Генрих Маркс

Ге́нрих Маркс (нем. Heinrich Marx), 1777—1838) — прусский юрист еврейского происхождения, зажиточный адвокат. Отец философа и экономиста Карла Маркса.

Генрих Маркс

Статья в Википедии

Письма Карлу Марксу

Ты знаешь, что я не хочу педантично пользоваться авторитетом отца. Я могу и собственному ребенку признаться, если в чём-либо неправ. — 18-29 ноября 1835

Я не сомневаюсь в твоей доброй воле, в твоём усердии, а также и в твоём твёрдом намерении совершить что-то дельное. — 18-29 ноября 1835

Ты не должен требовать от лекций по праву (…) нежности и поэтичности. Сама материя не допускает (…) поэтического творчества, тебе придется с этим примириться и (…) счесть достойным глубоких мыслей. — 18-29 ноября 1835

Хотя ты достаточно одарён от природы (…) твой ясный ум, чистота твоих чувств, твоя неиспорченность не дадут тебе свернуть с правильного пути… — 18-29 ноября 1835

Желаю тебе стать тем, что могло бы получиться из меня, если бы я появился на свет в столь же благоприятных условиях. Мои лучшие надежды ты можешь и оправдать и разрушить. Может быть, неправильно и одновременно неразумно возглавлять свои лучшие надежды на одного человека и этим подрывать свой собственный покой. Но кто, как не природа, повинна в том, что и не слишком слабые люди проявляют отцовские слабости? — 18-29 ноября 1835

Тебе, милый Карл, выпало на долю счастье, какое редко достаётся юношам твоего возраста. Ты в самом начале своего жизненного пути нашёл друга, и притом друга весьма достойного, старше тебя и опытнее. Умей ценить это счастье. Дружба в подлинном, классическом смысле этого слова — прекраснейшая жемчужина в жизни, а в таком возрасте, как твой, — совершенно необходимая для жизни. Лучшим пробным камнем твоего характера, твоего ума и сердца, более того — твоей нравственности, будет то, сумеешь ли ты сохранить этого друга и остаться достойным его. — 18-29 ноября 1835

В том, что ты остаешься нравственно чистым, я не сомневаюсь. Но всё же великим двигателем морали является чистая вера в Бога. Ты знаешь, я далеко не фанатик. Но человек раньше или позже испытывает потребность в вере, и в жизни бывают минуты, когда даже безбожник невольно склоняется перед всевышним. И это обычно так (…), ибо каждый может поклониться тому, во что верил Ньютон, Локк и Лебниц. — 18-29 ноября 1835

Господин Лёрс, назначен вторым директором. (…) Днём господин Лёрс дал большой обед, на котором присутствовал и я. Многие, с кем я здесь беседовал, осведомлялись о тебе, и со всех сторон мне желали счастья в связи с тем, что господин Виненбрюгге – твой друг. — 18-29 ноября 1835

Хилый ученик – несчастнейшее существо на свете. — 18-29 ноября 1835

…Когда наши самые горячие желания исполняются, ценность желаемого сильно уменьшается, а зачастую и утрачивается. — 18-29 ноября 1835

Надеюсь, по крайней мере, что печальный опыт заставит тебя несколько внимательно относиться к своему здоровью. Ведь после чистой совести оно — величайшее благо человека, а за грехи молодости, за неумеренные или просто сами по себе вредные развлечения приходиться тяжело расплачиваться. — февр.-март 1836

Ты правильно делаешь, что не торопишься с печатанием. Поэт, литератор в наше время должен создать что-то ценное, если он хочет выступить публично. (…) это всегда остаётся одним из благороднейших способов угождать женщинам. — февр.-март 1836

Но если первое выступление в жизни всюду большей частью является решающим, то прежде всего это относится к этим полубогам. Их превосходство должно проявиться в первых же стихах, чтобы каждый почувствовал в них искру божью. — февр.-март 1836

Говорю тебе откровенно: меня глубоко радуют твои [поэтические] задатки, я многого жду от них, однако мне будет очень больно увидеть тебя выступающим в роли посредственного рифмоплёта. — февр.-март 1836

Только выдающийся человек вправе притязать на внимание избалованного света, у которого есть Шиллер… — февр.-март 1836

Будь здоров, милый Карл, оставайся всегда таким же открытым и преданный, считай отца своим первым другом, а твою добрую мать – своей первой подругой. — май-июнь 1836

Твоя принципиальность напоминает мне годы моей юности, тем более, что эти принципы составляли моё единственное достояние. Ловкостью я не обладал, и это легко объяснимо. — 9 ноября 1836

Мама говорит, что ты баловень счастья. Я не возражаю против этого. Дай Бог, чтобы ты в это верил. По меньшей мере я ни на минуту не сомневаюсь в твоём сердце, в том, что ты искренен, когда с радостью повинуешься своими родителями. Ни в чём другом чрезмерность не является более простительной, чем в этом, и не беда, если здесь сердце берёт верх над головой. — 9 ноября 1836

Меня очень радует, что тебе так нравиться господин Мёйрин, так как я его очень люблю. Он принадлежит к тем редким людям, которые при светском тоне сохраняют доброе сердце. Практичностью своего ума он, несомненно, превосходит многих высокоучёных господ. Особенно я рад, что ты общаешься с образованными людьми и мало проводишь время с юношами, по крайней мере с теми, которых ты недостаточно знаешь. — 9 ноября 1836

Я — не ангел и знаю, что не хлебом единым жив человек. Но перед священным долгом должный умолкнуть все посторонние соображения. (…) И если, проверив себя, ты останешься твёрд в своём решении, то действуй тогда как зрелый муж. Это нисколько не мешает поэтическому взлёту, — ведь и взлёт во имя долга преисполнен поэзии. — 9 ноября 1836

Если бы я был менее снисходителен, если бы я вообще мог долго сердиться, особенно на своих любимцев, то у меня имелись бы все основания совсем тебе не отвечать. Вообще не похвально быть чересчур обидчивым, особенно по отношению к отцу, ошибка которого не так уж велика. — 28 дек. 1836

Не будь я такого высокого мнения о твоём добром сердце, я вообще не был бы так привязан к тебе и меньше страдал бы от твоих заблуждений. Ты же знаешь, что как высоко я ни ставлю твои способности, без доброго сердца они потеряли бы для меня всякий смысл. — 28 дек. 1836

Но теперь действенно вмешаться можешь только ты. Ты должен доказать, что, несмотря на свою молодость, ты зрелый человек, который заслуживает уважение света, завоёвывает его семимильными шагами; человек, который гарантирует своё постоянство и свои серьёзные намерения и заставляет умолкнуть злые языки, упрекающие тебя в прошлых ошибках. — 28 дек. 1836

…Тот, кто берёт на себя высокую обязанность, должен быть последовательным… — 28 дек. 1836

Ты ведь не обидишься на эти небольшие замечания насчёт экономии. — 28 дек. 1836

Твоё последнее письмо необычайно обрадовало меня, так как оно показало мне, что ты избавляешься от своих маленьких слабостей, которые, кстати сказать, меня беспокоили; что ты понимаешь своё положение и с энергией и достоинством стремишься обеспечить своё будущее. Но, милый Карл, не впадай, в противоположную крайность. Не говоря уже от том, что общительность много даёт человеку, особенно молодому, с точки зрения развлечения, отдыха и развития, благоразумие в свою очередь требует — и этим нельзя пренебрегать, так как теперь ты не один — найти себе поддержку некоторых людей, разумеется, честным и достойным образом. — 3 февр.1837

Важные люди, или считающие себя таковыми, не легко прощают пренебрежение и не склонны отыскивать уважительные причины, в особенности если они в какой-то степени благоволили к человеку. Господин Йениген и Эссер не только порядочные люди, но, очевидно, нужны тебе, и было бы в высшей степени неблагоразумно и поистине невежливо пренебрегать ими, ибо они тебя очень прилично приняли. В твои годы и при твоём положении ты не можешь требовать соблюдения взаимности. — 3 февр.1837

Здоровье – высшее благо для каждого, особенно же для ученого. — 3 февр.1837

Знай меру во всём! С твоими природными данными и при твоём теперешнем прилежании ты достигнешь своей цели… — 3 февр.1837

Как ни велик мой опыт, я не могу составить для тебя вполне ясный план со всеми деталями. — 3 февр.1837

Во всяком случае, мне думается, нет никакого сомнения, что твоё намерение выдвинуться в области науки очень хорошо и тебе по силам, если только не будешь пренебрегать одной мелочью, — а именно — несколько разовьёшь свой голос. Конечно, это может потребовать долгого времени, и было бы, разумеется, в данном положении вещей желательно что-то для этого сделать. В этом отношении тебе не остаётся ничего другого, как выступить в печати. Но как выступить? Это трудный вопрос, но ему предшествует ещё и другой. Удастся ли тебе сразу снискать доверие дельного издателя? Это может оказаться самым трудным. Если это тебе удастся, — а ты во всём удачлив, — тогда встанет второй вопрос: философия или юриспруденция или и то и другое вместе — это мне думается превосходно для того, чтобы заложить основу. Чистая же поэзия может быть на втором месте, и она не повредить репутации, разве что в глазах отдельных педантов. Лёгкие полемические статьи в данном случае самые полезные, а имея несколько хороших названий, если они оригинальны и нового стиля, ты спокойно и наверняка сможешь ожидать профессуры и т. д. и т. д. Но ты должен принять твёрдое решение, хотя и не сразу, но уже в этом году. И, как только ты его примешь, твёрдо его придерживайся и неуклонно ему следуй. Тебе ведь не так трудно стать адвокатом, как это было твоему отцу. — 3 февр.1837

Ты знаешь, милый Карл, что из любви к тебе я пошёл на кое-какие вещи, которые не совсем отвечают моему характеру, и это меня иной раз удручает. Но никакая жертва мне не кажется слишком большой, если её требует счастье моих детей. — 3 февр.1837

Я приобрёл безграничное доверие твоей Женни. Эта милая, прелестная девушка терзает себя непрестанно – она боится, как бы она тебе не причинила вреда, не заставила тебя работать сверх сил и т.д. и т.п. Её тяготит мысль о том, что её родители ничего не знают или, как мне кажется, ничего знать не хотят. Она сама не может себе объяснить, каким образом, будучи, как она сама полагает, всецело рассудочным человеком, она могла безудержно отдаться своему чувству. Быть может, причиной тому некоторая замкнутость. Письмо от тебя, — которое ты можешь вложить в письмо ко мне, — не продиктованное фантазиями поэта, может принести ей утешение. Оно должно быть, в чём я, кстати, не сомневаюсь, преисполнено нежности и чистой преданной любви, но в нём также должны быть ясно обрисованы ваши отношения и виды на будущее. Ранее выраженные надежды следует изложить прямо, ясно и с глубоким убеждением, чтобы вновь убедить её. Ты должен твёрдо уверить её, что ваши отношения не только не принесли тебе вреда, а, наоборот – оказали на тебя самое благотворное воздействе, и в известном отношении я сам в это верю. С другой стороны, требуй с твёрдостью и уверенностью мужчины, перед которым бедное дитя оказалось столь беззащитной, чтобы она не колебалась, не оглядывалась назад, но спокойно, доверчиво и твёрдо смотрела в будущее. Что ты скажешь своему отцу? Не находишь ли ты, что я — всем на удивление — переквалифицировался в посредника? Как превратно могли бы понять меня, если бы узнали о моём влиянии. Какие корыстные побуждения могли бы мне приписать? Но я себя не упрекаю, — да пошлёт небо удачу, и я буду чувствовать себя глубоко счастливым. — 3 февр.1837

Прилагаю аккредитив. Он на большую сумму, чем ты сам просишь. Однако я не хотел ничего менять, так как теперь я верю, что ты не истратишь больше, чем это необходимо. — 3 февр.1837

К господину Эйххорну стоило бы пойти, но это я предоставляю на твоё усмотрение. Но у господ Йенигена и Эссера, повторяю, я хотел бы, чтобы ты бывал чаще. Не менее полезно было бы установить более тесный контакт, по меньшей мере, с одним из наиболее влиятельных профессоров. — 3 февр.1837

Поразительно, что я, от природы такой ленивый, когда надо писать письма, буквально не могу остановиться, когда пишу тебе. Я не хочу и не могу скрывать, что питаю к тебе слабость. Моё сердце переполняет радость, когда я думаю о тебе и твоём будущем. И всё же я порою не в силах прогонять печальные зловещие, вызывающие страх думы, когда словно молния, вспыхивает в мозгу мысль: соответствует ли твоё сердце твоему уму, твоим дарованиям? (…) А так как в этом сердце явно царит демон, ниспосылаемый не всем людям, то какого он происхождения: небесного или же он подобен демону Фауста? Будешь ли ты, — это сомнение сильно терзает моё сердце, — восприимчив к подлинно человеческому семейному счастью? А с некоторых пор (…) в состоянии ли ты дать счастье своим близким? — 2 марта 1837

Твоя карьера, лестная надежда, что ты когда-нибудь прославишь своё имя, твоё житейское благополучие, — всё это не только дорого моему сердцу, всё это — давние, глубоко укоренившиеся иллюзии. (…) Но я могу тебя заверить, что осуществление этих иллюзий не могло бы сделать меня счастливым. Только если твоё сердце останется чистым, если каждое биение его будет подлинно человечным и никакой демонический гений не будет в силах изгнать из твоего сердца самые высокие чувства — только тогда я обрету то счастье, мечтою о котором я живу уже многие годы. В ином случае самая прекрасная цель моей жизни будет разбита. — 2 марта 1837

Быть может, хорошо и полезно, что ты уже в начале своего жизненного пути вынужден действовать осмотрительно, проявлять осторожность и зрелость ума, наперекор всем демонам. Я благодарю небо за это, так как хочу вечно любить в тебе человека, и ты знаешь, что, будучи человеком практическим, я всё же не настолько прозаичен, чтобы утратить способность к восприятию возвышенного и доброго. Тем не менее, я не хочу совершенно оторваться от земли, с которой я связан корнями, и перенестись в воздушные сферы, где я не чувствую твёрдой почвы. — 2 марта 1837

Ты принялся писать драму, и в этом и впрямь много правильного. Но с важностью дела, с широкой известностью, которую оно неизбежно приобретает, естественно, сопряжена и опасность провала. И не всегда — особенно в больших городах — решающую роль играет внутренняя ценность. Интриги, коварство, соперничество возможны среди наиболее способных к этому, и часто перевешивают достоинства, особенно когда последние не поддерживаются и не подкрепляются громким именем. Как разумнее всего действовать в этих условиях? По возможности добиваться, чтобы этой большой пробе сил предшествовала менее серьезная, связанная с меньшим риском, но всё же достаточно значительная, дабы в случае удачи создать себе имя. Чтобы достигнуть этой цели при помощи небольшой вещи, нужно, чтобы сюжет касался чего-то исключительного. Я долго раздумывал об этом, и вот какая идея кажется мне подходящей. Сюжет следует почерпнуть из истории Пруссии, — причём взять не продолжительный период, как того требует эпопея, а краткий момент, имевший, однако, решающее значение для судеб страны. (…) Трудности сами по себе были бы не очень велики. Во всяком случае, самое трудное — это вместить широкую картину в узкие рамки, а также удачно и искусно обрисовать великий момент. Одной такой оды, патриотической, прочувствованной и проникнутой немецким духом, было бы достаточно, чтобы заложить основу репутации, создать себе имя. (…) Сюжет, о котором я говорил, имел бы то большое преимущество, что его можно было бы разработать очень быстро и к случаю — в связи с очередной годовщины 18 июня. Расходы невелики, и, если понадобиться, я готов их нести. (…) Если бы тебе удалось осуществить свой замысел — а это тебе вполне по силам, — то ты будешь обеспечен и сможешь в какой-то степени отказаться от тепличной жизни. К тому же, эта тема не может не вызывать вдохновения, ибо поражение в этой битве навсегда ввергло бы в оковы человечество, в особенности же дух его. — 2 марта 1837

Но я могу лишь предлагать, советовать. Ты вышел из-под моей опеки, вообще превзошёл меня в этом вопросе, и потому я предоставляю решение тебе самому. — 2 марта 1837

Моё письмо, написанное в состоянии сильного возбуждения, возможно, очень обидело тебя, и я от всей души сожалею, если это так. Не думаю, однако, чтобы я был неправ. Предоставляю тебе самому судить, имелись ли у меня веские причины вспылить. Ты же знаешь, ты должен знать как я тебя люблю. — 12 августа 1837

Твои письма (поскольку я не нахожу в них следов болезненной чувствительности и фантастических черных мыслей) стали для нас подлинной потребностью. (…) Любя тебя больше всех на свете, за исключением мамы, я тем не менее не слепой и меньше всего хочу быть слепым. Я отдаю тебе должное во многом, но я не могу полностью отогнать от себя мысль, что ты не лишен эгоизма и что его в тебе, быть может, больше, чем это необходимо для самосохранения. Я не могу избавиться от мысли, что я в твоём положении больше щадил бы родителей и проявлял бы больше самопожертвования по отношению к ним. Если я ничем не обязан своим родителям, кроме появления на свет, — хотя справедливости ради следует сказать о материнской любви, — то как я боролся и страдал, лишь бы возможно дольше не огорчать их. — 12 августа 1837

Не оправдывай себя ссылками на свой характер. Не обвиняй природу. Она поступила с тобой как любящая мать. Она дала тебе достаточно сил, к тому же человек наделен волей. Но при малейшей буре всецело отдаваться во власть горя, при каждом страдании обнажать своё разбитое сердце и этим самым разбивать сердца любимых людей – это ты называешь поэзией? Избавь нас бог от этого прекраснейшего из всех даров природы, если таково его непосредственное действие. Нет, только слабость, изнеженность, себялюбие и самомнение побуждают всё сводить к самому себе и заслоняют самые дорогие образы! — 12 августа 1837

Первейшая из человеческих добродетелей — это способность и воля к самопожертвованию, к тому, чтобы отодвинуть на задний план своё «я», если этого требует долг, требует любовь. Речь идёт не о блистательном, романтическом или героическом самопожертвовании — плоде минутного героизма или мечтательности. На это способен и величайший эгоист, так как именно в этих случаях «я» проявляется с особым блеском. Нет, речь идёт о ежедневно и ежечасно повторяющихся жертвах, которые идут от чистого сердца хорошего человека, любящего отца, нежной матери, любящего супруга, благодарного сына, о тех жертвах, которые придают жизни неповторимую прелесть и делают её краше вопреки всем превратностям. — 12 августа 1837

Нет людей менее себялюбивых, чем хорошие родители. — 12 августа 1837

Но ради собственного твоего блага я не могу перестать и не перестану говорить на эту тему (о долге и о жертве), пока не уверюсь, что ты избавился от этого пятна [об эгоизме] в твоём в остальном столь благородном характере. — 12 августа 1837

Вскоре ты станешь отцом семейства и должен им стать. Но ни честь, ни богатство, ни слава не осчастливят жену и детей. Это можешь сделать только ты, твоё лучшее «я», твоя любовь, твоя нежность, способность подавлять бурные стороны твоего характера, вспышки, болезненную чувствительность и т.д, и т.п. — 12 августа 1837

Ты сам говоришь, что ты баловень счастья. Да хранит тебя всевышний всегда на твоём пути, насколько это позволяют слабости человеческой природы. Но и счастливейший знает горькие часы; ни для одного из земных людей солнце не сияет вечно. Но от счастливца можно по праву требовать, что он противопоставит буре своё мужество, твёрдость, смирение, бодрость. — 12 августа 1837

Мы имеем право требовать, чтобы прошедшее счастье стало бронёй, защищающей нас от преходящих страданий. Сердце счастливого человека широко и мощно, и его не так-то легко разбить. — 12 августа 1837

Набросок плана [пьесы] прекрасен, и если план будет хорошо осуществлен, то сможет стать прочным памятником литературы. Но придётся столкнуться с большими трудностями — прежде всего со стороны тех, чьё самолюбие будет уязвлено, а так-же из-за того, что впереди не стоит имя человека, известного своим критическим дарованием. Зато газета может помочь создать репутацию. И в этой связи возникает вопрос, намерен ли ты выступать под своим именем. Ведь для тебя так важно снискать известность, доказать свои критические способности, чтобы добиться профессуры. Из твоего письма я этой уверенности не почерпнул. Да поможет тебе Бог. — 12 августа 1837

Я не хотел от тебя требовать ничего такого, что противоречило бы твоим чувствам, но, пожалуй, ты мог бы действовать разумнее. — 12 августа 1837

Будь здоров, милый Карл, люби меня всегда так, как ты об этом говоришь, только не заставляй меня краснеть от твоей лести. Нет ничего плохого в том, что ты высокого мнения о своём отце. Я всё же кое-чего добился в жизни — достаточно, чтобы иметь тебя, но далеко недостаточно, чтобы быть довольным собой. — 12 августа 1837

…Ты должен подумать и о родителях, радужные надежды которых серьёзно пострадают, если ты будешь так далеко от них. Конечно, это не должно нарушать твои жизненные планы. Ведь родительская любовь — самое бескорыстное из всех чувств. Но если бы твои жизненные планы можно было гармонично сочетать с родительскими надеждами, это доставило бы мне величайшую из всех радостей, число которых так сильно уменьшается с годами. — 20 августа 1837

Да хранит тебя бог, милый Карл. Живи счастливо, не пренебрегай здоровьем. Я не могу не повторять это слишком часто: обогащая свой дух, щади своё здоровье! Сердцем и душой твой отец Маркс — 20 августа 1837

Ты знаешь меня, милый Карл: я не упрям и не склонен к предубеждениям. Какую именно научную карьеру ты изберёшь, мне, в сущности, всё равно. Но выберешь ли ты именно то, к чему у тебя призвание, этот вопрос, меня, конечно, тревожит. Сначала мы думали об обычных вещах. Но такая карьера тебя, по видимому, не прельщает. Поэтому, признаюсь, соблазненный твоими столь рано созревшими взглядами, я выразил одобрение, когда ты избрал своей целью научную деятельность будь то в области права или философии, – скорее, как мне казалось в области последней. Трудности, сопутствующие этой карьере, мне достаточно известны… — 16 сент.1837

Такой покровитель, убеждённый в высоких деловых качествах своего протеже, добросовестно опекает и продвигает его. Дары, которыми наделила тебя природа, весьма способствуют этому. — 16 сент.1837

Наилучшее применение дарований – это уже твоё личное дело. — 16 сент.1837

…И самая прекрасная картина имеет свои теневые стороны. — 16 сент.1837

Драматургическая критика требует большой затраты времени и большой осмотрительности. Если иметь в виду искусство, то такая деятельность в наше время, быть может, принадлежит к числу достойнейших. — 16 сент.1837

Как её [твою драму] примут? Полагаю, что скорее враждебно, чем положительно. Насколько я знаю, путь превосходного ученого Лесинга не очень-то был усыпан розами. Он жил и ушёл от жизни бедным библиотекарем. — 16 сент.1837

…Ты сам прокладываешь свой путь и хочешь следовать по нему и дальше. Я могу только молит небо, чтобы ты каким-нибудь образом как можно скорее достиг поставленной цели. — 16 сент.1837

Каких бы жертв мне это ни стоило, я скорее предпочту пойти на них, чем повредить твоей карьере. (…) Ведь со времени разделения суда и в связи с растущей активностью молодых людей, мои доходы сократились пропорционально увеличению расходов. Но, как я уже сказал, это соображение не должно служить помехой. — 16 сент.1837

Ты сам в состоянии извлечь урок из своего положения и как раз та сторона существования, на которую ты в нормальных условиях ещё долго не обращал бы внимания, становиться для тебя буквально вопросом жизни. Поэтому тебе придётся поразмыслить, поверить себя и начать действовать. — 16 сент.1837

Я нисколько не боюсь, что эти, хотя и неприятные, [денежные] соображения толкнут тебя к низким, раболепным поступкам. Несмотря на мою седую голову, несколько удрученное состояние духа и заботы, я продолжал бы бороться и презирать низости. Тебе же, богато одаренному от природы, с твоими непочатыми силами, это должно казаться невозможным. — 16 сент.1837

Но гордой юности в расцвете сил может показаться унижением то, что настойчиво диктуется разумом и долгом по отношению к самому себе, особенно же по отношению к лицам, заботу о благе которых ты почитаешь своей обязанностью. Конечно, желать, чтобы человек в 19 лет был умудрён жизненным опытом, это значило бы требовать слишком много. — 16 сент.1837

Единственное, что никогда не обманывает, – это доброе сердце, движение души, любовь, и тут я могу считать себя богатым, ибо я владею любовью несравненной жены и хороших детей. — 16 сент.1837

Чтобы переписка представляла интерес и ценность, она должна быть последовательной. Пишущему непременно надо иметь перед мысленным взором своё последнее послание, а также ответ на него. — 17 ноября 1837

Ты сам в решительных словах выразил намерение обеспечить своё будущее и во имя этого ограничивать себя в настоящем. Разве ты не написал этого слово в слово? А ведь только дети сожалеют о данном им слове, когда они начинают ощущать бремя своего обещания. — 17 ноября 1837

Если человек знает свои слабости, он должен принять против них меры. — 9 дек. 1837

Ты, как мне кажется, никогда не перечитываешь писем, и в этом есть своя логика, ибо зачем перечитывать, если ответное письмо не содержит ответа. — 9 дек. 1837

Дары заслуживают, требуют благодарности, и так как прекрасные дары природы безусловно являются наивысшими, то они требуют благодарности в особенно высокой степени. Но благодарить природу можно лишь употребив эти дары подобающим образом, говоря попросту – добиться того, чтобы талант приносил прибыль. — 9 дек. 1837

…Только в общении с высоконравственными людьми можно научиться искусству показывать себя с наиболее приятной и выгодной стороны, снискать как можно скорое уважение, любовь и авторитет и применить на деле таланты, которыми действительно щедро одарила его природа-мать. — 9 дек. 1837

Я не хочу быть мягкосердечным, так как чувствую, что был слишком снисходителен, слишком мало говорил о своих претензиях к тебе и тем самым в известной степени разделяю твою вину. — >9 дек. 1837

…Переписка предполагает последовательный и постоянный обмен мнениями, взаимно и согласованно осуществляемый обеими сторонами. — 9 дек. 1837

…Экзамены принимаются людьми, профессорами, педантами, а порой и злопамятными подлецами, которые любят выставлять на позор тех, кто держится независимо. — 9 дек. 1837

Величие человека заключается в том, что он творит и разрушает!!! — 9 дек. 1837

Я не раб общественного мнения, но и не люблю злословия на свой счёт. — 9 дек. 1837

Хорошо, если твоя совесть и твоя философия мирно уживаются друг с другом. — 10 февр. 1838

Но ты не прав, выдумав, будто я тебя не понимаю или недооцениваю. Ни то, ни другое. Я отдаю должное твоему сердцу, твоей нравственности. (…) Это объясняется исключительно верой в твою высокую нравственность, и, благодарение богу, я продолжаю в это верить. Но вера не делает меня слепым и я складываю оружие только из-за усталости. Верь всегда и никогда не сомневайся в том, что ты занимаешь большое место в моём сердце и являешься одним из сильнейших рычагов моей жизни. — 10 февр. 1838

Ссылки

• К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 40. — С. 600—645.
• Порфенова Г. П. Переписка К. Маркса, Ф. Энгельса и членов семьи Маркса 1835—1871 гг.