Альфонс Доде (Франс)
«Альфонс Доде» (фр. Alphonse Daudet. Etude) — некролог (этюд) Анатоля Франса, опубликованный 1 января 1898 года в Revue de Paris.
Цитаты
правитьЭто был пылкий и насмешливый ребёнок, маленький фавн. <…> | |
C’était un enfant ardent et moqueur, un petit faune. <…> |
Шестнадцати лет он стал классным наставником в Але. Горячий и мечтательный юноша, <…> слишком изысканный, слишком своеобразный, чтобы не вызывать ненависти у пошляков, в этом коллеже небольшого городка был вынужден сносить грубые выходки молодых севеннских горцев, вероломство преподавателей, презрение буржуазных семейств. | |
A seize ans, il fut pion au collège d’Alais. L’adolescent, ardent et rêveur, <…> trop exquis, trop singulier pour ne pas être haï du vulgaire, fut exposé, dans ce collège de petite ville, aux brutalités des jeunes montagnards cévenols, aux perfidies des professeurs, au mépris des familles bourgeoises. |
Он писал и чувствовал с прекрасной непосредственностью ребёнка. Он работал бы слишком легко, не будь у него естественной неудовлетворённости, знакомой каждой благородной душе <…>. Он боялся своей лёгкости трувера. Это его собственное выражение. <…> Альфонс Доде — trouvère в буквальном смысле этого слова. У него всегда были богатые находки, но этому предшествовал сокровенный и глубокий труд. Он долго вынашивал в себе замыслы и осуществлял их постепенно. <…> В «Робере Эльмоне» уже дана зарисовка потрясающей сцены смерти герцога Мора из «Набоба», которая напоминает страницы Сен-Симона. Шедевры Доде развивались, как растения. Из завязи медленно, уверенно вылезал ствол, ветви, листья и цветы. | |
Il avait été pour exprimer comme pour sentir un enfant merveilleux. Le travail lui aurait été trop aisé, s’il n’avait connu le mécontentement naturel à toute âme bien née <…>. Il se défiait de sa facililé de trouvère. Le mot est de lui. <…> Trouvère, Alphonse Daudet le fut à la lettre, trouvant avec abondance et toujours, mais non sans un secret et profond travail. Il portail longtemps ses idées en lui el les développait peu à peu. <…> Il y a dans Robert Helmont l’ébauche de cette frappante scène du Nabab, qui rappelle Saint-Simon, la mort du duc de Mora. Les chefs-d’œuvre de Daudet ont poussé comme des végétaux. Du germe sont lentement, sûrement, sortis le tronc, les branches, les feuilles et les fleurs. |
Писать с натуры — таков был единственный метод Альфонса Доде. Все усилия художника слова, вся его воля, вся его энергия были направлены на то, чтобы уловить, отобразить эту природу, это человечество, которое он так любил. Его близорукие глаза, как и глаза Теофиля Готье, воспринимали форму и оттенки совершенно безупречно, ничего не упуская. От маленького фавна из Нима у него сохранилась почти звериная способность улавливать все звуки и все запахи в их бесконечном разнообразии. А его обогащённый, смятенный, наполненный образами ум непрерывно стремился проникнуть в тайну человеческих душ. | |
Peindre d’après nature, ce fut 1 unique méthode d’Alphonse Daudet. Tout son effort d’artiste, toute sa volonté, toutes ses énergies, étaient tendus à la saisir, à 1’exprimer, cette nature, cette humanité qu’il aimait tant. Son œil de myope, comme l’œil de Théophile Gautir, recevait les formes, les couleurs, avec une exactitude infaillible et les gardait toutes. Du petit faune de Nîmes il avait aussi conservé une puissance presque sauvage de percevoir tous les bruits et toutes les odeurs en leur infinie diversité. Et son intelligence agrandie, eflarée, hallucinée, cherchait sans cesse le secret des âmes. |
… у этого наблюдателя с таким верным и точным глазом <…> совсем нет жестокости, нет язвительности, что он никогда не омрачает жизнь. Это происходило потому, что он любил людей и, разумеется, относился к ним снисходительно. <…> Портреты, нарисованные им в исторических романах, написаны со знакомых лиц в весёлой манере, которая обнаруживает врождённую доброжелательность. Назову «Нуму Руместана», «Набоба», «Королей в изгнании», исторические романы. Некоторые эпизоды в них раскрывают для нас нравы современников лучше, чем любое историческое сочинение <…>. | |
… c’est qu’un tel ohservateur, si exact, si sûr, <…> ne soit point cruel, n’ait rien damer, ne s assombrisse jamais jusquau noir. C’est qu’il aimait les hommes et que, naturellement, il leur était indulgent. «<…> Les portraits qu’il a tracés dans ses romans historiques, d’après des figures connues, sont traités clans une manière gaie qui trahit une instinctive bienveillance. J’appelle Numa Roumestan, le Nabab et les Rois en exil des romans historiques. Tel épisode qui s’y trouve nous révèle les mœurs contemporaines mieux que toutes les histoires <…>. |
… в «трёх «Тартаренах» он дал нам нашего Дон-Кихота или творение почти равное ему. Пожалуй, в этого тройного Тартарена вложено больше всего таланта и доброты, пожалуй, в нём больше всего выражена творческая индивидуальность Доде. Тартарен — народный тип, как Гаргантюа. Его все знают, он всем близок. Он может нравиться и изысканным умам и неучам. Он рождён на радость всему миру. А каким простодушием насыщена эта огромная жизнерадостность! Ничего злобного, ничего напоминающего резкую сатиру Севера; это прекрасная «шутка», насмешливое посвистывание птиц под чёрными соснами, в голубом лазурном небе, нечто крылатое, нечто божественное. | |
… les trois Tartarin il nous a donné là notre Don Quichotte ou peu s’en faut. C’est peut-être dans ce triple Tartarin qu’il fut le plus de génie et de bonté, qu’il fut le plus créateur. Tartarin est un type populaire comme Gargantua. Il est connu de tous, familier à tous. Il a de quoi plaire aux raffinés et aux ignorants. Il est venu pour la joie du monde. Et de quelle innocence cette énorme gaieté est faite ! Rien de cruel, rien qui rappelle l’àpre satire du nord ; c’est la belle « galéjade », un sifflement d’oiseau railleur sous les pins noirs, dans le ciel bleu, une chose ailée, une chose divine. |
Альфонс Доде ушёл, оставив в этом мире <…> множество живых образов, <…> в том числе этого доброго великана, который точно сошёл со страниц народного предания или легенды, — Тартарена из Тараскона. — конец | |
Alphonse Daudet s’en est allé, laissant en ce monde <…> toute une foule de figures vivantes, <…> et ce bon géant qu’on croirait sorti d’une tradition populaire, d’une légende nationale, Tartarin de Tarascon. |
Перевод
правитьМ. П. Рожицына, 1960 (с незначительными уточнениями)