Клод Адриан Гельвеций

Клод Адриа́н Гельве́ций (фр. Claude Adrien Helvétius; 31 января 1715 — 26 декабря 1771) — французский писатель и философ-материалист. Его главные сочинения — «Об уме» (1758) и «О человеке» (1769).

Клод Адриан Гельвеций

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

	Море не выходит из предписанных границ. На это отваживается только человек.
	— записная книжка

Письма

	Я устал от того, <…> что столько написал низкой прозой без какой-либо надежды увидеть что-нибудь из этого напечатанным при моей жизни. У меня нет мужества, чтобы предпринимать длительную работу, моя память слабеет с каждым днём. <…> Я вновь почувствовал вкус к стихам, к которым Вы пристрастили меня лет двадцать пять назад. Хотят, чтобы я окончил поэму «Счастье». У меня далеко не такое хорошее мнение о ней, как у моих друзей. Ваши стихи вызвали у меня отвращение к моим стихам.
	Je suis fatigué <…> d’avoir tant écrit de vile prose sans aucune espérance d’en voir jamais rien imprimé de mon vivant. Je n’ai plus le courage de faire de longues entreprises de travail ; ma mémoire s’affoiblit tous les jours. <…> J’ai repris le goût des vers, pour lesquels vous m’aviez si fort passionné il y a vingt-cinq ans et plus. On veut que je finisse le poëme du Bonheur. Il s’en faut bien que j’en aie si bonne opinion que mes amis. Vos vers m’ont dégoûté des miens.
	— Вольтеру, 15 октября 1771

1750-е

	Вы говорите нам: таков мир, как им управляли и как им до сих пор управляют. Вы часто наделяете его разумом и мудростью, которые в сущности принадлежат лишь Вам, и он будет весьма удивлён тем, что Вы оказываете ему знаки уважения. Вы снисходительны к предрассудкам, обращаясь с ними так, как юноша, вступая в свет, обращается со старыми, но ещё не лишёнными претензий женщинами, подле которых он хочет быть лишь вежливым и казаться хорошо воспитанным. Но не слишком ли Вы им льстите? <…> Если наши потомки будут обладать здравым смыслом, я сомневаюсь, что они приспособятся к нашим принципам правления и применят к государственному строю, несомненно, лучшему, чем наш, Ваше сложное равновесие властей. <…> Король является рабом своих любовниц, фаворитов и министров. Если он рассержен, то пинок, который получают его придворные, передаётся ими дальше, вплоть до последнего слуги. Вот, как мне представляется, единственное применение посредников в правлении.
	Vous nous dites : Voilà le monde comme il s’est gouverné, et comme il se gouverne encore. Vous lui prêtez souvent une raison et une sagesse qui n’est au fond que la vôtre, et dont il sera bien surpris que vous lui fassiez les honneurs. Vous composez avec le préjugé, comme un jeune homme entrant dans le monde en use avec les vieilles femmes qui ont encore des prétentions, et auprès desquelles il ne veut qu’être poli, et paroître bien élevé. Mais aussi ne les flattez-vous pas trop ? <…> Un roi est esclave de ses maîtresses, de ses favoris, et de ses ministres. S’il se fâche, le coup de pied qu’en reçoivent ses courtisans se rend et se propage jusqu’au dernier goujat. Voilà, j’imagine, dans un gouvernement le seul emploi auquel peuvent servir les intermédiaires.
	— Ш. Монтескьё про «О духе законов», после 1751

	Я получил <…> новые сочинения о земледелии, которые Вы мне послали. В них содержится, несомненно, очень хорошее собрание физических наблюдений, но было бы ошибкой считать их непосредственно полезными для Франции. Прежде чем извлечь из них пользу, крестьянину надо научиться читать, а чтобы научиться читать, ему нужно быть более богатым. Нужно даже, чтобы он был в состоянии делать опыты и покупать новые орудия. <…> Извлекут ли выгоду из этих наблюдений сами помещики? Но все богатые помещики, которые в состоянии проводить опыты в своих имениях, живут в Париже, занимаются другими делами и уделяют лишь немного времени занятиям земледелием. Если они и живут в деревне, то недолгое время и скорее для того, чтобы опустошать кошелёк своих арендаторов, чем их подбадривать. Нужно жить в Париже. Есть дети, которых нужно пристроить, и покровители, с которыми нужно поддерживать отношения. Следовательно, сама форма правления противодействует тому, чтобы богатые помещики оставались в деревне. Что касается небогатых помещиков, которые вынуждены там поселяться, у них складываются такие же обстоятельства, как и у крестьянина. Значит, все трактаты по земледелию следует начинать с трактата о финансах и форме правления, чтобы сделать обитателя деревни более богатым.
	J’ai reçu <…> les nouveaux ouvrages sur l’agriculture que vous m’adressez. Les observations qu’ils renferment sont sans doute très bonnes comme recueil d’observation physiques ; mais si on les regarde homme d’une utilité prochaine à la France, on se trompe. Il faut, avant d’en profiter, que le paysan sache lire ; et pour apprendre à lire il faut qu’il soit plus riche. Il faut même qu’il soit en état de faire des expériences, et d’acheter de nouveaux outils. <…> Sera-ce donc les propriétaires eux-mêmes qui profiteront de ces observations ? Mais les propriétaires riches et en état de faire des expériences sur leur terrain, demeurent tous à Paris, s’occupent d’autres emplois, et peu d’agriculture. S’ils habitent la campagne, c’est pour peu de temps ; c’est plutôt pour pressurer la bourse de leurs fermiers que pour les encourager. Il faut vivre à Paris. On a des enfants à placer, des protecteurs à cultiver. C’est donc la forme du gouvernement qui s’oppose à ce que les propriétaires riches restent à la campagne. Quant aux propriétaires mal aisés qui sont obligés de s’y fixer, ils sont dans le cas du paysan. Il faut donc commencer tout le traité de l’agriculture par un traité de finance et de gouvernement pour rendre plus riche l’habitant de la campagne.
	— маркизу де ***

	Слава множества могущественных наций погребена под развалинами их столиц. <…> Если бы греки только завоевали Азию, их имя было бы теперь забыто. Лишь памятникам, воздвигнутым ими наукам и искусствам, они обязаны той данью восхищения, которую им платит наша признательность.
	La gloire d’une infinité de nations puissantes s’est ensevelie sous les ruines de leurs capitales. <…> Si les Grecs n’eussent vaincu que l’Asie, leur nom seroit maintenant oublié. C’est aux monuments qu’ils ont élevés aux sciences et aux arts qu’ils doivent encore le tribut d’admiration que notre rcconnoissance leur paie
	— И. И. Шувалову, около 1758

	Высота, которая отделяет Вас от всех других писателей, не должна позволить Вам заметить какую-либо разницу между ними.
	L’élévation qui vous sépare de tous les autres écrivains ne doit vous laisser apercevoir aucune différence entre eux.
	— Вольтеру, 1758

	Если все нации испытывают величайшее уважение к г-ну Юму, то это потому, что его сочинения — благодеяние для человечества…
	Si toutes les nations ont pour M. Hume la plus haute estime, c’est que ses ouvrages sont un bienfait pour l’humanité…
	— Д. Юму, 1 апреля 1759

1760-е

	… нынешнее состояние Ваших парламентских дел, заставило меня задуматься о причинах, которые помешали этой корпорации, являющейся посредником между королём и его подданными, пользоваться всем доверием и всей властью, которыми она должна быть облечена. Я искал, каковы Ваши естественные враги. Я увидел, с одной стороны, министров, желающих быть самовластными, крупных вельмож, возмущённых тем, что буржуа имеют право их судить; с другой стороны — духовенство, ревниво относящееся к тому, что не все виды власти находятся у него в руках, и стремящееся подчинить себе всякую власть в государстве. Не следует, чтобы парламент льстил себя надеждой когда-нибудь взять верх над этими двумя видами врагов. Ему следует надеяться на непоследовательность и сменяемость первых. Но никогда не надо заключать перемирие с последними. Это — существующее с незапамятных времён сословие, которое под давлением обстоятельств иногда бывает вынуждено изменять правила поведения, но которое никогда не отказывается от них, потому что его интерес очень тесно с ними связан и этот интерес никогда не совпадает с интересом парламентов или граждан, которых парламенты защищают. <…> Мало есть писателей, преследуемых в последнее время, которые не преследовались бы именно за утверждение в своих сочинениях принципов, благоприятных для магистратов. Духовенство это ясно увидело. Поэтому оно не упускало случая забить тревогу, испуская обычные крики о безбожии и неверии, и вовлекать Вас в преследования лучших друзей, которых вы имеете в народе. Не обманывайте себя: знаменитый писатель имеет множество сторонников, он даже обладает известностью лишь благодаря тому, что указал людям истины, которые их задевают или им льстят. О нём судят именно по этим истинам, а не по Вашим приговорам.
	… état actuel de vos affaires du parlement m’a fait réfléchir sur les causes qui ont empêché ce corps médiateur entre le roi et ses sujets de jouir de tout le crédit et de toute l’autorité dus à cette prérogative. J’ai cherché quels étoient vos ennemis naturels. J’ai vu, d’une part, des ministres qui veulent être despotiques, des grands seigneurs indignés que des bourgeois aient le droit de les juger ; de l’autre, le clergé jaloux que toute espece de puissance ne soit pas entre ses mains, et qui voudroit que toute autorité dans l’état lui soit subordonnée. Il ne faut pas que le parlement se flatte de jamais gagner ces deux sortes d’ennemis. Il a plus à espérer de l’inconséquence et de l’amovibilité des premiers. Mais il n’y a jamais de treve à faire avec les derniers. C’est un corps éternel que les circonstances forcent parfois à changer de maximes, et jamais à les abandonner, parceque son intérêt y est trop étroitement attaché, et que cet intérêt n’est jamais celui des parlements, ni des citoyens qu’ils protegent. <…> Il est peu d’hommes de lettres persécutés dans ces derniers temps qui ne l’aient été précisément pour avoir établi dans leurs ouvrages des principes favorables aux magistrats. Le clergé l’a bien vu. Aussi n’a-t-il pas manqué, par son cri ordinaire d’impiété et d’irréligion, de sonner l’alarme, et de vous engager à persécuter les meilleurs amis que vous ayez dans le public. Ne vous y trompez pas : un écrivain célebre a de nombreux partisans ; il n’a même de célébrité que pour avoir enseigné aux hommes des vérités qui les touchent ou qui les flattent. C’est d’après ces vérités qu’on le juge, et non d’après vos arrêts.
	— А. Ф. Шовлену

	Я видел Ваши последние «Беседы». Ваш дикарь — это мой человек. Вы — Ахилл, сражающийся за разум. Но Вы сражаетесь против богов, отсюда следует, что разуму всё же придётся уступить. Что он может сделать в конце концов против силы? Здесь хотят задушить всякого рода ум и талант, и ущерб, который будет нанесён нации, заметят лишь тогда, когда помочь будет невозможно. Стоило бы только задуматься над тем исполненным низости и подлости состоянием, в котором находятся португальцы, народ, лишённый искусств и промышленности, который англичане одевают от шляпы до башмаков, и увидели бы, насколько пагубно невежество для нации.
	J’ai vu vos derniers Dialogues. Votre sauvage est mon homme. Vous êtes l’Achille qui combattez pour la raison. Mais vous combattez contre les dieux ; il faudra qu’enfin la raison succombe. Que peut-elle à la longue contre la puissance ? On veut étouffer ici toute espece d’esprit et de talents ; et l’on ne s’apercevra du tort qu’on aura fait à la nation que lorsque le remede sera impossible. Que l’on considere l’état de bassesse et d’avilissement où se trouvent les Portugais, peuple sans arts, sans industrie, que l’Anglais habille depuis le chapeau jusqu’au soulier ; et l’on verra combien l’ignorance est ruineuse pour une nation.
	— Вольтеру, 1761

	Английский государственный строй преуспел в том, чтобы максимально развить активность этого народа. Он не предусмотрел, однако, средств, которые поставили бы под контроль последствия этого и помешали бы им причинять вред. Преувеличивая свои силы, эта форма правления простирает всё шире своё могущество, но рано или поздно это могущество ослабнет. <…> Быть более счастливой Англии мешает то, что её писатели слишком расхваливают её государственное устройство, которое наши философы со своей стороны упорно считают совершенным; презрительный взгляд, брошенный на рабство и суеверие других народов, заставляет Англию ценить этот государственный строй ещё больше. Она думает, что обязана ему всем своим процветанием, которое, однако, представляет собою не что иное, как искусство ловкого негоцианта заставить служить своей удаче глупость и беспечность своих соседей. <…> Формы правления крупных государств всегда скрытно тяготеют к деспотизму, подобно тому как человек всегда естественно стремится к тому, чтобы обеспечить свои личные интересы. <…> Территория всей Британской империи составляет только половину владений Франции, и беспокойство, терзающее англичан, заставляет их добиваться владений на всём земном шаре. Эти владения необъятны в Азии и Америке; напрашивается сравнение этой империи с воробьём, который хочет подняться в воздух на крыльях орла. <…> Заглянем в историю Англии: с тех пор как она получила государственный строй, можно видеть народ, продвигающийся вперёд наудачу, вверившийся законам, которые он не осмеливается усовершенствовать; нацию, постоянно занятую трудом, которая мало что предвидит, движется без остановки, в своих проектах предусматривает лишь торговые барыши и воюет только для того, чтобы притеснять свои колонии или нарушать покой своих соседей.
	La constitution anglaise a suffi pour développer la plus grande activité dans ce peuple. Elle n’a pas prévu les moyens qui en maîtrisent les effets, et les empêchent d’être nuisibles. C’est en exagérant ses forces que ce gouvernement étend sa puissance, et que tôt ou tard il l’affoiblira. L’époque n’en est peut-être pas très éloignée. <…> Ce qui empêchera l’Anglais d’être généralement plus heureux, c’est que ses écrivains lui vantent trop sa constitution que nos philosophes de leur côté s’obstinent à croire parfaite ; c’est que le coup-d’œil de mépris jeté sur l’esclavage et la superstition des autres peuples la lui fait encore chérir davantage. Elle croit lui devoir toute sa prospérité, qui n’est cependant que l’art d’un habile négociant faisant servir à sa fortune la sottise et l’incurie de ses voisins. <…> Les gouvernements des grands états vont tous sourdement au despotisme, comme l’homme qui a toujours sa tendance naturelle vers son intérêt personnel. <…> Le territoire de tout l’empire britannique ne forme que la moitié de celui de la France, et l’inquiétude qui tourmente les Anglais leur fait chercher des possessions sur toute la surface du globe. Ils en ont d’immenses en Asie et en Amérique ; ce qui fait comparer cet empire à un moineau qui veut s’élever dans les airs avec des ailes d’aigle. <…> Que l’on ouvre l’histoire d’Angleterre : depuis qu’elle a une constitution, l’on verra un peuple qui marche au hasard, qui se fie à des lois qu’il n’ose perfectionner ; une nation sans cesse en travail, qui prévoit peu, va sans s’arrêter, ne voit que des gains mercantiles dans ses projets, et ne fait la guerre que pour vexer ses colonies, ou troubler la tranquillité de ses voisins.
	— М. Лефевру де Ларошу, 8 сентября 1768

	… довольно бесполезно противиться прогрессу просвещения: он неизбежен. Чтобы ограничить его определёнными рамками, деспотический гений Ришелье мог себе представить только академии, где умы, так сказать связанные, обладали бы лишь свободой воспарять тогда, когда это удобно покровителю, который их содержит. К счастью, наши лучшие философы не дали поймать себя в эту ловушку. Некоторые из них проникли в состав академий, но благодаря осмотрительному поведению они добились того, чтобы терпели смелость их идей. Если академии не распространили человеческие знания, то они по крайней мере не повредили им, как университеты. <…> Невежество — это самый беззаконный из тиранов; нужны столетия, чтобы от него избавиться, в то время как для просвещённого народа достаточно небольшого периода революции, чтобы вернуть себе все свои права на свободу. Не этого добиваются правительства. Они благоприятствуют просвещению до определённого предела, после чего они хотели бы его задержать. Но это совсе\і не в их власти. Его можно задержать лишь при помощи множества притеснений, озлобляющих умы, вызывающих ропот, придающих язвительность тайным сочинениям и делающих их благодаря этому более опасными.
	… est assez inutile de s’opposer aux progrès des lumieres : il est inévitable. Pour les circonscrire dans de certaines limites, le génie despotique de Richelieu n’a pu imaginer que les académies, où les esprits, pour ainsi dire éjointés, n’avoient que la liberté de prendre le vol qui conviendroit au protecteur qui les soudoyoit. Heureusement nos meilleurs philosophes ne se sont pas laissé prendre à ce piege. Quelques uns se sont bien glissés dans ces corps ; mais, parla circonspection de leur conduite, ils ont fait tolérer la hardiesse de leurs idées. Si les académies n’ont point propagé les connoissances humaines ; du moins elles n’y ont pas nui comme les universités. <…> L’ignorance est le plus arbitraire des tyrans ; il faut des siecles pour s’en délivrer : au lieu qu’un instant de révolution chez un peuple éclairé suffit pour lui rendre tous ses droits à la liberté. Ce n’est pas là ce que cherchent les gouvernements. Ils favorisent les lumieres jusqu’à un certain point où ils voudroient les arrêter. Mais cela n’est guere en leur puissance. On ne peut les retarder qu’avec beaucoup de vexations qui irritent les esprits, excitent le murmure, répandent l’aigreur dans les ouvrages furtifs, et les rendent par-là plus dangereux.
	— Лефевру де Ларошу, 15 августа 1769

О Гельвеции

См. также Категория:Литература о Клоде Гельвеции

	… раз уж вы не хотите быть моим собратом в обществе, которое очень в вас нуждается, встаньте со мной в ряды тех немногих избранных, кто борется со змеем и драконом.
	…, si vous n’êtes pas mon confrère dans une compagnie qui avait besoin de vous, soyez mon confrère dans le petit nombre des élus qui marchent sur le serpent et sur le basilic.
	— Вольтер, письмо Гельвецию 11 мая 1761

Брат мой, мне случайно попалось на глаза постановление Сорбонны и письменное требование Омера. <…> Едва ли бывало на свете более чудовищное нагромождение нелепостей и наглости, и мне, признаюсь, непонятно, как вы позволяете торжествовать гидре, которая рвёт вас на куски. Если человек сражён дураками — это, но моему мнению, предел страдания для него. Почему не используете вы каждый миг своей жизни, чтобы, мстя за себя, мстить за человеческий род? Не используя ваш досуг на то, чтобы сообщить миру правду, вы предаёте сами себя.

— Вольтер, письмо Гельвецию 4 октября 1763

	Если бы понятие благородный человек не существовало во французском языке, его нужно было бы изобрести для него. Он был его прототипом. Справедливый, снисходительный, несвоенравный, беззлобный, очень ровный в обращении, он обладал всеми общественными добродетелями и придерживался их отчасти из идеи, которой он был проникнут относительно человеческой природы; по-видимому, ему казалось, что сердиться на дурного человека, встречавшегося на его пути, не более разумно, чем сердиться на камень, не убранный с дороги. Усвоенная им привычка обобщать свои идеи и видеть лишь значительные следствия, проистекающие из них, делая его иногда безразличным к собственным благам, сделала его также самым снисходительным из людей <…>. Он был очень гостеприимным на своей родине, и зимой, которую он всегда проводил в Париже, весьма охотно принимал у себя иностранцев. Никто не был столь доступен и столь обходителен в обращении.
	Si le terme de galant homme n'existait pas dans la langue française, il aurait fallu l'inventer pour lui. Il en était le prototype. Juste, indulgent, sans humeur, sans fiel, d'une grande égalité dans le commerce, il avait toutes les vertus de société, et il les tenait en partie de l'idée qu'il avait prise de la nature humaine ; il ne lui paraissait pas plus raisonnable de se fâcher contre un méchant homme qu'on trouve dans son chemin, que contre une pierre qui rie s'est pas rangée. L'habitude qu'il avait contractée de généraliser ses idées, et de n'en voir jamais que les grands résultats, en le rendant quelquefois indifférent sur le bien, l'avait rendu aussi le plus, tolérant des hommes <…>. Il était très-hospitalier dans sa patrie; et pendant l'hiver, qu'il passait toujours à Paris, il faisait très-bien les honneurs chez lui aux étrangers. Personne n'était d'un accès aussi facile et d'une plus grande égalité dans le commerce.
	— Фридрих Мельхиор Гримм, «Литературная, философская и критическая переписка», январь 1772