Замысел (Войнович)

«Замысел» — мемуары Владимира Войновича 1995 года, перемежающиеся художественной прозой. Первая часть одноимённой книги 1999 года.

Цитаты

Книгу эту я буду писать, предположительно, всю оставшуюся жизнь, и все, что отныне будет (и кое-что, что доныне было) мною сочинено, может считаться входящим в неё. <…> Книга эта, если сравнить её с водным пространством, не река с потоком и устьем, а озеро, в которое можно войти с любой стороны. Начало книги условно, вступительные главы могут быть перенесены из одной части в другую, а что касается конца, то он точно не планируется, но последнее написанное автором в этой жизни слово должно стать и последним в книге.

«Хороший мужик» — это в советском и постсоветском обществе человеческое существо мужского пола, которое не выказывает излишнего рвения в деле удавления себе подобных. Оно может и должно проявлять обыкновенные и понятные человеческие побуждения — деньги, женщины, вино, домино, карты, охота, рыбная ловля, баня, — может воровать, брать взятки, но и к слабостям других людей готово по возможности снисходить. Если, впрочем, снисхождение самому снисходящему никакими неприятностями не угрожает. — Хорошие мужики

Первый раз меня собирались съесть и отнюдь не в переносном смысле, а самым натуральным образом, когда мне было десять месяцев от роду. Мои родители, которые всю жизнь зачем-то колесили по всем доступным им пространствам, привезли меня из Таджикистана в город Первомайск на Донбассе показать своего первенца бабушке и дедушке, <…> которые в те места тоже попали случайно. К тому времени на Украине уже начался знаменитый голод 1933 года. Мать моя, по молодой беспечности оставив меня где-то на лавочке, отвлеклась на какое-то дело, а когда вернулась, того, что оставила там, где оставила, не было. Ей повезло, что тётка, которая меня украла, ещё не успела удалиться, что она была неопытная воровка и слишком слаба для борьбы с разъярённой матерью. Таким образом, я был спасён для дальнейшего сопротивления бесконечным попыткам разных людей, организаций и трудовых коллективов съесть меня, как говорят, с потрохами. Моя младшая дочь Ольга в возрасте около трёх лет сочинила такую сказку: «Шел слон. Навстречу ему волк. Волк сказал: «Слон, слон, можно я тебя съем?» — «Нельзя», — сказал слон и пошел целый». Мать моей дочери говорит, что это сказочка про меня. Но, правду сказать, к моменту, когда слону был предложен выбор, он только со стороны выглядел целым. А на самом деле был уже сильно покусан, обгрызан и еле-еле жив. — И пошел целый

… в связи с перестройкой здесь вошло в моду всё русское. <…> Всё большим спросом пользуется русская литература. Нет, не жалкая эмигрантская, <…> а изготовляемая в России. Сочинители этой литературы в одиночку и группами путешествуют по территориям западных стран, в том числе и Германии. За ними бегут толпы издателей, соревнуясь в желании не упустить нового российского гения, который немедленно объявляется как российский Der Grübte Lebende Schriftsteller — Величайший Живущий Писатель. Причём величайших оказалось такое количество, что непонятно, остались ли в России просто великие, просто хорошие или просто простые. — Из письма другу

Книги запрещённые живут дольше незапрещённых, живут по крайней мере до тех пор, покуда запрещены. — там же

Писал я обычно на валенке. Между двумя комнатами, нашей, на две семьи, и двенадцатиметровой, на одну, был разделявший их тамбур, квадратный, полтора метра на полтора, освещённый голой лампочкой в сорок свечей. Там висела грязная роба, и скапливалась разная обувь. В том числе подшитые валенки жены ожидали подходящего времени. Здесь же был детский стульчик, в котором моя сидельная часть в те годы ещё легко помещалась. Не находя иного спокойного места, садился я на стульчик, ставил перед собою валенок, клал на валенок амбарную книгу в твёрдом картонном переплёте и уплывал от реальности так далеко, что не замечал хождения соседей и хлопанья дверей со стороны то правого, то левого уха. — На валенке

Широкое поле рядом с деревней было аэродромом, а при нём расположились авиационный истребительный полк и привязанный к полку батальон аэродромного обслуживания (БАО). Городок, где жили лётчики, механики, мотористы и красноармейцы из БАО, был временный, казармы и командирские общежития друг от друга отличались только плотностью проживания и представляли собой бараки, сколоченные в основном из фанеры. По вечерам при части на пыльном пятачке между летной столовой и казармами БАО бывали танцы под патефон, <…> деревенские девушки, натянув на себя что получше, попарно и в одиночку тянулись в сторону колючей проволоки, подныривали под неё и возникали па пятачке в надежде на приглашение к танцу и на дальнейшее противоборство. В противоборстве одна сторона стремилась где-нибудь в ближайших кустах или в стоге сена немедленно справить «своё удовольствие» и тем ограничиться, а в задачу другой стороны входили бдительность, отпор и стремление закрепить любовь обещанием, что охраняемый предмет вожделения после законного оформления отношений (но никак не раньше) перейдёт навсегда и в полную собственность алчущего. По принципу: тады хучь ложкой. А чтобы до времени уберечь самих себя от чужого напора и своей же минутной слабости, продевали девушки в трусы не резинки, а верёвки, да такие, чтобы впопыхах ни развязать, ни разорвать, ни зубами перекусить. — там же (из утерянного рассказа «Вдова полковника», протографа части первой «Перемещённого лица»)

Она ждала от него письма, но, не дождавшись, сама написала ему, зная только имя адресата и ничего больше. Фамилию у Ивана она в ту ночь спросить постеснялась и теперь написала: «Красная Армия, Энская часть, Ивану, который знает». Даже чеховский Ванька Жуков адресовал свое послание более точно, он знал дедушкино отчество. Адресат на её послание никак не отозвался, но и отправление не вернулось, что давало кое-какую надежду. — «Вдова полковника» (см. «Перемещённое лицо», часть первая, гл. 8)

Из всех встреченных В. В. рьяных защитников советской власти он в те годы не встретил ни одного, чья приверженность данному строю не подкреплялась бы уголовными соображениями. — Писать, лёжа под колёсами грузовика

На реке лёд ещё был крепок, а здесь безмятежно сияло солнце и из-под слежалого, тёмного, сбитого к бровке снега медленно, робко, словно готовые втянуться обратно, выползали ручьи. — Уговорить графа Потоцкого

Бабушка вообще имела привычку говорить неприятное и пророчить наихудшие варианты. Я однажды нашел где-то ведро с зеленой масляной краской, опустил в него обе руки и получил две красивые зеленые перчатки. Увидев это, бабушка сказала, что масляная краска вообще не отмывается и мои руки придется отрезать. Я ужасно перепугался и даже заплакал, но потом подумал и сказал, что если руки нельзя отмыть, то зачем же их все-таки отрезать? Лучше я буду всю жизнь ходить с зелеными руками. Бабушка возразила, что это никак невозможно. Масляная краска перекрывает все поры, руки без доступа воздуха загниют, и без ампутации не обойтись. — Я умру

…Когда-то у В.В. был сосед, по социальному положению член Союза писателей СССР и по профессии сказочник. Он писал сказки про добрых зверей и птиц, и самым добрым существом был у него переходящий из сказки в сказку Добрый Аист, которого автор обычно наделял своими собственными, как ему виделось, достоинствами. Поэтому самого сказочника добрые к нему люди звали Добрый Аист, а не очень добрые прозвище сократили и называли попросту Дрист. <…> «Мат, — кричал он, — это что-то грязное, омерзительное. Матерные слова придумал какой-то отвратительный горбатый онанист». В.В. с этим мнением согласиться не мог. <…> Может быть, именно тот самый горбатый онанист и к тому же ханжа и придумал разделить слова на приличные и такие, которые надо произносить сладострастно, шепотом и с оглядкой. «Глупости! — пылал в негодовании Аист. — Почему, если вам хочется зачем-то помянуть свою пипку, вы должны обязательно употреблять слово из трёх букв? Вам разве недостаточно сказать «половой член?» «А почему вы, — сказал его собеседник, — вот это сооружение, что у вас между щек, называете словом из трех букв, а не сморкательным членом?» — Евреи тела

… половые органы на теле человека, это как евреи в России. Никто не бывает к ним равнодушен, но одни полагают, что они ужасны и отвратительны, а другие делают вид, будто не знают, что это такое и для чего существует. Обозначать их словами следует с большой осторожностью. «Жид» звучит так же непристойно, как другое слово с тем же количеством букв. Слово «еврей» цензурно, но употребляется как бы в научном смысле, как латинское «пенис». Сказать это слово бывает нужно, но при произнесении возникает заминка, говорящий пытается пробросить его незаметным пасом и тут же двинуться дальше. <…> Деревенская старушка рассуждала на эту же тему: «Евреи хорошие люди, только название у них очень противное». — там же

В шестьдесят каком-то году мы с женой зашли в ресторан «Якорь» на улице Горького. Это был ресторан еврейской кухни. Все знали, что ресторан еврейской кухни, но эта его особенность не афишировалась и сохранялась как бы подпольно и непонятно чего ради. Тем более что директор, повара и официанты были, я слышал, русские. <…> Так вот, мы с женой зашли в ресторан, официантка дала нам меню, а сама застыла над нами с блокнотиком, ожидая заказа. Собственно, меню было обыкновенное, как во всех других ресторанах. Котлеты, шницели, шашлыки, но среди них кушанье под загадочным названием: блюдо национальное. Я ткнул пальцем в название и спросил официантку: — А что значит блюдо национальное? Какой национальности? — Сами знаете, — сказала официантка и покраснела. — Сами знаете

Инстинкт не убий родился до заповеди. Больше того, он сам родил эту заповедь. — Инстинкт умнее ума

Гений инстинктивен и обладает мощным интеллектом. Но интеллект не заслоняет инстинктов, доверяет им. — там же

Антон был членом групкома литераторов и работал в уникальном жанре: сочинял частушки, загадки, пословицы и поговорки о преимуществах советского образа жизни и колхозного строительства. Занимался он этим для денег, а удовольствие получал от намеренной идиотичности своих сочинений, из которых я запомнила отдельные перлы вроде: «Бригадному подряду все рады», <…> «Председатель в колхозе, что в улье матка, без него ни дела нет, ни порядка». Раньше Антон служил на подводной лодке, о чем рассказывал так: — Мы лежали на страже мира на дне пролива Королевы Шарлотты. С одной стороны город Ванкувер, Канада, с другой — Сиэтл, Соединенные Штаты Америки. Лежим тихо, мирно, с научными целями, но в случае чего можем так п…дануть, что ни от того, ни от, другого города ничего не останется, кроме пыли. — Элиза Барская. Жертва Хиросимы

В начале 1987 года <…> в Нью-Йорке на <…> встрече с эмигрантами в церкви. <…> Ему был задан вопрос, всех волнующий: а будут ли печатать в СССР Солженицына? Кирюша тут же извернулся самым ловким образом. — Ну, Солженицын — это такое огромное явление, он сам по себе целое государство. А государство с государством как-нибудь сами договорятся без нас. И этим трюком сорвал аплодисменты. — Из письма другу (№4)

Дедушка умер, и никто больше не давал мне курить, а я в свои шесть лет к куренью уже пристрастился. Я стал воровать папиросы у мамы. Сначала не знал, куда девать окурки, а потом (умный был мальчик) нашел им очень подходящее место: раздвигал пасть [картонной] лошади Зины и бросал окурки внутрь. Если когда-то следующий владелец лошади Зины разодрал её до конца, он, наверное, был удивлён тем, что питалась лошадь исключительно окурками папирос «Беломорканал». — Пчелиная смерть

Тихо падают вниз звёзды первые белыми брызгами, и на мокрый песок их выносит слепая волна… — Стихи не наши (стихотворение 1956 г.)

Когда В. В. много лет спустя слушал рассказы о невероятных трудностях первых месяцев эмигрантской жизни, он только усмехался и спрашивал своих собеседников, не пробовали ли они когда-нибудь эмигрировать в Москву. В Москве для эмигрантов из провинции не было никаких сохнутов, хиасов, благотворительных фондов, ночлежек, но зато были правила прописки и милиция, которая бдительно охраняла вокзалы, парки и скверы от таких бродяг, как В. В. И стоило ему прикорнуть на заплёванном вокзальном полу или на садовой скамейке, его тут же тормошили, поднимали, стаскивали со словами «не положено», а если он пытался «качать права», тащили в участок, предлагали покинуть столицу в 24 часа, стращали, подносили к носу кулак, обещали «навешать пиздюлей» и сделать инвалидом без внешних следов побоев. — Эмиграция в Москву

Коммунизм — не молочные реки, С берегами кисельными, не <…> Заводь, затхлость мещанского быта В бесконечном засилье вещей. Коммунизм — это вечная битва И готовность погибнуть на ней. — Коммунизм — не молочные реки (приписано З. М. Мыркину, как 1958 г.); вариант распространённых мыслей

… Александра Второго, проезжавшего здесь на поезде, народоволец Желябов хотел взорвать, но не сумел. Запорожцы гордились всеми составными этой истории: и что царь здесь проезжал, и что именно здесь его хотели убить, и что именно здесь его не убили. — Запорожье

— А я вот слышал, <…> вчера возле коксохимического завода бомба упала, но не взорвалась. — Ну, значит, оказалась бракованная, — решил Тимошенко. — А вот и не бракованная, — торжествующе говорит Чушкин. — А как раз даже слишком нормальная. Когда саперы приехали, бомбу-то разобрали, а в ней заместо взрывчатки — песок. И записка «Чем может, тем поможет». Это вот и есть наглядное проявление солидарности немецкого пролетариата с нашим рабочим классом. — Чем можем, тем поможем

Нарева с печальным и безучастным ко всему выражением полулежала в углу арбы, держа живот растопыренными пальцами, словно боялась, что он улетит. — Степь да степь кругом

— …Вырастешь, будешь большой и сильный, — добавил я, — и тогда тебя будут бить сильнее. Сильного слабо бить без толку. — Жизнь после жизни

См. также

• Иванькиада (1976)
• Дело № 34840 (1993)