереди, не как дядя Селиван тулуп надевал. А эта сказка мною не выдумана, из старых лык не выплетена и заново шёлком не выстрочена: мне её по летним дням да по осенним ночам рассказывал Савка-Журавка долгоног, железный нос. — прибаутка, не относящаяся к сюжету
	— Орест Сомов, «Сказка о Никите Вдовиниче», 1831

	Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки. На море на океане, на острове на Буяне стоит бык печёный, в заду чеснок толчёный; с одного боку-то режь, а с другого макай да ешь. — то же
	— «Незнайко» («Народные русские сказки», 1870), обработка Александра Афанасьева

— Сказку скажи! <…> — Только — уговор. Не любо — не слушай, а врать не мешай. А если перебьёшь — сто рублей с тебя.

О сказках

	Мы не греки и не римляне. <…> Нам другие сказки надобны.
	— Николай Карамзин, «Илья Муромец. Богатырская сказка», 1794

	Наши народные сказки и присказки отличаются истинно эпическим спокойствием и хладнокровием: они запутывают нити приключений тише, безузорнее, животолюбивее; не обрывают их насильственно, а распутывают лёгохонько, обыкновенною поговоркою радушных наших прадедов: «стали жить и поживать да добра наживать!» То ли теперь в наших поэмках?..
	— Николай Надеждин, «Борский, соч. А. Подолинского», 1829

	Не много было у нас подражаний народным русским сказкам. Причиною тому <…> трудность языка простого и чистосердечного, требующего поговорок и прибауток, какие в ходу у нашего простого народа и кои редко бывают подслушаны и припамятованы людьми иной касты.
	— анонимная рецензия на «Русские сказки, <…> переложенные <…> Владимиром Луганским»

	Русская сказка имеет свой смысл, но только в таком виде, как создала её народная фантазия; переделанная же и прикрашенная, она не имеет решительно никакого смысла.
	— Виссарион Белинский, рецензия на 4-ю часть «Стихотворений Александра Пушкина», март 1836

… «народная поэзия», выразившаяся в сказках, можно сказать, вовсе была нам неизвестна. Лубочные издания, коверкающие и смысл и выражение, собрания, изданные Друковцовым, Чулковым, Поповым, Тимофеевым и пр. и пр., не только не могут дать верного понятия о подлинных народных сказках, но поведут ещё к ложным заключениям и толкованиям о старинном языке, о древнем семейном быте русских и о всём, что только можно почерпнуть из сказок. <…> Но эти книжонки не только не полезны для просвещённого любителя старины, даже решительно вредны, представляя дело совершенно в превратном виде.

— Виссарион Белинский, рецензия на «Русские народные сказки» И. П. Сахарова, май 1841

До самого Пушкина наши поэты не оживляли созданий русской народной фантазии или представляли их в искажённых образах. Наши древние предания, наши сказки таились только между простонародьем и, следственно, не были достоянием литературы, которая стыдилась и робела променять сатира на лешего или Эвмениду на ведьму. Эти фантастические существа издали мелькали перед нашим воображением в неясных очерках, мы, беспрестанно обращая взоры на Европу, редко на них оглядывались, но подчас, желая блеснуть новизною и народностию, вызывали их из мира, для нас мало знакомого.

— возможно, Амплий Очкин, «Сочинения Александра Пушкина». Томы IX, X и XI

Нам никто из собирателей и описывателей народного быта не объяснил, в каком отношении находится народ к рассказываемым им сказкам и преданиям. <…> Собрать и указать подобные оттенки было бы необходимо для того, чтобы по преданиям народным могла обрисовываться пред нами живая физиономия народа, сохранившего эти предания. Поэтому нам кажется, что всякий из людей, записывающих и собирающих произведения народной поэзии, сделал бы вещь очень полезную, если бы не стал ограничиваться простым записыванием текста сказки или песни, а передал бы всю обстановку, как чисто внешнюю, так и более внутреннюю, нравственную, при которой удалось ему услышать эту песню или сказку.

— Николай Добролюбов, рецензия на «Народные русские сказки», 1858

О литературных

Вы никогда не сочините своей народной сказки, ибо для этого вам надо б было, так сказать, омужичиться, забыть, что вы барин, что вы учились <…> забыть всех поэтов, отечественных и иностранных, читанных вами, словом, переродиться совершенно; иначе вашему созданию, по необходимости, будет недоставать этой неподдельной наивности ума, <…> этого лукавого простодушия, которыми отличаются народные русские сказки. Как бы внимательно ни прислушивались вы к эху русских сказок, как бы тщательно ни подделывались под их тон и лад и как бы звучны ни были ваши стихи, подделка всегда останется подделкою, из-за зипуна всегда будет виднеться ваш фрак. В вашей сказке будут русские слова, но не будет русского духа, и потому, несмотря на мастерскую отделку и звучность стиха, она нагонит одну скуку и зевоту.

— Виссарион Белинский, рецензия на «Конька-Горбунка», февраль 1835

Дело решённое: русская литература во что бы ни стало хочет сделаться старою нянею, убаюкивающею детей сказками! Она, эта добрая, скромная литература, не претендует даже на роль Шехеразады. Да и куда ей! Ведь сказки Шехеразады были плодом её огромной начитанности в восточном вкусе; для повелителя правоверных эти сказки были самою изящною литературою <…>. Русская литература отказалась начисто от таких заносчивых претензий. Она взялась за дело гораздо простейшее: она не пересказывает, а перевирает сказки, которые слышала в детстве от своей няни. Сказки эти, худы ли, хороши ли, созданы фантазиею народа и по их содержанию и форме удивительно как гармонировали с изяществом сермяжного покроя и лыковых лаптей и вполне удовлетворяли остриженную в кружало с выбритою макушкою голову. <…> народ, не переменив костюма, значительно переменился в том отношении, что грамотка заняла у него место в числе не только высокоуважаемых, но и страстно желаемых им предметов. Многие зипуны учатся грамоте, а безграмотные почти с таким же удовольствием окружают «грамотника», читающего вслух, хотя бы по складам, книгу, — с каким усаживаются они вокруг штофа с полугаром. <…> Итак, простой народ не хочет плохо изданных сказок, а между тем вся текущая русская литература состоит исключительно из них. Странное дело! Для кого же пишут наши литераторы? Неужели образованная часть публики читает простонародные вздоры, которыми уже гнушается и простой народ? Не может быть! Это просто ни больше, ни меньше, как благодетельный перелом в литературе: когда старые источники изобретения совершенно истощаются, а новые ещё не открыты или, оставаясь ещё во владении открывших их гениев, не сделались достоянием обыкновенных талантов, — тогда добросовестные таланты ничего не пишут, а жалкая посредственность бросается на какой-нибудь вздор, как, например, на издания пошлого текста с хорошенькими, а иногда и с плохими картинками или на издание глупых сказок.

— Виссарион Белинский, рецензия на 3 сборника сказок, июль 1844