Бравый солдат Швейк

Бравый солдат Йозеф Швейк (чеш. Josef Švejk) — сатирический персонаж, придуманный чешским писателем Ярославом Гашеком; главный герой неоконченного романа «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» 1921—1922 годов, цикла рассказов «Бравый солдат Швейк. Увлекательные приключения честного служаки» (1911) и повести «Бравый солдат Швейк в плену» (1917).

Критика и анализ

… я был поражён огромной панорамой Гашека, истинно отрицательной позицией народа, который сам является там единственной положительной силой и потому ни к чему другому не может быть настроен «положительно». Швейк ни в коем случае не должен быть хитрым, пронырливым саботажником, он всего лишь защищает те ничтожные преимущества, которые ещё у него сохранились. Он откровенно утверждает существующий порядок, столь губительный для него, — поскольку он утверждает вообще какой-то принцип порядка, даже национальный, который выражается для него лишь в угнетении. Его мудрость разрушительна. Благодаря своей неистребимости он становится неисчерпаемым объектом злоупотреблений и в то же время питательной почвой для освобождения.

— Эрвин Пискатор, дневник, 27 мая 1941

Швейк — это прежде всего гид, сопровождающий нас в путешествиях по миру, таким его рисует Гашек, он деятельный наблюдатель, с его помощью в любой момент может быть дан горизонтальный и вертикальный разрез действительности. Если творческим принципом «Похождений» является гипербола, преувеличенный показ реальной жизни, доведение её до абсурда, то главным творцом этой гиперболы можно считать Швейка.:с.193-4

— Ян Гроссман, «Главы о Ярославе Гашеке», 1948

Ни одно наше литературное произведение не достигло такой славы, как это. А почему? Не только за свои чисто литературные качества. За одно это его едва ли бы так отличили. Но благодаря философии нашего человека из народа, благодаря тому, что Гашек сумел её так уловить. Это совершенно особенная, нигде в ином месте не виданная и всё же всем опять-таки близкая философия чешского солдата на австрийской службе — это дало Швейку его мировую славу. Пока не пришла вторая мировая война. <…> Теперь Швейк не действовал, а больше раздражал. <…> Нацизм и злодеяния гестапо — не австрийская идиллия! Теперь был бой не на жизнь, а на смерть. Но тем примечательнее, что опять именно чех занял место Швейка, — Юлиус Фучик и его книга «Репортаж с петлёй на шее» <…>. Как раз противоположный тип по сравнению со Швейком, герой и именно чешский народный, какого потребовала вторая мировая война и бой в ней всех против кровавого фашизма.

— Зденек Неедлы, «Слово о чешской философии», 1953

	Когда литературный образ сходит со страниц и начинает, как обыкновенный смертный, бродить по городам и сёлам, садиться там и сям, петь и т.д., короче говоря, жить среди людей и в их мыслях, — это, поистине, бессмертие.
	— Л. Шекерджиев

Швейку чужды индивидуалистические идеалы или романтический энтузиазм. Его трезвый скепсис прочно связывает его с реальностью. Он не обладает «героическими чертами», но это означает лишь то, что в основе его отношения к миру не абстрактные идеи, а практический опыт, которым он делится с комической непосредственностью. Швейк, разумеется, не знает и не понимает причин мировой катастрофы, но весьма явственно ощущает все вызванные ею тяготы. С поразительной силой и интенсивностью освобождается он от бремени обстоятельств — своей идиотской улыбкой он попросту их игнорирует. <…> В своём противодействии властям Швейк непоколебим и неподкупен — и в этом революционное значение его народности.

— Радко Пытлик, «Сиротливый гусёнок. Документ о Ярославе Гашеке» (Toulavé house. Zpráva o Jaroslavu Haškovi), 1971

• см. Радко Пытлик, «Швейк завоёвывает мир» (глава третья), 1983

Швейк — прямая противоположность К. Он подражает окружающему миру (миру глупости) так неуклонно и последовательно, что никто не может понять, идиот он или нет. Если он так легко (и с таким удовольствием!) приспосабливается к правящему режиму, то не потому, что видит в нём какой-то смысл, а потому, что вовсе не видит никакого смысла. Он развлекается, развлекает других и благодаря своему конформизму превращает мир в одну большую шутку. <…> (Мы, узнавшие тоталитарную, коммунистическую модификацию современного мира, понимаем, что эти две манеры поведения, явно неестественные, нарочитые, утрированные, на самом деле более чем реальны; нам довелось жить в пространстве, ограниченном, с одной стороны, возможностью К., с другой — возможностью Швейка; а это означает следующее: в пространстве, один полюс которого представляет собой полную идентификацию с властью, вплоть до единения жертвы со своим собственным палачом, а другой полюс — неприятие власти через отказ воспринимать всерьёз что бы то ни было…) — «Заметки по поводу „Лунатиков“»

— Милан Кундера, «Искусство романа», 1986

	… мир Швейка на редкость добродушен <…>. Циничен, лжив, ленив, но… добродушен.
	— Никита Елисеев, «Человеческий голос»

	Швейк — своего рода антинаполеон.
	— Сергей Никольский, «История образа Швейка. Новое о Ярославе Гашеке и его герое», 1997

Чтобы иметь возможность жить в этом мире в безопасности, Швейк до такой степени преувеличивает свою любовь к Армии, Родине, Императору, что никто не может с точностью сказать, кретин он или скоморох. Гашек тоже нам этого не говорит; мы так никогда и не узнаем, что Швейк думает, когда излагает свои конформистские глупости, и именно потому, что мы этого не знаем, он так нас интригует. На вывесках пражских пивных мы видим его всегда маленьким и толстым: так представлял его себе известный иллюстратор книги, но сам Гашек ни разу ни единым словом не обмолвился о внешности Швейка. Мы не знаем, из какой он семьи. Мы его ни разу не видим рядом с женщинами. Обходится ли он без них? Держит ли он свои связи в тайне? Ответов нет. Но что ещё интереснее, нет и вопросов. То есть я хочу сказать, нам в высшей степени безразлично, любит Швейк женщин или нет! Вот он, эстетический перелом, сколь незаметный, столь и радикальный: для того чтобы персонаж казался «живым», «сильным», художественно «состоявшимся», нет необходимости представлять всю возможную информацию о нем; бесполезно заставлять верить, будто он так же реален, как вы и я; для того чтобы он был сильным и незабываемым, достаточно, чтобы он заполнял собой всё пространство ситуации, созданной для него автором.

— Милан Кундера, «Занавес», 2005

	Когда люди критикуют Швейка, то на самом деле речь идёт не о литературе. Это споры о Швейке как типе человека и спор о том, как человек должен вести себя в обществе и в определённой исторической ситуации. «Швейкование» воспринимается как неприятная черта характера маленького чешского человека, который избегает ответственности и тому подобное.
	— Павел Яноушек, 2013

1920-е

Швейк стал совершенно новым типом в мировой литературе. Человек-флегматик, изображённый с новой стороны. Чешский Гонза, впервые объявившийся в художественной литературе и ввергнутый в бурную современную жизнь. Человек, до дерзости приятно контрастирующий с противным типом «проблематических натур», «не удовлетворённых ни одной ситуацией, но также ни для одной и не созданных», ибо Швейк удовлетворён каждой ситуацией и в каждой всегда оказывается в выигрыше. Умный идиот, вероятно даже гениальный идиот, который со своей глуповатой, но и невероятно хитрой добротой всюду может выиграть, поскольку просто нельзя, чтобы он не выиграл. Таков Швейк. Было бы невозможно, чтобы этот новый литературный тип вызывал у нас столько интереса и столько веселья, если бы он был взят откуда-то со стороны, не от нас, если бы швейковщина не была частью — большей, меньшей, всё равно, — и нас всех, так же, как донкихотовщина, гамлетовщина, фаустовщина, обломовщина, карамазовщина. Наверное, и впрямь была нужна мировая война, чтобы мы уяснили превосходство действительного и притворного идиотизма над суровым авторитетом официальных лиц и отношений, чтобы эта часть нашего существа могла вылупиться и сформироваться в целый и готовый человеческий тип, и, наверное, этот тип не мог быть раньше постигнут в такой ясности нигде, кроме Чехии, с её странным отношением к государственным авторитетам и войне. Но ясно и другое: объявить его у нас мог только Ярослав Гашек. Гениальный идиот Ярослав Гашек. — комментарий Гашека (1921): «Всё-таки я не гениальный идиот, тут Ольбрахт и впрямь заблуждается. Я идиот обыкновенный»:с.59

— Иван Ольбрахт, рецензия на роман, 1921

В «Похождениях Швейка» показана полярность, контраст колоссальных исторических событий и жизненных интересов маленького человека. Эта контрастность не выливается в мотив бунта, борьбы за справедливость. Швейк позволяет событиям развиваться, сознавая, что тут ничего не поделаешь. Швейк флегматчен, что объясняется вековой пассивностью народа, не имеющего интереса к политике и делам властей. Тип Швейка вневременной, освещающий самые таинственные основы существования всего человечества. <…> Такое мог нарисовать только славянин. Во всех славянских нациях народ столетиями был отделён от индивидуума. <…> Эти «две расы», индивидуум и народ, не влияли друг на друга, каждая жила сама по себе и развивалась независимо:с.174. — 1-й абзац — парафраз Р. Пытлика:с.165

— Макс Брод, «Санчо Панса без Дон Кихота», 1921

	Швейк — высшее выражение народной мудрости. Для Гашека — Швейка война не самая большая трагедия, пережитая нашим поколением. <…> Никто не нашёл истинного смысла войны, всяк обретает его на свой манер. «Долгий марш — поважнее всей мировой войны», — заявляет Швейк, отправляясь на фронт, и это кредо девяти десятых тех, кто там был…:с.172
	— Карел Ванек, «Об умершем юмористе», 1924

	Йозеф Швейк слишком тесно связан с нашим временем, такого палицами и копьями Жижки не испугаешь! Он слишком хорошо вооружен — гением Гашека. Гением и жизненным опытом автора, которому не нужно разъяснять, что такое война, а что революция, потому что войну он пережил, а революцию делал сам.:с.189
	— Карел Тейге, вероятно, «О юморе, клоунах и дадаистах», 1924:с.171

Швейк не обычный «сачок», спасающий свою шкуру; ко всему, что происходит вокруг, он относится с необычайным интересом. Он — поборник здравого разума, последней надежды разумных. Столкнувшись лицом к лицу с великими державами мира, он, шутовски подмаргивая, говорит правду. И в этом тоже состоит его эстетическая ценность: всегда прекрасно, когда слабейший становится сильнейшим.:с.174 — комментарий Р. Пытлика: «Хаас ощущает тот склад национального ума и характера, из которого словно бы чудом вылупился Швейк»:с.174

— Курт Тухольский, 1926

Швейк был принципиальным «симулянтом», уклонявшимся как от обязанностей перед государством, так и перед народом. <…> Цинизм Швейка соответствует духу эпохи, самый настоятельный призыв которой состоит в том, чтобы лодырничать да похрюкивать в грязи.:с.178 <…> «Швейковщина» — это опасный микроб, который распространяется с ужасающей быстротой по организму чехословацкого государства. <…> Это пагубная анархическая черта, которая вообще не характерна для чешского народа, который всегда преклонялся перед государственностью.:с.162

— Виктор Дык, «Герой Швейк», 1928

Швейк — тип критический <…>. Все понятия буржуазного мира, его игру в патриотизм, его мораль, его справедливость и порядок — всё поднято Швейком на смех, так что воевать против него, а не смеяться вместе с ним — это в традициях мещанства. <…> Это тип международный, тип солдата из всех империалистических армий. Поэтому книга Гашека так быстро приживается всюду, и поэтому «Швейки» встречаются и там, где Гашек вообще неизвестен. <…> Швейк — тип маленького, нереволюционного человека, наполовину пролетаризированного мелкого буржуа, который в армии непосредственно знакомится со строем капиталистического государства. Он озадачен и дезориентирован тем, о чём ему говорят, что это государственная необходимость. Ему представляется анархией всё то, что империалистическое государство считает своим порядком. И, стремясь защитить свой «здоровый разум», такой Швейк начинает играть роль гениального идиота, роль, в которой с помощью пассивной лояльности он доводит до абсурда все приказы, законы и интересы государства, которому служит. У него не хватает сил и, главное, сознания, чтобы он мог непосредственными действиями устранить бессмысленный для него аппарат, но он с очевидностью чувствует превосходство над ним. И его разлагающая роль, хотя и пассивная, тем более важна, так как речь идёт о нереволюционном, в принципе, человеке. <…> Швейк — тип общественный, а не книжный, он существовал и до Гашека, существовал бы и без него. Заслуга Ярослава Гашека в том, что он сумел гениально его разглядеть в жизни и поместить в такую обстановку, в которой проявились все основные черты его характера. <…> Такой характер, как Швейк, обладает искусством проиграть войну того, кто посылает его в бой.

— Юлиус Фучик, «Война со Швейком», 1928

Швейк демонстрирует те необходимые, неизбежные действия, которые должен произвести каждый, если он хочет уцелеть в том разнузданном бесновании и распаде всех элементов общества, каким была мировая война. Из всех жестов главный — как можно ниже пригнуться к земле. Швейку это просто, он маленький. <…> Подлинный героизм и подлинный патриотизм Швейк не саботирует, он саботирует лишь героизм и патриотизм показной. <…> Мы не можем говорить ни о сознательности, ни о какой-либо преднамеренности Швейка. Поэтому как поэтическое создание он не столь велик и значителен, как нас хотят убедить различные его почитатели. Это скорее документ эпохи, чем большое литературное произведение. Без воплощения борьбы идей не может возникнуть подлинно великое поэтическое произведение. И Швейк слишком несознателен, слишком грязен и бесформен, чтобы тянуть на героя, хотя бы пассивного.:с.177

— Франтишек Шальда, 1928

1930-е

… гениальное свойство этой фигуры: Швейк не умышленно, а подсознательно антимилитарист. Так глубоко подсознательно, что внешними проявлениями его антимилитаризм даже невозможно доказать, в некоторых сценах он может держаться весьма патриотически — и чем серьёзнее он это делает, тем больше обнажает бессмысленность патриотической фразы. Таинство истинно художественного творчества витает над фигурой Швейка: ирония!:с.183-4 — после просмотра театральной постановки Пискатора

— Макс Брод, 1931

	Швейк выявляет чудовищность бытия, в которое он поставлен жизнью, тем, что он ничто в этом бытии не считает невозможным. Он настолько изведал на себе беззаконие этой жизни, что давно уже никаких законов от неё не ждёт. — парафраз Вальтера Беньямина (дневник, май—июнь 1931)
	— Бертольт Брехт

	Швейк — победная фигура вашей литературы. Его образ необыкновенно популярен у нас. Как в комедии дель арте, он стал стандартным, типовым персонажем в большевистских кабаре. Куплетисты с немыслимым именем «русский Швейк» поют в каждом небольшом кабаре.
	— Анатолий Луначарский

Мировую известность завоевал благодаря своей неисчерпаемой тривиальности Ярослав Гашек, которого нельзя считать серьёзным писателем, но он создал неотразимый тип бравого солдата Швейка, труса и пошляка, шута, прикидывающегося идиотом, который с победной усмешкой циничного превосходства над австрийской армией выходит из войны, сохранив невредимой свою здоровую и вонючую шкуру.:с.166 — развил свою аналогичную статью 1923 г.:с.166

— Арне Новак, 1933

У входа в наш новый мир стоят два героя, в которых воплощена наша эпоха, — два героя, которые не очень малы и которых всё-таки не заметили. Во-первых, бравый солдат Швейк, эта гениальная огромная фигура революционного народного духа; во-вторых, классово сознательный пролетарий, Пелле-Завоеватель. Они оба поддерживают портал, ведущий в новый мир. И гот человек, который не подходит к социализму индивидуалистически, как к чему-то оторванному, ни с чем не связанному, не может не заметить их. — перевод: Н. Крымова, 1954

— Мартин Андерсен-Нексё, речь на I съезде советских писателей, август 1934

	Швейк является глубоко асоциальным элементом, он не революционер, желающий нового строя, а тип, лишённый общественных устоев, который и в коммунистическом обществе будет влиять разлагающе.
	— Эрвин Пискатор

Швейк — не мягкий тип, это резкое сопротивление народа отнюдь не только против остатков феодализма, которые сохранила имперская Австрия, но <…> против всей машины угнетения и несправедливости, что с неизбежностью порождает всё новых и новых Швейков как предшественников более сознательных и образованных бунтарей. <…> Ярослав Гашек, которого пражане знали только как приверженца богемного образа жизни и пьяницу, который был в Красной Армии твёрдым и решительным интернационалистом, — тот же самый человек, что создал тип «подрывного» солдата в мировой литературе. Уже своей жизнью Гашек доказывает, что его бессмертный герой выступал против одного типа армий…:с.188

— Курт Конрад, «Швейк не одинок» (Švejk není sám, или «Швейк и Обломов»:с.188), 1935

	Я вижу Гашека-человека таким, каким я его знал. Доброго, тёплого, чей юмор был проявлением доброй любви к людям. И в романе я вижу его таким же. <…> Швейк появился потом как проекция этого отношения на великие события мировой войны.:с.189
	— Зденек Неедлы, ответ на анкету театра D 35 «Кем является для вас Ярослав Гашек?», 1935

Те, кто отрицает, Швейка во имя нашей боеспособности вообще, не поняли романа. Более последовательного бойца, чем Йозеф Швейк, не существует. <…> Швейку ошибочно приписан максимальный, какой-то роковой нигилизм… Сам по себе Швейк — не смешной и не глупый. Глупцом, признанным официально, он становится только, когда послушно принимает распоряжения и охотно исполняет их, точно воспроизводя смысл официальных приказов, которые, естественно, в тщательном и добросовестном исполнении Швейка, выглядят полной бессмыслицей:с.190-1

— Лацо Новомеский, Гашек бессмертен», 1938

… Швейк — выходец из народа, не национальный герой, а сын улицы, которая хорошо понимает, что должны произойти перемены и что следует подрывать все старое, чтобы они наступили как можно скорее и с меньшими неприятностями. <…> Судя по собственному развитию Гашека и по более мелким очеркам и юморескам, написанным в Советской России и после возвращения в Чехию, мы имеем возможность дорисовать образ Швейка и увидеть его таким, каким Гашек представлял его себе в целом. <…> Его поведение — прежде всего личная защита от безумия империализма, но вскоре эта оборона переходит в наступление. Пародируя послушание, Швейк своей народной шуткой подрывает с трудом сконструированный миф реакционной власти, как червь точит реакционный строй и вполне активно — хоть не всегда вполне сознательно — помогает рушить всё, что зиждется на угнетении и рабстве. В своём духовном развитии, напоминающем духовное развитие самого Гашека, Швейк приближается к полному осознанию собственных сил и ты прямо-таки чувствуешь, как в определённый момент он становится серьёзным, хотя, видимо, не перестанет шутить и, оказавшись в трудном положении, будет очень серьёзно и основательно бороться. <…> Швейк — прямо-таки образец мимикрии, он приспосабливается, но — как! Приспосабливается, как тигр к тростнику. Ты не видишь его — пока он не прыгнет тебе на шею.

— Юлиус Фучик, «Чегона и Швейк — два типа в чешской литературе и в жизни», 1939

1960-е

Собственно, Швейк — это маленький, умный Давид, который одерживает победу над большим и глупым Голиафом. Он напоминает героев комедии Чаплина, с той лишь разницей, что маленький человек Чаплина, несмотря на всю комичность своего положения, часто вызывает у зрителей жалость и печаль, в то время как Швейк, который любит жизнь, пышет здоровьем и обладает своеобразной народной смекалкой… Он тот, кто победил скотство войны, умный, весёлый человек, именно благодаря этим своим качествам снискавший популярность у широких читательских масс всего мира:с.209

— Леонид Ленч, «Сила смеха», 1963

• см. Софья Востокова, «Ярослав Гашек» (глава 5), 1964

Швейковство, что бы о нём ни думали — это, в конце концов, позиция человека, который не верит, что он может изменить условия, в которых он живёт. Поэтому он даже не желает их менять, он приспосабливается к ним. Перспективой и целью является его собственная персона и больше ничего. Он хочет только поладить с существующим миром с наименьшим риском для себя. Это ему удаётся, он умеет сделаться незаметным; мало того, этой своей «незаметностью» он очень доволен и любуется ею. В кровавое, нечеловеческое время у Швейка одно стремление — выжить. Вопрос в том, достаточна ли для человека такая программа (даже и в мирное время) и не есть ли, собственно, это естественное условие для того, чтобы была реализована любая программа вообще?:с.196

— Эдуард Петишка