Перемещённое лицо (Войнович)

«Перемещённое лицо» — пятый роман Владимира Войновича, впервые опубликованный в 2007 году. Завершил трилогию «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Автор считает, что затянувшаяся с 1975 года работа над книгой во многом обусловлена его отравлением КГБ.

Цитаты

Предисловие

Мне кажется, я заслужил место в книге рекордов. Этот роман писался без одного года полвека. В 1958 задуман, в 2007-м окончен. Задуман был сразу как эпическое, растянутое во времени сочинение. Отсюда и название «Жизнь и необычайные приключения». Меня всё время удивляло, почему, читая книгу в том виде, в каком она была, ни один человек не спросил: «Приключения-то есть, а где же жизнь?» Жизни в первых двух книгах было всего-то лето и начало осени 1941 года. — начало

Ядерная сверхдержава объявила мне войну, пытаясь остановить, как говорится, моё перо. Когда в Союзе писателей меня учили уму-разуму, писатель Георгий Берёзко нервически взывал: «Войнович, прекратите писать вашего ужасного Чонкина». В КГБ меня настойчиво просили о том же, приведя более веские аргументы в виде отравленных сигарет. Меня не посадили, но создали условия, способствовавшие больше сочинению не эпического полотна, а открытых писем то гневных, то язвительных, которыми я время от времени отбивался от нападавших на меня превосходящих сил противника. Я не оставлял своих попыток продолжения главного дела, но, раздраженный постоянными уколами и укусами своих врагов, все время сбивался на фельетонный стиль, на попытки карикатурно изобразить Брежнева или Андропова, хотя эти люди как характеры и прототипы возможных художественных образов никакого интереса не представляли. Они заслуживали именно только карикатуры и ничего больше, но роман-то я задумал не карикатурный.

Некоторые мои читатели убеждали меня, что «Чонкин» и так хорош и продолжения не требует, но я, написав две первые книги, чувствовал, что не имею права умереть, не закончив третью. Моё состояние можно было бы сравнить с состоянием женщины, которая, выносив тройню, родила только двоих, а третий остался в ней на неопределённое время.

Часть первая. Вдова полковника

Основной сюжет развит из утерянного одноимённого рассказа конца 1950-х (воспроизведён в «Замысле» 1995 года в соответствующей главе).

Гладышев <…> [сказал, что] советская власть не признавала его научных достижений и не давала ему возможности вырастить созданный им гибрид, который он назвал ПУКНАС, то есть Путь к национал-социализму. — 2

— По-моему, Ося — это еврейское имя. <…> — Еврейское? — испугался Гладышев. И заулыбался: — Но это не еврей. Ося, Осоавиахим, он не еврей, он мерин, то есть конь, но, как бы сказать, кастрированный. — Еврей, господин учёный, — нахмурился Шлегель, — понятие расовое. Еврей, хоть кастрированный, хоть обрезанный или крещёный, для нас всё равно остаётся евреем и должен быть выдан германским властям. — 2

Энская часть, как она понимала, была самая лучшая часть в Красной Армии, потому что упоминалась во всех газетах. Все самые славные военные подвиги совершались героями именно этой части. Нюра в армейских структурах не очень-то разбиралась. Поэтому ей не казалось странным, что в Энской части сражались лётчики, танкисты, артиллеристы, кавалеристы, пехотинцы и прочие. Не удивлялась она и тому, что Энская часть воевала одновременно на всех фронтах, обороняла Энскую высоту, брала город Энск и наступала на Энском направлении. Короче, адрес был Нюре известен. Она начертала его на чистой стороне треугольника: «Энская часть СССР, лётчику Чонкину Ивану в личные руки». И очень была уверена, что он немедленно отзовётся. — 8 (парафраз из «Замысла»)

В Красное вернулись с войны всего три мужика. <…> Каждый день по дороге на почту Нюра сворачивала к станции, встречала очередной поезд, толклась среди прочего люда, осматривала украдкой спускавшихся на перрон пассажиров и уходила в опустошении. И в конце концов коротко и сухо написала сама себе извещение: «Настоящим сообщаем, что ваш муж геройски погиб в неравном военно-воздушном бою с фашистским стервятником». Надо было поставить подпись, и она написала сначала должность: «командир Энской части», потом звание «генерал-майор», потом решила, что это слишком, переправила на «генерал-лейтенант», подумала, что это маловато, переписала всё от начала до конца, обозначила подписавшего «генерал-капитаном», а фамилию и тут не придумала, поставила закорючку и зарыдала… — 19

Часть вторая. Превращения

Вадим Анатольевич <…> был настоящим князем Голицыным и помещиком в здешних местах. Потом служил в свите Его Величества. Вместе с царём был в Екатеринбурге, но бежал как раз за день до расстрела царской фамилии. Добрался до родных мест и поселился в лесу, ожидая конца большевистской власти. Ждать, однако, пришлось слишком долго. Со временем полностью оборвался, одичал, зарос шерстью. Вёл дикий образ жизни. Питался грибами, ягодами, кореньями. Голыми руками ловил зайцев и птиц и в конце концов так озверел, что настоящие лесные звери его боялись. Он жил под открытым небом, пока не набрёл на берлогу и не выгнал из неё спавшего в ней медведя. Медведь после этого стал шатуном, бродил по лесу, выходил на дорогу, нападал на лошадей и людей, но захватившего берлогу боялся. Живя в берлоге, Голицын стал постепенно возвращаться к человеческой жизни. По ночам прокрадывался к деревням, воровал кур, яйца, муку и что под руку попадётся. В конце концов появились у него керосиновая лампа, матрац, набитый соломой, лопата, топор, ножовка и прочие мелкие инструменты, с помощью которых он берлогу углубил, расширил и превратил в сравнительно комфортабельное подземное жилище. А уже накануне войны у него даже собственная библиотека случайно образовалась. Ехала по дороге передвижная изба-читальня, шофёр был пьяный, разбил машину и сам разбился. Когда машину обнаружили, она была уже почти полностью опустошена. Библиотека, которую вёз погибший шофёр, принадлежала когда-то Голицыну, к нему она частично и вернулась. — 2 (немного дополненная гл. «Чонкин в лесу» из «Замысла»)

Немцы в Долговском районе продержались недолго, поэтому отряд под командованием Аглаи отличиться в боях не успел. Он успел только ограбить несколько соседних колхозов (как это делать, Аглая помнила со времён продразвёрстки) и заложить мину под деревянный мост через речку Тёпу под Долговом. Мина была замедленного действия, поэтому взорвалась уже после освобождения района от оккупантов, когда пастух Иннокентий вывел на мост стадо коров. — 3

Осмотрев его с ног до головы, велела лечь рядом. Обняла, стала целовать, ласкать, рукам дала волю. Он сначала был в шоке и даже тут не сразу решился понять, чего она хочет. — 3

Зажигалка <…> была в виде обнажённой женской фигурки. Руки вместе сжал, ножки раздвинулись, между ними огонёк вспыхнул. — 4; возможно, описание реальной зажигалки

— Росточка [Чонкин], правду сказать, небольшого, зато сама знаешь, хреновое дерево всегда в сук растёт. — 5; возможно, неоригинальная метафора от пословицы

— Доктору нужна кровь из пальца. А из жопы не подойдёт? Профессор совсем растерялся. Он, повторим, был советским человеком и хорошо знал, что сочетание слов «Сталин» и «жопа» шокирующе несовместимо и легко тянет на 58-ю статью Уголовного кодекса. Он стал заикаться, исторгать из себя какие-то неопределённые междометия, а Берия и вовсе развеселился и, похлопав профессора по плечу, сказал: — Не бойся, профессор, здесь все свои. Ты же знаешь, у старика геморрой и бывают обильные кровотечения. — 7

— Зачем он в туалет-то ходил? — Ты чего, дурак, что ли? — удивился Вася. — Зачем люди в уборную ходят? — Так то люди, — возразил ефрейтор, — а то Сталин! — Вот дурень! — вмешался сержант Гаврилов. — Сталин тебе что же, не человек? Даже Маркс говорил: ничто человеческое мне не чуждо. — И Маркс ходил в уборную? — ещё больше удивился Митюшкин. — Нет, — сказал Вася, — Маркс в штаны накладывал. <…> Митюшкин надулся, от продолжения разговора уклонился, но ночью растолкал Чонкина с вопросом: — А ты тоже думаешь, что Сталин ходит в уборную? <…> Вернувшись в часть, он сразу попросил встречи с замполитом и принёс ему докладную записку о том, что содержащийся под арестом Василий Углов распространяет клеветнические утверждения, будто товарищ Сталин ходит в уборную. — 9

… председатель военного трибунала Сукнодеров… — 10

— Майкл, <…> тебе не кажется, что у русских происходит какая-то возня, как будто они собираются сегодня летать? — Странно, — сказал Майкл, зевая. — С тех пор как кончилась война, они обычно по понедельникам не летают. Они все суеверные, а понедельник у них тяжёлый день. В воскресенье они пьют амортизационную жидкость, а в понедельник у них болит голова, поэтому они изучают биографию дядюшки Джо. — 14

— А вообшче, как живёте, Иван Васильевич? Чонкин движением губ, вращением глаз и приподнятием плеч показал, что живёт в общем неплохо, спасибо, никогда так не жил: один в светлой комнате с пружинной кроватью, с мягким матрасом, с отдельным сортиром и душем и с трёхразовым питанием. — 19

— Хорошо-хорошо, — пообещал Трумэн. — <…> Я помню, мне говорили, что самолёт ваш, господин маршал, не заблудился и не мог заблудиться, потому что просто перелетел через узкую речку, а ваш лётчик как будто, как мне докладывали, попросил у наших властей политического убежища. — Ну и что? — сказал Сталин. — Мало ли кто у кого чего попросит. А вы ему откажите. <…> — Маршал Сталин, — сказал Трумэн взволнованно. — Поймите меня правильно. Я не могу выполнить вашу просьбу. <…> — Просьбу лётчика вы исполняете, а мою не можете?! А кто он такой?! — Он, — сказал Трумэн, — ваш полковник. Герой Советского Союза! — Ну и что? Я тоже Герой Советского Союза. А что, если я попрошу у вас политического убежища? — Вы? — Трумэн растерялся и даже слегка вспотел от такого предположения, хотя понимал, что оно сделано не всерьёз. Правда, как всякий наивный американец (а все американцы, включая даже президентов, наивны), он был уверен, что все неамериканцы хотели бы стать американцами и стали бы, если бы у них образовалась такая возможность. И маршал Сталин, разумеется, тоже хотел бы стать американцем, но у него такой возможности нет, потому что у него осталось бы в России двое детей. Но всё-таки… — Если бы вы попросили о политическом убежище, — сказал Трумэн с улыбкой, дающей понять, что это всего лишь шутка, — ваша просьба, вероятно, была бы рассмотрена вне всякой очереди. — 22

— Ваше превосходительство, оне рожают! — Кто они? — спросил генерал спросонья. — Оне, ваша кобылья жёнка, ваше превосходительство. Генерал кинулся на конюшню, даже забыв нацепить шпагу. Прибежал как раз вовремя и успел принять роды. Новорождённый упал ему прямо в руки. Генерал стал торопливо и пытливо его разглядывать. Нет, это был точно не жеребёнок. И даже не кентавр. Это было обыкновенное человеческое дитя мужского пола, но необычайно густо заросшее шерстью… Ещё одна особенность отличала ребёнка: пальцы ног у него были сросшимися между собой, а пятки ног — твёрдыми, ороговевшими. — 25

Кеке посмотрела на пацана и заплакала. — Что с тобой? — спросил ее муж. — Тебе ребёнок не нравится? — Он мне нравится, но почему он такой волосатый и что у него с ногами? — С ногами всё в порядке, — успокоил её генерал. — Ноги такие, на которых можно крепко стоять. А волосатость, что ж… Все кавказские мужчины, которых я знаю, обладают богатой растительностью, что является признаком безусловной мужественности. — Но это же ещё не мужчина, а только мальчик. — Да, мальчик, — согласился генерал. — А уже и мужчина. — А как его звать? — спросил Виссарион. Пржевальский на секунду замешкался, потому что имени ребёнку он ещё не придумал и звал его просто «Он». Но тут надо было отвечать быстро, и он ответил: — Сталион. — Это русское имя? — удивился сапожник. — Нет, — сказал Николай Михайлович. — Это английское имя. — И что оно означает? — Сталион по-английски значит жеребец, — объяснил генерал. — 26

Разумеется, этих людей из НТС, как, впрочем, и всяких других, можно было бы изобразить сатирически, и они такого изображения вполне заслужили, но надо помнить, что советские литераторы уже столько упражнялись в сатире над этими именно людьми, что нам, пожалуй, лучше и помолчать. Заметим всё-таки, что среди этих людей были, может быть, последние русские идеалисты, которые мечтали о хорошей, доброй, православной России. Но какой она должна быть, хорошая, добрая и православная, они себе представляли так же неопределённо, как известная героиня известной книги, видевшая хорошую, добрую Россию во сне. — 28

— Я только хотел… — Я понимаю, — перебил Сталин. — Вы хотел. Все хотел. Каждый хотел. Я предлагал вам начать с Туруханской ссылки, но вам, как я слышал, моё предложение, как говорится, не улыбнулось. Народный артист опять перепугался. Он подумал, что если он скажет, что предложение Сталина ему, да, понравилось, то Сталин действительно пошлёт его в Туруханскую ссылку. А если он скажет, что не понравилось, то Сталин рассердится и тоже пошлёт его в Туруханскую ссылку или ещё дальше. Ещё он подумал, что вождей, при всей любви к ним, лучше видеть на портретах, а не живьём. — Нет, почему, — начал он оправдываться. — Я хотел. Я хочу всё, что вы хотите хотеть… — 31

Отодвинул от себя бокал, отодвинул осторожно, как будто опасался, что жидкость, находящаяся в нём, сама плеснётся в лицо. — 31

История — это такая штука, это такой ящик, это такая камера обскура, полная таких жгучих тайн, что когда их узнаешь, хотя бы некоторые отдельные, так прямо дух захватывает, голова кружится и пересыхает язык. И ты качаешь головой и думаешь: нет, уж этого никак не может быть. А оно может, оно может, очень даже может. Быть. — 31; вариант трюизма

Пришлось нам восстанавливать картину прошлого, основываясь на не очень достоверных источниках, сопоставляя разноречивые факты и употребляя в дело собственную интуицию и палец как нескончаемый источник наших сюжетов. — 34

… те, кто необходимые для своих речей слова вроде «коммунистический» или «интенсификация производства» могли выговорить разве что под гипнозом. — 36

Режиссёр Алексей Бочаров, в жизни вежливый человек, на репетициях на актёров кричал, обзывал их разными словами, Меловани от него доставалось особенно. — Вы должны понять, — внушал он Георгию Михайловичу, — что вы играете не себя, а великого человека. Попробуйте себе немножко представить себя на его месте. На месте человека, от которого зависит судьба всего человечества. А вы играете какого-то управдома с нарочитым грузинским акцентом и суетливыми жестами. Я понимаю, что вам трудно подняться выше, но постарайтесь. — 36

В начале весны 1946 года по лагерю перемещённых лиц объявили, что из Америки приехали фермеры и набирают себе работников, иначе говоря, батраков. Перед казармой выстроилось человек около ста. Было предложено тем, кто знаком с сельским хозяйством, сделать шаг вперёд. Все сто, включая «академиков» и обоих мыслителей, шагнули вперёд. Хотя некоторые из них не могли отличить борону от лопаты, а корову знали только по изображению на фантиках от конфет «Коровка». Желание не приблизиться к сельскому хозяйству, а удалиться от границ своей родины как можно надёжнее, заставило их сделать этот шаг. — 37

Часть третья. Чонкин international

Людям, не испытавшим того, что выпало на долю нашего героя, трудно себе представить, как мог такой нутряной русский человек прижиться в столь чуждой ему стране, как Америка. А вот и прижился. И очень даже прижился. Как американская картошка приспособилась к российской почве, так русский человек Чонкин приспособился к почве американской. — 2

Прежние проезды <…> Сталина <…> по Москве были неспешными, величественными и зловещими. Поэт Слуцкий отразил их стихотворением: «Бог ехал в четырёх машинах». Теперь машин было гораздо больше, потому что за четырьмя его машинами двигались соратники — каждый с отдельной своей охраной. Шуршали шины, вихрился сухой предвесенний снег, милиционеры не успевали перекрывать светофоры и истерически свистели во все свистки. — 4

Он идёт по улице, он никого не боится, он никому не нужен, и это счастье — быть никому не нужным! — 4

В Мавзолее Ленин <…> лежал не как все, скрестив на груди руки, а почему-то держа их по бокам и со сжатыми кулаками, словно собирался боксировать… — 14

… добрался он пешком до станции метро «Белорусская». Когда спускался по эскалатору, обратил внимание, что люди встречного потока почти все с мрачным выражением на лицах, похожи на шахтеров, поднимающихся наверх после тяжёлой смены. — 14

На широкой улице увидел Чонкин занимавший чуть ли не целый квартал магазин с аршинными буквами «ОВОЩИ-ФРУКТЫ». Огромные окна были до половины закрашены белой краской, поверх которой художник изобразил огурцы, помидоры, дыни, арбузы, вишни, яблоки, апельсины, ананасы и прочее изобилие. Чонкин решил зайти внутрь и купить здесь пару красных грейпфрутов для завтрака. Магазин был большой, и дверей в него было много, но они все были закрыты, а одна даже забита досками. Только крайняя дверь была отворена, да и то не вся, а наполовину, на одну створку, и в эту одну створку покупатели текли каким-то удивительным образом в два потока. Входящие сталкивались в дверях с выходящими, упирались друг в друга животами, и, казалось бы, никак им не разойтись, но они делали уже отработанные годами вращательные движения и, как две шестерёнки, вворачивались внутрь или выворачивались наружу. <…> Попав внутрь, он никаких грейпфрутов, даже жёлтых, не обнаружил, и вообще магазин был практически пуст, лишь в дальнем углу происходила торговля чем-то, а чем, он сразу не понял, ему показалось, что просто — комьями земли. Люди выстроились в очередь один за другим к прилавку, сбитому из деревянных ящиков. На прилавке стояли весы старинного образца, на которые с одной стороны кладут гири, а с другой стороны — товар. Товаром были эти самые комья земли. Продавщица в старом ватнике, в малиновых шароварах из байки, в вязаных перчатках, подрезанных так, чтобы пальцы оставались голыми, и с потухшей папиросой во рту брала деньги, отсчитывала сдачу, набирала комья в пластмассовый тазик, взвешивала и с грохотом высыпала в подставленные сумки или кошелки. Чонкин, обернувшись к стоявшей за ним худой старухе, спросил, для чего это торгуют землёй. Та посмотрела на него удивленно, спросила, какой землёй, и спросила: а вы не видите, что это морковь? Чонкин, вглядевшись, правда увидел, что что-то похожее на морковь выглядывает из-под засохшей грязи. Он опять обернулся к старухе и поинтересовался, а почему же продавцы не помоют эту морковь, прежде чем продавать. И тут на старуху что-то нашло, и она стала кричать: — Что? Помыть? А может, ещё и почистить? А может, сварить и из ложечки покормить? И вся очередь, как ни странно, приняла сторону старухи, и все стали что-то выкрикивать, но старуха оказалась голосистей других. — Зажрались! — кричала она. — Войну забыли! В землянках жили! Лебеду ели! Блокаду Ленинграда перенесли! — 15

Она была высокого мнения о Чонкине, предполагала, что на многое он способен, но Америка для неё все ещё оставалась где-то за облаками или в потустороннем мире, и даже вообразить, что вот сидящий перед ней человек способен существовать в Америке, она не могла. — 19

Полторы недели проканителилась, но получила в ОВИРе паспорт и отстояла очередь в американское посольство. <…> Потом женщина в очках, с худым и бесстрастным лицом, задавала вопросы, которые все почти пугали Нюру и ставили в тупик: — Кем вам является приглашающее лицо? Она сказала: никем не является. — Если никем не является, зачем он вас приглашает? Вы собираетесь нелегально работать? Выйти фиктивно замуж? Вы состоите в коммунистической партии? Нюра врать не умела. На все три вопроса ответила отрицательно, понимая, что шансов получить визу с каждым ответом всё меньше. Работать не собирается, замуж не хочет, в партии не состоит. Следующий вопрос был: — Вы имеете планы заниматься проституцией? — А надо? — спросила Нюра и совсем приуныла: — Я же старая, куды мне? — 21

О романе

С. Березницкая: Между второй и третьей книгой такой большой перерыв. Что вам мешало его закончить? Владимир Войнович: Обстоятельства в лице советской власти. Понимаете, для работы над таким произведением требуется определённое состояние, спокойный эпический настрой, а этого я как раз и был долгие годы лишён. Кроме того, возвращаясь к старому замыслу, трудно вернуть прежнее состояние души. Я, конечно, помнил о «Чонкине», замысел мучал меня. Возможно, именно так чувствовала бы себя женщина, которая выносила тройню, двоих родила, а третьего оставила в животе на неопределённое время.

	Никто не создал за последнее время такой живой и убедительной речевой маски <…>. «Я тридцать лет не мог войти в состояние «Чонкина», — объяснял мне Войнович, когда я спросил, откуда такая пауза. Сейчас мы все вошли в это состояние, и ничего в этом хорошего нет. Но хорошо уже то, что одна из самых смешных и злобных книг Войновича опять про нас и полностью нам понятна.
	— Дмитрий Быков, «Чистый художник», 31 июля 2018

См. также

• «Монументальная пропаганда»