Рэндолф Борн

Рэндолф Борн (англ. Randolph Silliman Bourne; 30 мая 1886 — 22 декабря 1918) — американский публицист и критик-прогрессивист.

Рэндолф Борн

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

Драйзер — очень человечный критик очень обычной человеческой жизни, романтически чувствительный и поэтически реалистический, с художественным видением и прочным тёплым чувством к американской жизни. <…> «Гений» — отнюдь не средоточие порнографических ужасов, каким его считают общества борьбы с пороком, а история ищущего художника. <…> Герои Драйзера — это желания, которые по-разному в каждом из нас колотятся в железные стены жизни. — ответ на статью Стюарта Шермана «Натурализм г-на Драйзера»

— начало 1916

	Чего на самом деле опасаются наши правители, бросая свой народ в войну, угроз ли германского империализма, или освободительного влияния социалистической России?
	Which do our rulers really fear more, the menace of Imperial Germany, or the liberating influence of a socialist Russia?
	— «Сумерки идолов» (Twilight of Idols), октябрь 1917

	Горький <…> превратил своё собственное почти невыносимое детство в общезначимую историю развития души. Однако его мемуары не мучительное выкорчёвывание прошлого, но, скорее, свободнейшее выражение одного из самых чувствительных и энергичных умов нашего времени. <…> Не многим удавалось достичь подобного равновесия между реализмом изображения и сочувствием художника. Горький не щадит, но и не уничтожает своих героев. Его обуревают страсти, но они не проявление склонности к насилию, а, пожалуй, следствие неутомимой жажды жизни и избытка любви к людям, которая всегда прорывается сквозь темпераментность описания. Стойкость души Горького уходит корнями в неистребимую жизнеспособность бабушки с её возвышенной речью, её всепрощением, её радостным восприятием чисто чувственной щедрости мира. <…> Из обломков человеческого существования его гений создал одну из величайших литературных историй жизни. — перевод: В. Олейник, 1982 («В мире Максима Горького»)
	Gorky <…> has made his own almost intolerable boyhood into a thing of significance and growth. But these memories have the air not of being pulled up by the roots, but of being poured out in lavish abundance from one of the most sensitive and vigorous minds of our time. <…> Few minds strike such a balance between realism and sympathy. Gorky does not spare, but neither does he excoriate. There is passion enough, but it is the passion that does not spring from the effort to feel powerful, but rather from an insatiable avidity for life, and from an abounding humane love that is always bursting through it. The roots of Gorky's own soul are in the endlessly vital old grandmother, with her noble speech, her forgiveness, her pleasure in the sheer sensual goodness of the world. <…> Out of the rubble of human existence his genius is building up one of the great life-stories in literature.
	— «Юность Горького» (Gorky's Youth), 3 ноября 1917

Статьи о произведениях

• См. в отдельной категории

О Борне

	В его проницательных статьях был слышен живой голос. Он широко смотрел на вещи, его способность проникать в сущность явлений, казалось, была обострена и прояснена жизненным опытом. Это была яркая, оптимистическая, чуткая к прекрасному критика, местами даже поэтическая по своему стилю.
	— Теодор Драйзер

Этот маленький человечек, похожий на воробья, крошечный, уродливый кусочек мяса в чёрной пелерине, хилый и вечно больной, положил камешек в свою пращу и угодил Голиафу прямо в лоб. Война, писал он, — это здоровье государства. <…> Слабое здоровье, и нищета, и физическое уродство, и нелады с родными не испортили Рэндолфу Борну радости жизни: он был счастливый человек, любил «Мейстерзингеров» и играл Баха своими длинными руками, так легко обнимавшими клавиатуру, любил красивых женщин, хороший стол и вечерние беседы. Когда он умирал от воспаления лёгких, один приятель сбил ему гоголь-моголь. Погляди на эту желтизну, как она хороша, твердил он, в то время как жизнь его таяла в горячке и лихорадке. <…> С лихорадочным интересом Борн набросился на идеи, модные в ту пору в университете, и выудил из напыщенной путаницы учения Джона Дьюи розовые очки, сквозь которые он ясно и отчётливо увидел сияющий Капитолий реформированной демократии, Вильсонову Новую свободу; но он был слишком хороший математик; он должен был сначала решить уравнения; с тем результатом, что в сумасшедшую весну 1917 он начал терять популярность в «Новой республике», где он зарабатывал кусок хлеба с маслом; вместо Новой свободы читай Всеобщая Воинская Повинность, вместо Демократии — Война до победного конца, вместо Реформы — Выручайте Моргановы займы, вместо Прогресса Цивилизации Просвещения Служения Обществу — Покупайте Военный Заём, Бейте гуннов, В тюрьму уклоняющихся. Он ушёл из «Новой Республики»; только «Семь Искусств» имели мужество печатать его статьи против войны; издатели «Семи Искусств» получали деньги откуда-то из другого места. Друзья избегали показываться с Борном, отец в письмах молил его не позорить семью. Радужная будущность реформированной демократии лопнула, как проколотый мыльный пузырь. <…> На него рисовали карикатуры, за ним следили разведка и контрразведка; во время прогулки с двумя знакомыми девушками в Вудс-Холе он был арестован, в Коннектикуте у него украли чемодан с рукописями и письмами. <…> он умер, замышляя труд об основах грядущего американского радикализма. Если это правда, что у человека есть дух, то дух Борна остался на земле, крошечный, уродливый, бесстрашный дух в чёрной пелерине, он семенит по грязным, старым улицам, сложенным из кирпича и песчаника, кое-где ещё уцелевшим в нижнем Нью-Йорке, и кричит пронзительно, беззвучно хихикая: «Война — это здоровье государства».

— Джон Дос Пассос, «1919», 1932

Боурн был на голову выше большинства своих коллег по «Семи искусствам». Его моральные и эстетические искания развивались в гораздо более живой связи с социальной жизнью и политикой <…>. Объяснение «неповторимой репутации» Боурна в истории американского либерализма заключается в том, что он умер молодым. Запятнанные бессчетными компромиссами с капиталистическим порядком, ветераны американского либерализма с умилением вспоминают Рэндольфа Боурна, имя которого связано с их собственным «штурм унд дрангом», давно отошедшим в прошлое. Между тем если внимательно перечитать то, что писал Боурн в последние годы своей жизни, то <…> можно найти в этих статьях столь яркое понимание связи литературы с жизнью и столь очевидное тяготение к социализму, что возникает законный вопрос: да удалось ли бы либералам удержать его в своём лагере, останься он жив, и не пришлось ли бы им отрекаться от Боурна?

— Абель Старцев, «Воспоминания Ван Вик Брукса», 1958