Драмы идей, трагедия людей

«Драмы идей, трагедия людей» — статья Марка Амусина 2009 года о Станиславе Леме и братьях Стругацких.

Цитаты

Станислав Лем и братья Стругацкие. Двуглавый орёл восточноевропейской фантастики.

В становлении репутаций и “брендов” этих двух авторов, в их творческой эволюции было немало общего. Оба начинали в жанре научной фантастики, достигли в нём высот, обрели славу. Оба довольно быстро выросли из “детских штанишек” стандартной НФ и оставили эти лохмотья позади. Оба вырвались на просторы общественной критики и сатиры, научно-социального прогнозирования, этической рефлексии. Оба стали символами. Стругацкие — подспудных интеллектуальных ересей и бунтов в недрах советской идеоимперии. Лем — вольного интеллектуального любомудрия, сращивания фантастики с футурологией и культурологией.

Для польской и советской читательских аудиторий близость этих феноменов определялась сходством их историко-культурных контекстов (а проще — оттепелью конца 50-х годов <…>), а кроме того — действительно разительным тематическим параллелизмом Лема и Стругацких, множеством совпадений и перекличек в их книгах 50—60-х годов. И в то же время при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что за этим далеко не случайным сходством таятся абсолютно разные и даже контрастные художественные системы. Как ни странно, фронтального их сопоставления и сравнительного анализа в критике до сих пор не было.

“Возвращение со звёзд” <…>. Люди нового времени, подавив атавистические инстинкты с помощью “бетризации”, больше всего ценят безопасность, комфорт и душевный покой. Между ними и звездолётчиками — чуть ли не тканевая несовместимость.

Рельефн[о] сходства и различия наших авторов проявляются при сопоставлении романа “Эдем” (1959) и повести “Попытка к бегству” (1962). Тут совпадают не только базовые ситуации, <…> но и сюжетные схемы. <…> Земляне должны решить: ограничиться наблюдением или вмешаться в ситуацию. Здесь и возникает расхождение. Лем заставляет своих героев смириться с очевидным: <…> попытка серьёзного вмешательства с целью “исправления” чревата тяжёлыми и непредсказуемыми последствиями — ввиду отсутствия общего языка, общего культурного опыта. <…> Смысловое пространство повести Стругацких разомкнуто и неконсистентно. В неё могут врываться не поддающиеся учёту, “беззаконные” факторы, каковым и становится один из участников экспедиции, странный человек Саул Репнин,..

Нетрудно увидеть, что, <начиная с «Трудно быть богом»,> Стругацкие откликаются на культурно-идеологические веяния времени, дают быстрые, опережающие ответы на вопросы, которые ещё только начинают вызревать в неглубоких недрах советского общественного сознания.

В “Улитке на склоне” <…> Лес представляет собой Иное, но неудалённое, располагающееся “за поворотом в глубине”. Лес — мутант нашего мира, его экстраполяция в сферу странного, неведомого, но возможного. Управление по делам Леса связывает эту “иносущность” с вполне посюсторонней реальностью. <…> Почва “Улитки” дыбится и щетинится разнонаправленными и разноуровневыми вопросами, коллизиями и аллюзиями.

У Лема даже в самом драматичном, человечески волнующем его произведении материя текста добротна и пластична, но — неярка, интонационно бедновата, функциональна. <…> Парадокс: Крис Кельвин рассказывает о своём запредельном, не укладывающемся ни в сознании, ни в душе опыте языком стандартного любовно-психологического романа:..

… “Улитка на склоне” — самая удачная пересадка кафкианской поэтики на российскую литературную почву. <…> Сказано: “Поэта далеко заводит речь”. К прозаикам братьям Стругацким это относится в полной мере. Про них не скажешь, что они — уверенные хозяева дискурса. В “Улитке”, как и во многих других вещах, они частенько отпускают поводья, покорно следуют за языком с его строптивым норовом и капризными преференциями. И язык приводит их к находкам и результатам, порой неожиданным для них самих, но выигрышным.

Самоирония, беспощадность героя «Гласа Господа» к себе не делает его более живым и самодостаточным. Однако одно безусловно отличает его от “мыслящей машины”. Это — острая, порой мучительная рефлексия рассказчика относительно возможных последствий Проекта и моральной ответственности, которая ложится на плечи его участников.

“Пикник на обочине”. <…> У Стругацких <…> смысловая посылка воплощается в насыщенном, полнокровном сюжете, в центре которого — психологически на редкость достоверный образ сталкера Рэда Шухарта, от первой и до последней страницы постоянно меняющегося, раскрывающего все новые черты своего характера то во внутреннем монологе, то в объективном авторском описании со стороны. К этому, конечно, нужно добавить удачно найденный и любовно разработанный “идеобраз” Зоны — воистину чужеродного, “нечеловеческого” пространства, в котором разлиты угроза, опасность, тайна, но в то же время и странная, притягательная магия.

В другой своей ипостаси Лем осваивает роль ворчливого и язвительного смотрителя Вавилонской библиотеки (по Борхесу), распорядителя всего накопленного человечеством духовно-интеллектуального достояния. В собственно художественной практике он зачастую буквально идет по следам Борхеса, подробно развертывая небрежно разбрасываемые аргентинцем методологические намеки и наметки, семена смысловых и жанровых парадигм.

Братья Стругацкие до самого конца своего совместного творческого пути оставались плотью от плоти “советской цивилизации” <…>. Здесь был их Родос, здесь они и прыгали, никогда не отрываясь слишком сильно от своей исторической почвы. <…> А фантастические их находки и допущения, истончаясь, утрачивая физическую осязаемость и пространственные координаты, все больше превращались в инструменты — лупы, призмы, светофильтры — укрупнения и прояснения волновавших их проблем.

И в пору экклезиастовой умудрённости братья Стругацкие остаются одержимы “социальными эмоциями”..

Род человеческий не заслуживает ничего лучшего, чем злая, отстранённая, хлёсткая, как пощёчина, насмешка (возможно, впрочем, что Лем рассчитывал и на терапевтический, шоковый эффект подобной насмешки).

В “Осмотре на месте” абсурдистский юмор “Дневников Ийона Тихого” дополняется <…> дискредитацией идеологической оппозиции “коммунизм — капитализм” под девизом “Чума на оба ваши дома”.

Стругацкие остались, в основном, заперты в русскоязычной ойкумене (с некоторыми прорывами в Восточную Европу и в англосаксонский мир). Но в этой “резервации” их наследие смогло сохраниться — несмотря на убийственные вызовы времени. Советская цивилизация <…> канула в Лету, вместе с её проблемами, надеждами, иллюзиями и внутренними борениями, которые сейчас представляются архаичными. А с нею — и многие смысловые парадигмы книг Стругацких. Но оказалось, что и оставшегося довольно, чтобы держать их на плаву. Тексты Стругацких врезались в память читателей увлекательнейшими сюжетами, живыми героями на распутьях выбора, звонкими фразами-паролями:..

Литература

«Знамя. — 2009. — №7 (репост на сайте «Журнальный зал»)