Аэлита

«Аэлита» — фантастический роман Алексея Николаевича Толстого, впервые опубликованный в 1922 году с подзаголовком «Закат Марса», в 1937 переработан (фрагменты, удалённые во 2-й версии, здесь выделены курсивом или примечанием). Через 2 года был экранизирован.

Цитаты

На улице Красных Зорь появилось странное объявление: небольшой, серой бумаги листок, прибитый к облупленной стене пустынного дома. Корреспондент американской газеты Арчибальд Скайльс, проходя мимо, увидел стоявшую перед объявлением босую молодую женщину в ситцевом опрятном платье; она читала, шевеля губами. Усталое и милое лицо её не выражало удивления, — глаза были равнодушные, синие, с сумасшедшинкой. Она завела прядь волнистых волос за ухо, подняла с тротуара корзинку с зеленью и пошла через улицу. Объявление заслуживало большего внимания. Скайльс, любопытствуя, прочёл его, придвинулся ближе, провел рукой по глазам, перечел ещё раз. — Twenty three, — наконец проговорил он, что должно было означать: «Чёрт возьми меня с моими потрохами». В объявлении стояло: «Инженер М. С. Лось приглашает желающих лететь с ним 18 августа на планету Марс явиться для личных переговоров от 6 до 8 вечера. Ждановская набережная, дом 11, во дворе». Это было написано обыкновенно и просто, обыкновенным чернильным карандашом. — «Странное объявление»; начало романа

Скайльс давно уже подметил эту искорку в русских глазах и даже поминал о ней в статье: «…Отсутствие в их глазах определенности, то насмешливость, то безумная решительность, и, наконец, непонятное выражение превосходства — крайне болезненно действуют на европейского человека». — там же

— Я уверен, что опущусь удачно. А если неудача, — удар будет мгновенный и безболезненный. Страшно другое. Представьте так: мои расчеты окажутся неверны, я не попаду в притяжение Марса — проскочу мимо. Запаса топлива, кислорода, еды мне хватит надолго. И вот — лечу во тьме. Впереди горит звезда. Через тысячу лет мой окоченелый труп влетит в её огненные океаны. Но эти тысячу лет — мой летящий во тьме труп! Но эти долгие дни, покуда я ещё жив, — а я буду жить долго в этой коробке, — долгие дни безнадежного отчаяния — один во всей вселенной! Не смерть страшна, но одиночество, безнадежное одиночество в вечной тьме. Это действительно страшно. Очень не хочется лететь одному. — «Спутник»

— А для каких это целей на Марс отправляют? — Извините, сейчас один тут говорит: — 25 пудов погрузили они одной агитационной литературы и два пуда кокаину. — Ну, уж — кокаин вы тут ни к селу ни к городу приплели. — «Отлёт»

В сарае оглушающе грохнуло, затрещало. Сейчас же раздались более сильные, частые удары. Задрожала земля. Над крышей сарая поднялся тупой металлический нос и заволокся облаком дыма и пыли. Треск усилился. Чёрный аппарат появился весь над крышей и повис в воздухе, будто примериваясь. Взрывы слились в сплошной вой, и четырёхсаженное яйцо, наискось, как ракета, взвилось над толпой, устремилось к западу, ширкнуло огненной полосой и исчезло в багровом, тусклом зареве туч. — там же

Пылающее, косматое солнце стояло высоко над Марсом. Потоки хрустального синего света были прохладны, прозрачны — от резкой черты горизонта до зенита… — Весёлое у них солнце, — сказал Гусев и чихнул, до того ослепителен был свет в густо-синей высоте. — «Марс»

Такое солнце видывали в Петербурге, в мартовские, ясные дни, когда талым ветром вымыто все небо. — там же 2-е предложение

В мешке оказались две металлические коробки и плоский сосуд с жидкостью. Гусев вскрыл коробки — в одной было сильно пахучее желе, в другой — студенистые кусочки, похожие на рахат-лукум. Гусев понюхал. — Тьфу, скажите , что едят! — там же

Ослепительно розовые гряды облаков, как жгуты пряжи, покрывали утреннее небо. То появляясь в густо-синих просветах, то исчезая за розовыми грядами, опускался, залитый солнцем, летучий корабль. Очертание его трехмачтового остова напоминало гигантского жука. Три пары острых крыльев простирались с боков его. Корабль прорезал облака и, весь влажный, серебристый, сверкающий, повис над кактусами. На крайних его коротких мачтах мощно ревели вертикальные винты, не давая ему опуститься. — «Марсиане»

Гусев звал её Ихошка, хотя имя ей было — Иха, — племянница управляющего, смешливая, смугло-синеватая, полненькая девушка. Она живо пробежала мимо Гусева, — только сморщила нос в его сторону. Гусев приноровился было дать ей сзади «леща», но воздержался. Сидел, курил, поджидал. Действительно, Ихошка скоро опять явилась с корзиночкой и ножиком. Села невдалеке от Сына Неба и принялась чистить овощи. Густые ресницы её помаргивали. По всему было видно, что — весёлая девушка. — Почему у вас на Марсии бабы какие-то синие? — сказал ей Гусев по-русски. — Дура ты, Ихошка, жизни настоящей не понимаешь. — «Случайное открытие»

— Революцию, что ли, хотите устроить? — Как сказать, Мстислав Сергеевич, там посмотрим. С чем мы в Петроград-то вернемся? Паука, что ли, сушеного привезем? Нет, вернуться и предъявить: пожалуйте — присоединение к Ресефесер планеты Марса. Вот в Европе тогда взовьются. Одного золота здесь, сами видите, кораблями вози. Так-то, Мстислав Сергеевич. Лось задумчиво поглядывал на него: нельзя было понять — шутит Гусев или говорит серьёзно, — хитрые, простоватые глазки его посмеивались, но где-то пряталась в них сумасшедшинка. Лось покачивал головой и, трогая прозрачные восковые лазоревые лепестки больших цветов, сказал задумчиво: — Мне не приходило в голову, для чего я лечу на Марс. Лечу, чтобы прилететь. Были времена, когда конквистадоры снаряжали корабль и плыли искать новые земли. Из-за моря показывался неведомый берег, корабль входил в устье реки, капитан снимал широкополую шляпу и называл землю своим именем. Затем он грабил берега. Да, вы, пожалуй, правы: приплыть к берегу ещё мало, — нужно нагрузить корабль сокровищами. Нам предстоит заглянуть в новый мир, — какие сокровища! Мудрость, мудрость — вот что, Алексей Иванович, нужно вывезти на нашем корабле. — Трудно нам будет с вами сговориться, Мстислав Сергеевич. Не лёгкий вы человек. Лось засмеялся: — Нет, я тяжёлый только для самого себя, сговоримся, милый друг. — «Туманный шарик»

— Город готовит анархическую личность. Её воля, её пафос — разрушение. Думают, что анархия — свобода, нет, — анархия жаждет только анархии. Долг государства — бороться с этими разрушителями, — таков закон! Анархии мы должны противопоставить волю к порядку. Мы должны вызвать в стране здоровые силы и с наименьшими потерями бросить их на войну с анархией. Мы объявляем анархии беспощадную войну. <…> Мы должны первые перейти в наступление, решиться на суровое и неизбежное действие, мы должны разрушить и уничтожить город. Половина амфитеатра завыла и повскакала на скамьях. Лица марсиан были бледны, глаза горели. Тускуб взглядом восстановил тишину. — Город неизбежно, так или иначе, будет разрушен, мы сами должны организовать это разрушение. В дальнейшем я предложу план расселения здоровой части городских жителей по сельским поселкам. Мы должны использовать для этого богатейшую страну, — по ту сторону гор Лизиазиры, — покинутую населением после междоусобной войны. Предстоит огромная работа. Но цель её велика. Разумеется, мерой разрушения города мы не спасем цивилизации, мы даже не отсрочим её гибели, но мы дадим возможность марсианскому миру умереть спокойно и торжественно. <…> — История Марса окончена. Жизнь вымирает на нашей планете. Вы знаете статистику рождаемости и смерти. Пройдет несколько столетий — и последний марсианин застывающим взглядом в последний раз проводит закат солнца. Мы бессильны остановить вымирание. Мы должны суровыми и мудрыми мерами обставить пышностью и счастьем последние дни мира. Первое и основное — мы должны уничтожить город. Цивилизация взяла от него все; теперь он разлагает цивилизацию, он должен погибнуть. <…> В середине амфитеатра поднялся Гор <…>. Голос его был глухой, лающий. Он выкинул руку по направлению Тускуба. — Он лжет! Он хочет уничтожить город, чтобы сохранить власть. Он приговаривает нас к смерти, чтобы сохранить власть. Он понимает, что только уничтожением миллионов он ещё может сохранить власть. Он знает, как ненавидят его те, кто не летает в золотых лодках, кто родится и умирает в подземных фабричных городах, кто в праздник шатается по пыльным коридорам, зевая от безнадёжности, кто с остервенением, ища забвения, дышит дымом проклятой хавры. Тускуб приготовил нам смертное ложе, пусть сам в него ляжет. Мы не хотим умирать. Мы родились, чтобы жить. Мы знаем опасность — вырождение Марса. Но у нас есть спасение. Нас спасёт Земля, люди с Земли, здоровая, свежая раса с горячей кровью. Вот кого он боится больше всего на свете. Тускуб, ты спрятал у себя в дому двух людей, прилетевших с Земли. Ты боишься Сынов Неба. Ты силён только среди слабых и одурманенных хаврой. Когда придут сильные, с горячей кровью, ты сам станешь тенью, ночным кошмаром, ты исчезнешь, как призрак. Вот чего ты боишься больше всего на свете! Ты нарочно выдумал анархию, ты сейчас придумал это потрясающее умы разрушение города. Тебе самому нужна кровь — напиться. Тебе нужно отвлечь внимание всех, чтобы незаметно убрать этих двух смельчаков, наших спасителей. — «Тускуб»; позиция Тускуба близка к «Закату Европы» Шпенглера, с которой Толстой тут полемизирует

В человеке дремлет самая могучая из мировых сил — материя чистого разума. Подобно тому как стрела, натянутая тетивой, направленная верной рукой, поражает цель, — так и материя дремлющего разума может быть напряжена тетивой воли, направлена рукой знаний. Сила устремленного знания безгранична. — «Второй рассказ Аэлиты»

Никогда ещё Лось с такой ясностью не чувствовал безнадёжной жажды любви, никогда ещё так не понимал этого обмана любви, страшной подмены самого себя — женщиной: проклятие мужского существа. Раскрыть объятия, распахнуть руки от звезды до звезды, — ждать, принять женщину. И она возьмёт всё и будет жить. А ты, любовник, отец, — как пустая тень, раскинувшая руки от звезды до звезды. Аэлита была права: он напрасно многое узнал за это время, слишком широко раскрылось его сознание. В его теле ещё текла горячая кровь, он был весь ещё полон тревожными семенами жизни, — сын Земли. Но разум опередил его на тысячу лет: здесь, на иной земле, он узнал то, что ещё не нужно было знать. Разум раскрылся и, не насыщенный живой кровью, зазиял ледяной пустыней. Что раскрыл его разум? Пустыню, и там, за пределом, новые тайны. Заставь птицу, поющую в нежном восторге, закрыв глаза, в горячем луче солнца, понять хоть краешек мудрости человеческой, — и птица упадет мёртвая. Мудрость, мудрость, — будь проклята: неживая пустыня. — «Лось остаётся один»

Аэлита подняла голову к проступающим во тьме ночи звездам и запела негромким, низким, печальным голосом: Собери сухие травы, помёт животных и обломки ветвей, Сложи их прилежно, Ударь камнем о камень, — женщина, водительница двух душ. Высеки искру, — и запылает костёр. Сядь у огня, протяни руки к пламени. Муж твой сидит по другую сторону пляшущих языков. Сквозь струи уходящего к звездам дыма Глаза мужчины глядят в темноту твоего чрева, в дно души. Его глаза ярче звёзд, горячей огня, смелее фосфорических глаз ча. Знай, — потухшим углем станет солнце, укатятся Звезды с неба, погаснет злой Талцетл над миром, — Но ты, женщина, сидишь у огня бессмертия, протянув к нему руки, И слушаешь голоса ждущих пробуждения к жизни, Голоса во тьме твоего чрева. — «Древняя песня»

Это был Гор, раненный в голову. Облизывая губы, он сказал: — <…> Прощайте. Если вернётесь на Землю, расскажите о нас. Быть может, вы на Земле будете счастливы. А нам — ледяные пустыни, смерть, тоска… Ах, мы упустили час… Нужно было свирепо и властно, властно любить жизнь… — «Контратака»

Кругом, во тьме, расстилались поля сверкающих, как алмазы, осколков. Камни, глыбы, кристаллические грани сияли острыми лучами. За огромной далью этих алмазных полей в чёрной ночи висело косматое солнце. — Должно быть, мы проходим голову кометы, — шепотом сказал Лось. — Включите реостаты. Нужно выйти из этих полей, иначе комета увлечёт нас к солнцу. Гусев полез к верхнему глазку, Лось стал к реостатам. Удары в обшивку яйца участились, усилились. Гусев покрикивал сверху: — Легче — глыба справа… Давайте полный… Гора, гора летит… Проехали… Ходу, ходу, Мстислав Сергеевич. — «Небытие»

Прошло полгода со дня возвращения Лося на Землю. Улеглось любопытство, охватившее весь мир, когда появилась первая телеграмма о прибытии с Марса двух людей. Лось и Гусев съели положенное число блюд на ста пятидесяти банкетах, ужинах и ученых собраниях. Гусев выписал из Петрограда Машу, нарядил её, как куклу, дал несколько сот интервью, завел мотоциклет, стал носить круглые очки, полгода разъезжал по Америке и Европе, рассказывая про драки с марсианами, про пауков и про кометы, про то, как они с Лосем едва не улетели на Большую Медведицу, — и, вернувшись в Советскую Россию, основал «Общество для переброски боевого отряда на планету Марс в целях спасения остатков его трудящегося населения». — «Голос любви»

Лось сел у приёмного аппарата, надел наушники. Стрелка часов ползла. О время, торопливые удары сердца, ледяное пространство вселенной!.. Медленный шепот раздался в его ушах. Лось сейчас же закрыл глаза. Снова повторился отдаленный, тревожный медленный шепот. Повторялось какое-то странное слово. Лось напряг слух. Словно тихая молния, пронзил его сердце далекий голос, повторявший печально на неземном языке: — Где ты, где ты, где ты, Сын Неба? Голос замолк. Лось глядел перед собой побелевшими, расширенными глазами… Голос Аэлиты, любви, вечности, голос тоски, летит по всей вселенной, зовя, призывая, клича, — где ты, где ты, любовь… — там же; конец романа — едва ли не самая известная цитата из него

О романе

Алексей Н. Толстой, прилежный и удачливый подмечатель сырых и лунных оттенков русской речи, написал роман, действие которого развёртывается на Марсе. <…> Хоть бы этого кактуса не было! Марс скучен, как Марсово поле. Есть хижины, хоть и плетёные, но в сущности довольно безобидные, есть и очень покойные тургеневские усадьбы, и есть русские девушки, одна из них смешана с «принцессой Марса» — Аэлита, другая — Ихошка. Эта поразительная невозможность выдумать что-либо о Марсе характерна не для одного Толстого. <…> Соблюдён декорум и у Толстого <…>. Здесь открывался соблазнительно лёгкий переход к пародии: русские герои, залетевшие на это Марсово поле, — легко и весело разрушали «фантастические» декорации. И у них были для этого данные — по крайней мере у одного: красноармеец Гусев — герой плотный и живой, с той беспечной русской речью и густыми интонациями, которые так удаются А. Н. Толстому. (Толстой втрое меньше говорит и думает о Гусеве, чем о другом герое, инженере Лосе, и поэтому Гусев удался ему раз во сто лучше Лося; Лось — очень почтенный тип лишнего человека, с приличным психологическим анализом.) Из столкновения Гусева с Марсом уже рождалась сама собой пародия. <…> Но — добросовестная фантастика обязывает. Очень серьёзны у Толстого все эти «перепончатые крылья» и «плоские, зубастые клювы». <…> Серьёзна и марсианская философия, почерпнутая из популярного курса и внедрённая для задержания действия, слишком мало задерживающегося о марсианские кактусы. А социальная революция на Марсе, по-видимому, ничем не отличается от земной; и единственное живое во всём романе — Гусев — производит впечатление живого актёра, всунувшего голову в полотно — см. в статье комментарии Б. Стругацкого и З. Бар-Селлы

— Юрий Тынянов, «Литературное сегодня», 1924

И всё же „Аэлита“ превосходная вещь, так как она служит пьедесталом для Гусева. Не замечаешь ни фабулы, ни остальных персонажей, видишь только эту монументальную, огромную фигуру, заслоняющую весь горизонт. Гусев — образ широчайших обобщений, доведённый до размеров национального типа. Если иностранец захочет понять, какие люди сделали у нас революцию, ему раньше всего нужно будет дать эту книгу. <…> Русское для Гусева норма, чужое — отклонение от нормы. этим он похож на другого национального героя, на Ершовского Ивана-Дурака, который, кстати сказать, тоже летал в небеса и тоже своё ярославское победоносно противопоставил зазвёздному. <…> Оба они, и Иван-Дурак, и Гусев, бессознательно воплощают и носят в себе вкусы, идеалы, привычки многих миллионов таких же простодушных и крепких, уверенных в своей правде людей, оба они близки друг другу своим чрезвычайным руссизмом. Вообще герои Толстого не просто русские, а чрезвычайно русские, подчёркнуто русские люди..

— Корней Чуковский, «Портреты современных писателей. Алексей Толстой», 1924

Но герои у него действительно глупые, и это им не вредит. <…> «Аэлита» — прежде всего неприкрытое подражание Уэллсу. Марс похож на уэллсовскую Луну, и сам жанр научно-бытового романа взят не с Луны, а с Уэллса. Правда, у Уэллса мы не найдём прототипа для Гусева, но он есть у Жюль Верна. Это Паспарту из «В 80 дней вокруг света» — вообще, традиционный тип слуги, ведущего интригу. На Марсе, конечно, ничего не придумано. С Фламмариона пошло описание разных звёзд начинать с момента агонии тамошнего человечества: осталась там обыкновенно одна прекрасная женщина, и ходит она голая. В «Аэлите» скучно и ненаполненно. У Уэллса всё это проходило бы гораздо интереснее. <…> У Алексея Толстого «Аэлита» сделана слишком умно. Рассказывается история завоевания Марса (взятая у теософов), изобретатель действует сам, но его изобретение (ракета для междупланетных сообщений) исчерпано к прибытию на Марс, и ему остаётся только банальный роман.

— Виктор Шкловский, «Горький. Алексей Толстой», 1924

	Право же, не стоило за всей этой малостью и пустяковиной лететь на Марс!
	— Павел Медведев, 1929

	А. Толстой впервые соединил приключенчество и машинную фантастику с подлинно советской социальностью. <…> Он выступает новатором в обрисовке внутреннего облика своих марсиан.
	— Анатолий Бритиков, «Зарождение советской научной фантастики», 1965

• см. Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман», 1970 (гл. «Время „Аэлиты“», 1, 2)

• см. середину статьи Всеволода Ревича «Полигон воображения», 1970

	Научно-фантастический сюжет в произведениях А. Н. Толстого органически сливается с реалистическим колоритом всего повествования, отличающегося широтою постановки социально-фантастической темы, многогранностью и тонкостью социально-психологической характеристики героев.
	— Владимир Щербина

	Он и в сказках своих, и в изумительной «Аэлите» <…> стоит обеими ногами на любимой земле. Придуманные происшествия на Марсе написаны Толстым с такой земной реальностью, как будто дело происходит у обмёрзшего колодца в заволжской усадьбе.
	— Константин Федин

Именно книгу Шпенглера и пересказывает Аэлита, когда повествует о взлёте и крушении Атлантиды. <…> Шпенглер опирался в своих построениях на историографию, а Аэлита — на госпожу Блаватскую (в первых изданиях эта связь ещё совсем прозрачна). Тут А. Н. Толстому следует всё же поставить в заслугу, что он первый показал связь новоевропейской «философии исторических циклов» (Шпенглер, Тойнби, Сорокин) с теософией. <…> Ума большого не надобно, чтобы понять, на какое такое племя намекает хрупкая марсианская девственница: «оливково-смуглые», «с носами, как клюв», завладевшие наукой и торговлей, недостойные звания «народ», богатством и хитростью пробравшиеся к управлению государством... Да — это они! Соблазнители и искусители, подстрекнувшие многонациональное население к мятежу, поднявшиеся к власти по кровавым горам чужих трупов... Бедная Аэлита — читательница трёх книг: блаватской «тайной доктрины», шпенглеровского «Заката» и — «Протоколов сионских мудрецов»! Даже имя «сыны Аама» — не загадка вовсе, а прозрачный до неприличия намек: «сыны Авраама». А если кто сразу не догадается, тому даётся в помощь «Династия Уру», т. е. «Ур Халдейский», откуда Господь Авраама вывел и в мир пустил. <…> Пронзённым сердцем заканчивается легенда о блудном Сыне Неба, умирающем Западе, философии истории и желании верить в Россию. Ни жизни, ни любви больше нет, всё осталось там — в прошлом, в европейском полуденном раю.

— Зеев Бар-Селла, «Гуси-лебеди», 1983

	Дюжины «космических любовных романов», в своё время зачитанных до дыр гимназистками, ныне забыты — навсегда. Но не «Аэлита»! О чём эта книга? Странный вопрос. Обо всём. О жизни — её не охватишь аннотацией
	— Вл. Гаков, «Нестареющая Аэлита», 1983

Сказочные черты в характерах героев подкрепляются и функционально. Лось и Гусев, в сущности, делают то же, что и герой фольклорной волшебной сказки. Композиционно <…> рассказ о полёте на Марс строится таким образом, что герои проходят путь от «недостачи» к предварительному и основному испытаниям. И на этом пути оба героя как бы распределяют между собой функции главного доброго героя волшебной сказки. Фольклорный образ Ивана-дурака, выступая в данном случае как протообраз, распадается в сюжете «Аэлиты» на два образа, взаимно дополняющих друг друга. Поэтому возникает ещё одна сказочная функция: Гусев и Лось попеременно выступают в сказочной роли «помощника» главного героя. Гусев, например, даже произносит самую характерную фразу «помощника»: «Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой. Я вам на Марсе пригожусь.» <…> Тускуб — символ смерти, и сказочный Кощей — символ смерти. И тот и другой — хозяин мира, который можно понимать в известной степени как мир мёртвых. И того и другого можно победить лишь любовью, рождением новой жизни. И того и другого побеждает собственная дочь, отдавая своё сердце пришельцу из иного — не мертвого, а живого — человеческого мира. Конечно, образ Тускуба не сводится к образу Кощея, <…> но совпадает многое, вплоть до деталей. <…> Тема борьбы со смертью составляет ведущую тему «Аэлиты».

— Евгений Неёлов, «Волшебно-сказочные корни научной фантастики», 1986

	Ведь Лось и Гусев — суть раздвоенная личность Победоносца, две его ипостаси. А марсианочка Иха, субретка, которой вскружил голову лихой красный кавалерист, — уже само имя подсказывает, откуда родом эта очаровательная крошка…
	— Андрей Балабуха, «В пепельном свете луны…», 1993

Знаменательным в <«Футурологическом конгрессе» С. Лема> выглядит монолог хемократа Симингтона, с коим он на последних страницах повести обращается к прозревшему главному герою. <…> Вам эти слова ничего не напоминают? <…> Угадали! Тускуб. «Аэлита». Повесть Лема помогает по-новому взглянуть и на популярное произведение отечественной фантастики. Образ Аэлитиного папы перестаёт быть плоско-отрицательным. В повести <…> красиво-самоубийственный Тускубов план оказался единственной альтернативой народному восстанию под руководством пришельцев Лося и Гусева, имеющему целью «присоединение к Ресефесер планеты Марс». Из двух зол принято выбирать меньшее. И ещё бабушка надвое сказала, что лучше — плановый закат Марса или красный рассвет...

— Роман Арбитман, «Лем Непобедимый», 2006