Юлиус Фучик

Ю́лиус Фу́чик (чеш. Julius Fučík; 23 февраля 1903 — 8 сентября 1943) — чехословацкий журналист, литературный и театральный критик, публицист. Во время Второй мировой войны был деятелем Движения Сопротивления. Казнён в берлинской тюрьме Плётцензее на гильотине. Самое известное его произведение — «Репортаж с петлёй на шее», написанный в пражской тюрьме Панкрац.

Цитаты

Любая лирическая звезда десятой величины восходит из безвестности на просторное небо чешской литературы — только луноликой физиономии бравого солдата Швейка там не увидишь. О Гашеке молчат, словно о заблудшем сыне в порядочной семье. <…> Но ведь Гашек — один из самых искусных чешских юмористов, масштабность его юмора исключительна. <…> Наполовину мать «Швейка» — Россия, эмбрион Швейка — уже в легионерских зарисовках, созданных на заре легионерской идиллии, юморески из Бугульмы уже чистокровно швейковские.

— «Зачатие бравого солдата Швейка» (Početí dobrého vojáka Švejka)

«Швейк» — это самое совершенное лекарство против мизантропии, чем он существенно отличается от всех других книг. — подводя в 1926 г. итоги читательской анкеты «Годится ли чтение „Швейка“ на необитаемом острове?» в газете «Трибуна»

Швейк — тип критический <…>. Все понятия буржуазного мира, его игру в патриотизм, его мораль, его справедливость и порядок — всё поднято Швейком на смех, так что воевать против него, а не смеяться вместе с ним — это в традициях мещанства. <…> Это тип международный, тип солдата из всех империалистических армий. Поэтому книга Гашека так быстро приживается всюду, и поэтому «Швейки» встречаются и там, где Гашек вообще неизвестен. <…> Швейк — тип маленького, нереволюционного человека, наполовину пролетаризированного мелкого буржуа, который в армии непосредственно знакомится со строем капиталистического государства. Он озадачен и дезориентирован тем, о чём ему говорят, что это государственная необходимость. Ему представляется анархией всё то, что империалистическое государство считает своим порядком. И, стремясь защитить свой «здоровый разум», такой Швейк начинает играть роль гениального идиота, роль, в которой с помощью пассивной лояльности он доводит до абсурда все приказы, законы и интересы государства, которому служит. У него не хватает сил и, главное, сознания, чтобы он мог непосредственными действиями устранить бессмысленный для него аппарат, но он с очевидностью чувствует превосходство над ним. И его разлагающая роль, хотя и пассивная, тем более важна, так как речь идёт о нереволюционном, в принципе, человеке. <…> Такой характер, как Швейк, обладает искусством проиграть войну того, кто посылает его в бой. «Бравый солдат Швейк» станет когда-нибудь хрестоматийным произведением и преподаватели истории будут на нём демонстрировать разложение класса буржуазии и буржуазной армии, которая была её последним козырем. — перевод на основе Г. Кузнецовой, 1950

— «Война со Швейком»

Гашек — один из самых искусных чешских юмористов, а по человеколюбию своего юмора — просто единственный.

	«В стране, где наше завтра является уже вчерашним днём»
	V zemi, kde zítra již znamená včera
	— название книги об СССР, 1931

Становишься внимательным к каждому звуку, и даже появление клопа на выбеленной стене для тебя событие. (Убиваю его, этого самоотверженного сожителя в камере, в которой я должен быть единственным живым существом, но я не уверен, нет ли где-нибудь в излучинах «Закона об охране республики» наказания за такое преступление. Ведь это же всё-таки государственный клоп.) — перевод: Н. Николаева, до 1983; ср. с «Рассказом о клопах» Ярослава Гашека

— «Письмо Курту Конраду, тайно вынесенное из тюрьмы»

Полтора года вы пытаетесь своим террором поставить нас на колени перед свастикой. После полутора лет такого беснования даже вы, изолгавшийся министр нацистской пропаганды, должны признать, что у вас ничего не вышло, что мы всё ещё сопротивляемся. <…> Ваш «новый порядок» — старый беспорядок, в котором вы поддерживаете жизнь только инъекциями из крови миллионов ваших жертв. Поэтому вы так торопитесь! Поэтому вы и хотите, чтобы мы как можно скорее стали добровольным материалом для ваших новых, более обильных инъекций — «не то будет поздно». Поздно для кого? Для вас. Ведь мы прекрасно сознаем, в какое время вы делаете нам своё наглое предложение. Вы ведёте войну, разбойничью войну, у вас есть успехи, вы наступаете, оккупируете, расстреливаете, бомбардируете, затопляете, а каков результат всего этого? С каждым мгновением все очевиднее иллюзорность цели, ради которой вы развязали войну, с каждым шагом ваша цель удаляется от вас за тридевять земель. И вы сами уже начинаете сознавать это. Оккупировав страны, которые должны были служить вам плацдармом для нападения на Советский Союз, вы открыли глаза людям, в течение многих лет искусно ослепляемым реакцией с помощью вашей пропаганды, вы наполнили мысли и сердца десятков миллионов порабощенных людей пламенной ненавистью к вам и к реакции в их странах, к фашизму, скрытому под какой угодно личиной; вы наполнили сердце этих людей единой, мощной волей к подлинной свободе, — а теперь вы хотите из всего этого организовать «новую», фашистскую Европу. Вы ещё можете наносить бешеные удары во все стороны, но организовать вы не можете ничего, кроме собственного краха. Вот поэтому ни вы, ни ваши английские партнёры в прошлом и враги в настоящем не сможете кончить войну. Вы организовали в Европе фабрики смерти, вы объявили войну в воздухе, на море и на земле, но кончите вы её под землёй, куда вы загнали народ чешский, народ французский, бельгийский, голландский, датский, норвежский, испанский, итальянский и народ своей собственной страны. — подпись: Представители чешской интеллигенции; перевод: А. Соловьёва, 1956

— «Открытое письмо министру Геббельсу» (подпольная листовка), осень 1940

	Если каждый чех ежедневно повсюду, где только возможно, ужалит фашистского зверя, то пребывание врага на чешской земле превратится в настоящий ад. Зверь будет знать, что ему не залечить своих ран на нашей змле, что укус миллионов комаров несёт верную гибель. — подпольный выпуск «Rudé právo»; перевод: А. Широкова, до 1983
	— «Сообща, организованно и упорно добиваться победы», ноябрь 1941

	Человек не становится меньше от того, что ему отрубят голову. — перевод: Т. М. Аксель, до 1983
	— письмо родным 31 августа 1943 (последнее)

Герой — человек, который в решительный момент делает то, что нужно делать в интересах человеческого общества.

Изобретательный и уже тогда более эрудированный Карел бросал интеллектуальные мячи своих находок и идей в духовные глубины Йозефа Чапека, глубина отражала мяч, и в этом непрестанном полёте между отражением и падением возникали гротескные, буйные и совершенно необычные [их ранние] беллетристические вещи…

Каждый мошенник рассчитывает на плохую память того, кто должен быть обманут.

Мы говорим на разных языках, но нет никакой разницы в нашей крови — крови и воле пролетариата.

Нет, нет силы, которая удержала бы этот строй, кроме вашей слепоты. Нет силы, которая удержит его, если вы прозреете.

Правда победит, но необходимо ей решительно помогать.

1938

	Народ живёт тысячелетиями <…>. Отдельные личности могут морально разложиться — народ никогда. Народ может страдать от морального разложения отдельных своих представителей, но в целом он не поддаётся им. Ибо вожди смертны, вожди приходят и уходят, а народ вечен. — противопоставление традиционным взглядам об упадке; перевод: Ю. Н. Молочковский, до 1983
	— «Уважайте свой народ», 1 декабря

Карел Чапек делал вид, что не чувствует укусов комаров, которые тучей вились над страной, испытывающей бедствие. Однако ни одно поэтическое сердце не может быть нечувствительным, не может не реагировать даже на малейшую несправедливость. <…> Он пользовался мировой известностью, как никто другой из чешских писателей, и всё-таки сколько таланта он растратил на литературные мелочи, которые его не переживут! <…> Это был поэт большой творческой силы. Её чувствуешь главным образом в начале и в конце его творческого пути, но в промежутке был большой период, когда одни с удовлетворением, а другие с горечью называли Чапека «официальным писателем». Это был период вынужденного оскудения, когда сердце поэта стремилось к истинной глубине, а ложное сознание ответственности за существующий общественный порядок вынуждало его к поверхностному изображению жизни. Поэт платил кровавую дань миру, который был чужд истинно поэтическому творчеству. Он был чужд и ему, как художнику. <…> Многие произведения Карела Чапека будут долго жить, но не всегда те, которые принесли ему славу. <…> Уже сейчас знаешь, что многие его достижения в области языка будут жить в творчестве новых поэтов, новых журналистов. Огромная сила Чапека заключалась в том, что он искал и создавал в поэзии и журналистике новый язык, богатый и ясный, иногда чрезмерно изощрённый, но часто действительно сильный и народный. Своими переводами он обогатил язык новой чешской литературы так же, как позднее языком своих фельетонов он способствовал очищению языка чешской журналистики, освобождая её от ложного пафоса, как усовершенствовал и сделал более выразительной чешскую речь в драматургии. — перевод: А. Соловьёва, 1956

— «О чём я думал у гроба Чапека» (Со proběhlo hlavou nad mrtvým Karlem Čapkem), конец декабря

1939

… существующий порядок <…> был ему как художнику <…> прямо враждебным. Этой враждебности он не мог не чувствовать на протяжении всей своей творческой деятельности, но особенно остро он испытал её на собственном опыте в последние недели своей жизни. На него вылили столько грязи и ненависти, сколько редко на кого выливали. За то, чего он не сказал, его преследовали гораздо ожесточённее, чем если бы он всю свою жизни это открыто проповедовал. Его преследовали за то, что лучшие его произведения и лучшие места его произведений, даже вопреки желанию автора, раскрывали подлинные чувства художника: нет, не всё в порядке на этом свете, и это нужно будет изменить. Чапека преследовали даже за его непоколебимую, хотя и не воинственную веру в человека и его доброе начало. <…> мёртвый Карел Чапек стал борцом. Тот, кто сам себя старательно изображал в виде мирного садовника, стал боевым символом для тех, на кого он не рассчитывал. Собственно, это не парадокс. Всякое творчество, достойное жизни, наследуют те, кто борется за свободу. — перевод: А. Соловьёва, 1956

— «Чапек живой и мёртвый» (Čapek živý a mrtvý), 19 января

Из литературных типов, выросших для чешского писателя на почве Австрии, особенно в годы мировой войны, два наиболее ярко выделяются среди всех других и переходят из литературы в жизнь и из жизни в историю: Чегона и Швейк. Первый — порождение глубокой ненависти поэта, который умел сильно любить, второй — тип, созданный с любовью и вниманием писателем, для которого, как утверждают очевидцы, не заслуживающие доверия, не было «ничего святого». <…> Чегона — панский сынок и соответственно этому ведёт себя в самые критические моменты для нации; Швейк, наоборот, выходец из народа, он — не национальный герой, а сын улицы, которая хорошо понимает, что должны произойти перемены и что следует подрывать все старое, чтобы они наступили как можно скорее и с меньшими неприятностями. Чегон у нас всегда было очень мало. Но в определённых условиях именно они имели решающее слово, а нация была обречена на безмолвие, разумеется, только внешнее. <…> Чегоны были убеждены, что и в самом деле «австрийская империя будет существовать вечно», что человеческое общество и порядок в Европе останутся навсегда неизменными. <…> Мы малы, мы слабы, — говорит Чегона у Дыка, — нам следует слушаться более сильных, приспосабливаться к их нуждам и требованиям, только таким путём мы удержимся на поверхности. <…> Он прямо-таки жизненно заинтересован в сохранении австрийской реакции — Чегона опасается, что вместе с её крушением пострадает и он сам. <…> Чегона Виктора Дыка сохраняет ненависть к чешской самостоятельности, но прикрывает её радикальным квасным патриотизмом и выжидает такого момента, когда сможет исподтишка нанести республике удар в спину, когда сможет уничтожить её самостоятельность, завоёванную вопреки его воле, когда он сможет опереться на реакционеров и служить им <…>. Судя по собственному развитию Гашека и по более мелким очеркам и юморескам, написанным в Советской России и после возвращения в Чехию, мы имеем возможность дорисовать образ Швейка и увидеть его таким, каким Гашек представлял его себе в целом. <…> Его поведение — прежде всего личная защита от безумия империализма, но вскоре эта оборона переходит в наступление. Пародируя послушание, Швейк своей народной шуткой подрывает с трудом сконструированный миф реакционной власти, как червь точит реакционный строй и вполне активно — хоть не всегда вполне сознательно — помогает рушить всё, что зиждется на угнетении и рабстве. В своём духовном развитии, напоминающем духовное развитие самого Гашека, Швейк приближается к полному осознанию собственных сил и ты прямо-таки чувствуешь, как в определённый момент он становится серьёзным, хотя, видимо, не перестанет шутить и, оказавшись в трудном положении, будет очень серьёзно и основательно бороться. <…> Швейк — прямо-таки образец мимикрии, он приспосабливается, но — как! Приспосабливается, как тигр к тростнику. Ты не видишь его — пока он не прыгнет тебе на шею. <…> Он — прямой антипод Чегоны и его заклятый враг. — перевод: Г. Шубин, 1964; имя Чегона возникло в результате смыслового сдвига в чешском переводе третьей строки австрийского габсбургского государственного гимна: «Что нажил гражданин усердный» (Ceho nabyl občan pilný) - в начале XX в. появилась сатирическая народная песенка, в которой строка была обыграна: «Чегона был гражданин усердный» (Čehona byl…); в 1911 Карел Чапек опубликовал про него юмореску «Жизнь образцового гражданина», а в 1925 вышла сатирическая повесть В. Дыка «Мой друг Чегона» (Můj přítel Čehona), после которой имя стало нарицательным для австрийского верноподданного из среды чешских обывателей

— «Чегона и Швейк — два типа в чешской литературе и в жизни» (Čehona a Švejk, dva typy z české literatury i života)

Статьи о произведениях

• См. в отдельной категории

О Фучике

… пришла вторая мировая война. <…> Теперь Швейк не действовал, а больше раздражал. <…> Нацизм и злодеяния гестапо — не австрийская идиллия! Теперь был бой не на жизнь, а на смерть. Но тем примечательнее, что опять именно чех занял место Швейка, — Юлиус Фучик и его книга «Репортаж с петлёй на шее» <…>. Как раз противоположный тип по сравнению со Швейком, герой и именно чешский народный, какого потребовала вторая мировая война и бой в ней всех против кровавого фашизма.

— Зденек Неедлы, «Слово о чешской философии», 1953