Гермотим, или О выборе философии
«Гермотим, или О выборе философии» (др.-греч. Ἑρμότιμος ἢ Περὶ Αἱρέσεων) — диалог Лукиана, посвящённый философской критике, написанный в период его перехода от риторики к философии в конце 150-х — начале 160-х годов. Самый длинный у Лукиана. Диалог ведёт Ликин (греческая форма имени автора)[1].
Цитаты
править22. Ликин. Допустим, что Добродетель представляет собой нечто похожее на город, обитаемый блаженными гражданами <…>. Граждане эти — существа высочайшей мудрости. Они все отважны, справедливы, благорассудительны и лишь немного уступают богам. В этом городе не увидишь, как говорят, ни одного из тех дерзких деяний, которые во множестве совершаются у нас, где грабят, насилуют и надувают, — нет, в мире и согласии протекает там совместная жизнь граждан <…>. Итак, живут они жизнью ясной и всеблаженной, наслаждаясь законностью, равенством, свободой и прочими благами. |
33. Что делает <…> Гермотим? Он находит возможным верить тому, что говорят о нас наши противники, и полагает, что наше учение действительно таково, как утверждают они, не зная правды или скрывая её? Ну, а если ему доведётся быть судьёй на состязании и он увидит, как атлет, упражняясь перед борьбой, даёт пинки ногой в воздух или поражает кулаком пустоту, как будто нанося удары воображаемому противнику, — неужели он тут же объявит его непобедимым? <…> Победу же провозглашать следует тогда, когда атлет одолеет соперника и, оказавшись сильнее, принудит к сдаче, — никак не раньше. Пусть же и Гермотим не заключает по призрачным сражениям, которые дают нам заочно его учителя, как будто они сильнее и как будто опрокинуть такие учения, как наши, не представляет труда! Ведь, право, это значило бы уподобиться детям, которые возводят свои домики и тотчас же сами их с лёгкостью разрушают; или походит на стрелков, упражняющихся в стрельбе, посадив на шест связанное из соломы чучело; они отходят на несколько шагов, прицеливаются, спускают тетиву и, если попадут, пронзивши чучело, тотчас поднимают крик, как будто совершили нечто великое оттого, что стрела прошла сквозь пучок соломы. |
48. С кого бы <…> начать наш путь? Или это безразлично? Но начнём с любого, кто попадётся, — с Пифагора, например. Сколько же нам положить времени на то, чтобы изучить всё, изложенное Пифагором? Не забыть бы прибавить и знаменитые пять лет молчания… Что же? С этими пятью, я думаю, довольно будет тридцати лет. Или много? Ну уж, во всяком случае — двадцать. |
51. Эх, Гермотим! Что такое правда, <…> ты со своим учителем, люди мудрые, определите, наверно, лучше меня. А я только знаю, что выслушивать её не очень-то сладко. Ложь пользуется гораздо большим почётом: она красивее лицом, а потому и приятнее. Правда же, которой незачем скрывать подделки, беседует с людьми со всей жесткостью, и за это они на неё обижаются. |
58. Гермотим. Вот точно таким же образом обстоит дело и с философией. Для чего выпивать бочку, если можно по небольшому глотку узнать, каково всё содержимое? |
66. … все философы исследуют блаженство, что это, собственно, такое, и каждый определяет его по-иному <…>. И возможно, конечно, что блаженство совпадает с одним из этих определений, но не является невозможным, что оно заключается в чём-то другом <…>. И похоже на то, что мы перевертываем должный порядок и, не найдя начала, торопимся сразу к концу. А нужно было, я полагаю, сначала выяснить, известна ли истина и владеет ли ею, познав её, вообще кто-нибудь из философов, а потом уже, после этого, можно было бы по порядку искать, кому следует верить. |
68. Нет для тебя иного средства к разысканию истины, кроме одного, но верного и надёжного: обладай способностью судить и отделять ложь от истины, отличай, подобно пробирщикам, полноценное и настоящее от поддельного — и, вооружённый этой способностью и знанием, приступай к исследованию предмета нашей беседы, а не то, будь уверен, ничто не помешает всякому провести тебя за нос или приманить свежей веточкой, как барана. Как воду за столом, каждый кончиком пальца будет передвигать тебя, куда захочет, и, клянусь Зевсом, ты станешь подобен прибрежному тростнику, растущему у реки, который гнётся под всяким дуновением, когда даже легкий ветер, повеяв, волнует его. |
74. Начав с ложной посылки, геометрия заставляет строгим доказательством признать выставленное утверждение истинным. |
80. Хочешь, расскажу тебе, что, как я слышал третьего дня, говорил о философии какой-то человек в весьма преклонных летах, к которому за мудростью прибегает вся молодёжь? Так вот, требуя плату с одного из учеников, он выражал неудовольствие, говоря, что срок пропущен и за опоздание полагается пеня, так как уплатить следовало шестнадцать дней назад, в полнолуние. Так ведь было условлено. |
86. Гермотим. Тебе, Ликин, я приношу немалую благодарность: какой-то мутный бурный поток уносил меня, и я уже отдавался ему, увлекаемый течением водяных струй, но ты вытащил меня, представ, как божество в трагедии[1], появляющееся на театральном приспособлении. Мне кажется, будет разумно, если я обрею себе голову, как это делают свободные, спасшиеся после кораблекрушения, и сегодня же принесу благодарственную жертву, отряхнув с глаз весь этот мрак. |
Перевод
правитьН. П. Баранов, 1935
Примечания
править- ↑ 1 2 3 И. Нахов. Комментарии // Лукиан. Избранное. — М.: Художественная литература, 1987. — Библиотека античной литературы. — С. 567-8.
- ↑ В связи с предыдущим, этот совет означает избегать современной лжефилософии, обратившись к той единственной, что ещё сохранила живой дух критицизма и призывает к борьбе с несправедливостью, то есть к кинизму.