О поэзии. Рапсодия

«О поэзии. Рапсодия» (англ. On Poetry, a Rhapsody) — поэма Джонатана Свифта, написанная в 1733 году и опубликованная анонимно 31 декабря. Многосторонняя сатира на современную английскую поэзию завершила борьбу, которую Свифт вёл на протяжении своего творчества против невежества поэтов и критиков, а во второй половине перешла в социальную и политическую критику, из-за чего лондонский издатель Б. Мотт провёл в тюрьме более года. Отдельные отрывки поэмы исключались из прижизненных публикаций и впервые увидели свет лишь после смерти автора, в царствование нового короля..

Цитаты

Любой стать умником стремится, Но успевают единицы; И эта страсть из всех одна Столь сильно распространена. Скажи, Британия, когда ты Была талантами богата И трёх поэтов за сто лет Могла произвести на свет? При нашем климате суровом Бедны мы деревом лавровым, Но на венки огромный спрос, Как если б лавр лесами рос. <…> Существа людской породы Не внемлют голосу природы; Она взывает: «Берегись!» Они ж упрямо лезут ввысь И безрассудно строят планы На том, в чём вовсе бесталанны. Чтоб стать властителем держав, Победы в битвах одержав, Чтоб мудрость проявить в дебатах В законодательных палатах Иль чтоб проникнуть в суть наук, Весь мир объемлющих вокруг, Не столь потребна помощь неба, Сколь для игры на лире Феба. Но грязный уличный босяк — Мальчишка, выкормыш бродяг, Иль порождённый вне закона Ублюдок — детище притона, Иль подзаборный хулиган — Подкидыш табора цыган, Скорее сделают карьеры В делах правленья, права, веры, Чем тот, кого свирепый бог Огнём поэзии обжёг. Найдёте ли, поэты, рынок. Где ваших ждали бы новинок, Когда, как полагает свет, В них пользы не было и нет? На вас и двор, деревня, город взирают косо, Не видя взятки иль доноса. Поэтов не хранит закон, Богач с презреньем гонит вон, В политике они к тому же Льстят и клевещут неуклюже; Страна даёт на долю их Всего сто фунтов годовых;.. — начало

All human race would fain be wits, And millions miss for one that hits. Young's universal passion, pride, Was never known to spread so wide. Say, Britain, could you ever boast Three poets in an age at most? Our chilling climate hardly bears A sprig of bays in fifty years; While every fool his claim alleges, As if it grew in common hedges. <…> Man we find ye only creature Who, led by folly, combats Nature; Who, when she loudly cries, Forbear, With obstinacy fixes there; And, where his genius least inclines, Absurdly bends his whole designs. Not empire to ye rising sun By valour, conduct, fortune won; Not highest wisdom in debates For framing laws to govern states; Not skill in sciences profound So large to grasp ye circle round: Such heavenly influence require, As how to strike ye Muse's lyre. Not beggar's brat on bulk begot; Not bastard of a pedlar Scot; Not boy brought up to cleaning shoes, The spawn of Bridewell or ye stews; Not infants dropped, ye spurious pledges Of gypsies littering under hedges; Are so disqualified by fate To rise in church, or law, or state, As he whom Phœbus in his ire Has blasted with poetick fire. What hope of custom in ye fair, While not a soul demands your ware? Where you have nothing to produce For private life, or publick use? Court, city, country, want you not; You cannot bribe, betray, or plot. For poets, law makes no provision; The wealthy have you in derision: Of state affairs you cannot smatter; Are awkward when you try to flatter: Your portion, taking Britain round, Was just one annual hundred pound;..

Голодный бард! Твой труд неверен, Доход ему несоразмерен. И вот сравнение: цыплят Не меньше месяца растят, А гости за трапезой краткой Съедят их более десятка. Так двадцать дней корпит поэт, В надежде славы и монет, А критик, быстро поглощая Плод всех трудов за чашкой чая, Туда пошлёт его, куда Цыплята скрылись навсегда. Чтоб новичок сумел заране Определить своё призванье И разобраться, что и как, Где дар богов, где зуд писак, Пусть музы старый волокита Уму наставит неофита.

Poor starv'ling bard, how small thy gains! How unproportion'd to thy pains! And here a simile comes pat in: Though chickens take a month to fatten, The guests in less than half an hour Will more than half a score devour. So, after toiling twenty days To earn a stock of pence and praise, Thy labours, grown ye critick's prey, Are swallow'd o'er a dish of tea: Gone to be never heard of more, Gone where ye chickens went before. How shall a new attempter learn Of different spirits to discern, And how distinguish which is which, The poet's vein, or scribbling itch? Then hear an old experienc'd sinner, Instructing thus a young beginner.

	Над лордом надсмеясь спесивым, Намёки выдали курсивом. В обычных буквах пропадёт Вся соль изысканных острот, Но в буквах прописных, пожалуй, Поймёт их самый глупый малый Иль новый смысл отыщет там, Чего не ведал автор сам, И так поступит по примеру Всех комментаторов Гомера.
	To statesmen would you give a wipe, You print it in Italick type. When letters are in vulgar shapes, 'Tis ten to one ye wit escapes: But, when in capitals express'd, The dullest reader smokes ye jest: Or else perhaps he may invent A better than ye poet meant; As learned commentators view In Homer more than Homer knew.

У Вилля, скрывшись средь людей, Послушай отзывы судей. И если, брани не жалея, Тебя честят как дуралея, В поэме видят чушь одну, Безмолвствуй и глотай слюну. Будь молчаливым, как политик, Чтоб не насторожился критик, Иль восхваляй всеобщий суд <…>. Затем что только аноним Мы прямо хвалим и браним, А критик несомненно честен, Покуда автор неизвестен <…>. Но если ты сболтнул, несчастный, Не избежать судьбы ужасной: Ты веры не найдёшь ни в ком, Тебя ославят дураком И станут всякий хлам с Граб-стрита Тебе приписывать открыто, Пока на смену не придёт Какой-то новый идиот. Итак, секрет твой сохранён, Поэму ж выбросили вон И в лавках по листам в четвёртку Употребляют на завёртку. Но в голове есть рифм запас, Что ж, во второй пытайся раз. <…> И устрани все недостатки, Что прежде вызвали нападки: Избитый, пошлый оборот, Набор подслушанных острот, Нелепые сопоставленья И площадные выраженья, Туманных описаний ряд, Что ни о чём не говорят, А где на буквы алфавита Всё бешенство твоё излито, Никто не уяснит себе, Что значит А, что значит Б <…>. Иль, если вместо пустоты Эпитетов наставил ты, Как ряд камней для перехода Через канаву пешехода, То на подпорке стих стоит, Как одноногий инвалид, Иль тянется однообразный, Как длинный мост над топью грязной. Так необученные псы Стремятся в разные концы. Так карту Африки пустынной Географ сделает картиной, Рисуя пальмы и слонов За неименьем городов.

Be sure at Will's, ye following day, Lie snug, and hear what criticks say; And, if you find ye general vogue Pronounces you a stupid rogue, Damns all your thoughts as low and little, Sit still, and swallow down your spittle. Be silent as a politician, For talking may beget suspicion: Or praise ye judgment of ye town <…>. For, poems read without a name We justly praise, or justly blame; And criticks have no partial views, Except they know whom they abuse <…>. But if you blab, you are undone: Consider what a risk you run: You lose your credit all at once; The town will mark you for a dunce; The vilest doggrel, Grub street sends, Will pass for yours with foes and friends; And you must bear ye whole disgrace, Till some fresh blockhead takes your place. Your secret kept, your poem sunk, And sent in quires to line a trunk, If still you be dispos'd to rhyme, Go try your hand a second time. <…> But first with care employ your thoughts Where criticks mark'd your former faults; The trivial turns, ye borrow'd wit, The similes that nothing fit; The cant which every fool repeats, Town jests and coffeehouse conceits, Descriptions tedious, flat and dry, And introduc'd ye Lord knows why: Or where we find your fury set Against ye harmless alphabet; On As and Bes your malice vent <…>. Or oft, when epithets you link In gaping lines to fill a chink; Like steppingstones, to save a stride, In streets where kennels are too wide; Or like a heel-piece, to support A cripple with one foot too short; Or like a bridge, that joins a marish To moorlands of a different parish. So have I seen ill-coupled hounds Drag different ways in miry grounds. So geographers, in Africk maps, With savage pictures fill their gaps, And o'er unhabitable downs Place elephants for want of towns.

Наследный принц, надев корону, Приобретает, кроме трона, Регалий пышных и наград, Все добродетели подряд. <…> Но только он сойдёт в могилу, Достоинства теряют силу, Теперь, когда им вышел срок, Их аттестуют как порок; А ворохи поэм похвальных В кострах пылают погребальных. В ад попадает бог земной, Где обернётся Сатаной. За ним спешат его министры, В чертей преображаясь быстро. Они в долине вечных мук Не оставляют прежних штук, Но, сохранив былую хватку, То подпихнут Харону взятку, То Цербера у входа в ад Купить подачкой норовят, Хотят в потусторонних сферах Затеять дело об аферах Иль, вызвав подкупных писак, В раю устроить кавардак. <…> Букет составить поспеши Из добродетелей души, Сплети венок и перед троном С пренизким положи поклоном. Улыбку подарив тебе, Король припишет их себе. (Что добродетели все стаей Живут в монаршем горностае, Его учили, помнит он, Святая церковь и закон.) А в царство короля иного Венок тебе послужит снова.

A prince, ye moment he is crown'd, Inherits every virtue round, As emblems of ye sovereign power. <…> And so continues till he dies: His humble senate this professes, In all their speeches, votes, addresses. But once you fix him in a tomb, His virtues fade, his vices bloom; And each perfection, wrong imputed, Is fully at his death confuted. The loads of poems in his praise, Ascending, make one funeral blaze: As soon as you can hear his knell, This god on earth turns devil in Hell: And lo! his ministers of state, Transform'd to imps, his levee wait; Where, in ye scenes of endless woe, They ply their former arts below; And as they sail in Charon's boat, Contrive to bribe ye judge's vote; To Cerberus they give a sop, His triple barking mouth to stop; Or, in ye ivory gate of dreams Project excise and South-sea schemes; Or hire their party pamphleteers To set Elysium by ye ears. <…> With prudence gathering up a cluster Of all ye virtues you can muster, Which, form'd into a garland sweet, Lay humbly at your monarch's feet; Who, as ye odours reach his throne, Will smile, and think them all his own; For law and Gospel both determine All virtues lodge in royal ermine: I mean ye oracles of both, Who shall depose it upon oath. Your garland, in ye following reign, Change but ye names, will do again.

Плут-критик что на ум придёт За peri hypsous выдаёт <…>. У Вилля, где стихи читают, Почтенный критик восседает И, жестом обрывая спор, Свой изрекает приговор. Он здесь, какую б чушь ни брякал Непререкаем, как оракул, Предвозвещая похвалу Иль обрекая на хулу. (Так указаниям придворных Парламентарии покорны.) Оценки он даёт всему, Не объясняя — почему. Примеру следуй, и по праву Ты знатока стяжаешь славу; И если жребий твой таков, Ищи себе учеников. Поэтов тьма, с любым талантом, Кишит в Augusta Trinobantum; Считая пачками на круг, Их будет девять тысяч штук. И каждый бард в среде привычной Неоспоримый, безграничный Ума верховный судия; На то и улица своя, Где от угла до перекрёстка Его права блюдутся жёстко. Соседи, все до одного, Клянутся, что никто его В стихах не превзошёл доселе, Хоть он читает еле-еле. <…> Я перечислить не возьмусь Подённых тружеников муз Всех степеней и положенья И строгого соподчиненья. В любом проулке, тупике, В подвале и на чердаке Терзает каждый свой умишко, Чтоб подарить нас новой книжкой.

A forward critick often dupes us With sham quotations peri hypsous <…>. At Will's you hear a poem read, Where Battus from ye table head, Reclining on his elbowchair, Gives judgment with decisive air; To whom ye tribe of circling wits As to an oracle submits. He gives directions to ye town, To cry it up, or run it down; Like courtiers, when they send a note, Instructing members how to vote. He sets ye stamp of bad and good, Though not a word be understood. Your lesson learn'd, you'll be secure To get ye name of connoisseur: And, when your merits once are known, Procure disciples of your own. For poets (you can never want them) Spread through Augusta Trinobantum, Computing by their pecks of coals, Amount to just nine thousand souls: These o'er their proper districts govern, Of wit and humour judges sovereign. In every street a city bard Rules, like an alderman, his ward; His indisputed rights extend Through all ye lane, from end to end; The neighbours round admire his shrewdness For songs of loyalty and lewdness; Outdone by none in rhyming well, Although he never learn'd to spell. <…> But these are not a thousandth part Of jobbers in ye poet's art, Attending each his proper station, And all in due subordination, Through every alley to be found. In garrets high, or under ground; And when they join their pericranies, Out skips a book of miscellanies.

Гоббс доказал, что всё живое Ведёт войну между собою. Большие малых любят есть, Но к равным не дерзают лезть. <…> Но у рифмующих пород, Как видно, всё наоборот. У них царит такой обычай: Сильнейший — слабому добыча. Коль вы взобрались на Парнас, Не вы глотаете, а вас. Любой ничтожнейший пиитик — Ваш самый беспощадный критик, Но сам он тоже, в свой черёд, Кому-то в когти попадёт! Натуралистами открыты У паразитов паразиты, И произвёл переполох Тот факт, что блохи есть у блох. И обнаружил микроскоп, Что на клопе бывает клоп, Питающийся паразитом, На нём другой — ad infinitum. Так наш собрат, тоской томим, Кусает тех, кто перед ним. Кусает больно и обидно, Хоть самого подчас не видно;.. — перевод С. Я. Маршака, опубликованный в 1946 как «Критики»

Hobbes clearly proves, that every creature Lives in a state of war by nature. The greater for ye smaller watch, But meddle seldom with their match. <…> But search among ye rhyming race, The brave are worried by ye base. If on Parnassus' top you sit, You rarely bite, are always bit: Each poet of inferiour size On you shall rail and criticise. And strive to tear you limb from limb; While others do as much for him. The vermin only tease and pinch Their foes superiour by an inch. So, naturalists observe, a flea Has smaller fleas that on him prey; And these have smaller still to bite 'em, And so proceed ad infinitum. Thus every poet, in his kind, Is bit by him that comes behind: Who, though too little to be seen, Can tease, and gall, and give ye spleen;..

Под микроскопом он открыл, что на блохе Живёт, блоху кусающая блошка; На блошке той блошинка-крошка, В блошинку же вонзает зуб сердито Блошиночка, и так ad infinitum. — фрагмент предыдущего в другом переводе Маршака

	Средь рыб, скотов и разных гадов Не насчитать стольких разрядов От мастодонтов до клещей, Как средь породы рифмачей; Плохой, похуже, много хуже… Но самым худшим быть кому же? В природе — знает целый свет — Ни вверх, ни вниз границы нет. В поэзии — иное дело — Верх есть, но снизу нет предела.
	In bulk there are not more degrees From elephants to mites in cheese, Than what a curious eye may trace In creatures of ye rhyming race. From bad to worse, and worse they fall; But who can reach ye worst of all? For though, in nature, depth and height Are equally held infinite: In poetry, ye height we know: 'Tis only infinite below.

	Сколь гнусен лизоблюд и трус, Проституирующий муз, Льстя королям, кто от природы — Бичи и бедствия народа; В тупом невежестве они И в праздности проводят дни, А всевозможные пороки Им задают свои уроки.
	O, what indignity and shame, To prostitute ye Muses' name! By flattering Kings, who's Heaven design'd The plagues and scourges of mankind; Bred up in ignorance and sloth, And every vice that nurses both.

Ты скажешь, Август восхвалён, Его в стихах воспел Марон, И чтоб о нём поведать миру, Охотно брал Гораций лиру. Но я отвечу, их хвала Бесстыдной лестью не была, И были короли в те годы Животными людской породы. Европу обыщи теперь: Любой монарх, как лютый зверь, Трон оскверняет злобой низкой (Я исключаю трон английский). Средь этих извергов, поди, Хотя бы одного найди, С кем прогнанный лакей безместный Не счёл бы выходкой бесчестной, Позором, вопиющим злом Бутылку осушить вдвоём. Итак, над всеми в равной мере Скоты господствуют иль звери. Во время о́но Прометей Из глины вылепил людей И дал им качества от многих Живых существ четвероногих, Чтобы душа людей была Смешением добра и зла. Затем он из остатков глины Слепил фигуру властелина, Вдул свойства худшие скотов, И повелитель был готов. Вот так слились в монарший норов Волк, павиан, осёл и боров И нам являют каждый день Разбой, распутство, глупость, лень.

Perhaps you say Augustus shines, Immortal made by Virgil’s lines, And Horace brought ye tuneful quire To sing his virtues on ye lyre, Without reproach of flattery true Because their praises were his due For in those ages Kings we find, Were animals of human kind, But now go search all Europe round Among ye savage monsters crown’d With vice polluting every throne (I mean all Kings except our own) In vain you make ye strictest view To find a King all ye crew, With whom a footman out of place Would not conceive a high disgrace A burning shame, a crying sin To take his morning cup of gin: Thus all are destin’d to obey Some beast of burthen or of prey 'Tis sung Prometheus forming man, Through all ye brutal species ran, Each proper quality to find Adapted to an human mind; A mingled mass of good and bad, Ye best and worst that could be had; Then from a clay of mixture base He shaped a King to rule ye race; Endow'd with gifts from every brute That best ye regal nature suit. Thus think on Kings: ye name denotes: Hogs, asses, wolves, baboons and goats. To represent in figure just, Sloth, folly, rapine, mischief, lust.

Поэты, пусть на целый мир Раздастся пенье ваших лир! <…> Слагайте панегирик пышный, Ничья хвала не будет лишней. Превыше звёзд возвысьте стиль — Не хватит многих тысяч миль, Людовику поэты, млея, Излили сотни тонн елея, Европа же в конце концов Их заклеймила как лжецов. Те излияния восторга Уместны только для Георга, Лишь надо (даже без прикрас) Умножить их в сто тысяч раз.

Say, poet, in what other nation Shone ever such a constellation! <…> Your panegyricks here provide; You cannot err on flattery's side. Above ye stars exalt your style, You still are low ten thousand mile. On Lewis all his bards bestow'd Of incense many a thousand load; But Europe mortified his pride, And swore ye fawning rascals lied. Yet what ye world refus'd to Lewis, Apply'd to George, exactly true is. Exactly true! invidious poet! 'Tis fifty thousand times below it.

	Научат вас Лукан, Овидий, Марциал, Вергилий, <…> Как петь хвалы, не обделя Юпитера и короля. Но для чего ж делить так строго, По мне — монарх важнее бога. Судите сами: сколько лет, Как нам от бога проку нет. И хоть попам все платят дружно, Нам божьей помощи не нужно, И даже лучше без него… — последняя строфа
	From Virgil, Martial, Ovid, Lucan, <…> They teach you how to split a hair, Give George and Jove an equal share. Yet why should we be lac'd so strait? I'll give my monarch butter weight. And reason good; for many a year Jove never intermeddled here: Nor, though his priests be duly paid, Did ever we desire his aid: We now can better do without him…

Перевод

Ю. Д. Левин, 1955

О поэме

	… из напечатанных здесь <…> работ <…> одна, уверен, ваша; и ваш способ скрываться напоминает мне индийскую птицу, о которой я как-то читал, что она прячет в ямку голову, в то время как её перья и хвост торчат наружу.
	… works <…> printed here <…> one I am sure is yours; and your method of concealing yourself puts me in mind of the Indian bird I have read off, who hides his head in a hole, while all his feathers and tail stick out.
	— Александр Поуп, письмо Свифту 6 января 1734