Пушкинский юбилей 1937 года

«Пушкинский юбилей 1937 года» — серия торжественных мероприятий, посвящённых 100-летию со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина, организованных русской эмиграцией во многих странах мира, а также правительством в СССР.

Цитаты о юбилее

Там, где не указан год — это 1937.

	Чествование памяти Пушкина тем более является положительным актом, что происходит, когда мир находится в состоянии великой смуты, идейного хаоса.
	— Эдуард Бенеш, официальное письмо в СССР

• см. Вадим Перельмутер, «Нам целый мир чужбина…», 1999

В русской эмиграции

Бич жандармов, бог студентов, Желчь мужей, услада жён, Пушкин — в роли монумента? Гостя каменного? — он, Скалозубый, нагловзорый Пушкин — в роли Командора? Критик — нóя, нытик — вторя: «Где же пушкинское (взрыд) Чувство меры?» <…> Пушкин — в роли лексикона? <…> Наших прадедов умора — Пушкин — в роли гувернёра? Чёрного не перекрасить В белого — неисправим! Недурён российский классик, Небо Африки — своим Звавший, невское — проклятым! — Пушкин — в роли русопята? <…> К пушкинскому юбилею Тоже речь произнесём: <…> То-то к пушкинским избушкам Лепитесь, что сами — хлам! Как из душа! Как из пушки — Пушкиным — по соловьям <…>! Самый вольный, самый крайний Лоб — навеки заклеймив Низостию двуединой Золота и середины? «Пушкин — тога, Пушкин — схима, Пушкин — мера, Пушкин — грань…» Пушкин, Пушкин, Пушкин — имя Благородное — как брань Площадную — попугаи.

— Марина Цветаева, «Стихи к Пушкину»: «Бич жандармов, бог студентов…», 1931 [1937]

	В день пушкинских торжеств покажем всему миру, что есть дни, когда смолкают все разногласия и сыны и дочери великой Российской Нации выступают все вместе как одна армия защитников родной культуры и её грядущего оплота — национального государства. <…> И да отточат стихи Пушкина лишний раз нашу священную непримиримость.
	— Константин Родзаевский, «Пушкин»

Самой большой, самой значительной <…> манифестацией Пушкинского юбилейного года за рубежом России была устроенная С. М. Лифарем в Париже выставка, посвящённая Пушкину и его эпохе. <…> Впечатление, произведённое выставкой, было громадное: иностранцы и не м, чему больше поражаться — той ли неожиданной для них соте художественной культуры, какую имела «варварская» Россия сто лет тому назад, то ли, что русские люди в рассеянии могли сохранить столько культурных сокровищ, или тому художественному такту и опыту, <…> какой обнаружили устроители выставки.

— Модест Гофман, «Пушкин и его эпоха. Юбилейная выставка в Париже»

	Пушкин — чудесное явление России, её как бы апофеоз, и так именно переживается ныне этот юбилей, как праздник России.
	— Сергей Булгаков, «Жребий Пушкина», 28 февраля

По случаю пушкинского юбилея произведена была некая мобилизация наших сил: о Пушкине высказались, печатно и устно, не только специалисты, <…> но и многие представители других областей словесности <…> — порою прославленные. Нельзя сказать, чтобы эти высказывания очень удались. Дело кончилось тем, что одни, вместо того чтобы говорить о Пушкине, с забавной и жалкой важностью говорили о себе; другие разразились напыщенной, но бессодержательной декламацией; третьи сбились на повторение старых, общеизвестных мыслей, верных и неверных. Печальной особенностью этих маститых, но неопытных высказываний было то, что суждения нередко основывались на исключительно плохой осведомлённости о жизни и творчестве Пушкина. Делались многозначительные ссылки на стихи, Пушкину не принадлежащие; стихи подлинно пушкинские приводились в испорченных редакциях, выражающих не то, что в действительности писал Пушкин; авторам статей оказывались неизвестны вполне установленные факты, опровергающие их мнения; обратно — сообщалось о событиях, в действительности не бывших, сведения о которых черпались из давно опороченных источников <…>. Вообще говоря, эти писания, словно написанные по системе «что верно, то не ново, что ново, то не верно», никаких лавров в наш венок не вплели.

— Владислав Ходасевич, рецензия на «Жребий Пушкина»

	Публика, однако, была куда снисходительней [Ходасевича], если не сказать — восторженней. На неё «созвездие имён» произвело сильное впечатление. И в этом было заведомое преимущество эмиграции перед метрополией, где «величин», соизмеримых с оказавшимися в Русском Зарубежьи, осталось немного — и те, кто избежали лагерей и ссылок, попросту не были допущены к «пушкинской трибуне».
	— Вадим Перельмутер

В СССР

… для низового читателя, нуждающегося в пояснении столь элементарных вещей, никакого комментария всё равно не хватит. <…> Советское правительство сейчас «двинуло Пушкина в широкие массы» — и прекрасно сделало. Но при этом не следует лицемерить, будто тот, кому надо объяснять, что такое Венера, вообще что-нибудь живое может извлечь из чтения, например, лицейских стихов, да и большей части позднейшей лирики.

— Владислав Ходасевич, рецензия на «Пушкинский словарь», составленный Б. В. Томашевским, 30 января

Школьников в СССР свыше двадцати пяти миллионов, и все они за Пушкина готовы хоть в огонь. <…> Весёлый, добросердечный, свободолюбивый, простой, он по ощущению школьников должен бы жить только в нашу эпоху, и все они страшно жалеют его за то, что ему по какой-то жестокой случайности довелось родиться чёрт знает когда. <…> Безошибочным детским инстинктом они чувствуют в нём своего. <…> На Всесоюзной Пушкинской выставке <…> недаром на многих рисунках, сделанных младшими школьниками, Пушкин изображён пионером <…>. Дико было бы думать, будто это представление о Пушкине, как о борце и герое, делает ребят нечувствительными к бессмертной красоте его стихов. Именно потому и стремятся они придать ему возможно больше героических черт, что уж очень полюбился он им как поэт.

— Корней Чуковский, «Племя младое…»

Временные держатели власти наложили свою руку на всё — даже на чествование памяти Пушкина, искажая его образ, стараясь вытравить из этих торжеств всё то, что свидетельствовало бы о непереходимой пропасти между Пушкиным и теми, кто искажает — или, по крайней мере, тщится исказить — лик национальной России. На нас, находящихся в условиях внешней свободы, лежит поэтому прямой долг — сказать о том, что стремятся умолчать или затушевать на советских чествованиях Пушкина.

— Сергей Ольденбург, «Поэт империи»

	Там восстанавливают «культ Пушкина», вынуждены так делать, и мы понимаем — почему. Эта «встреча» народа с Пушкиным не может пройти бесследно: может случиться чудо.
	— Иван Шмелёв, «Тайна Пушкина»

	Поскольку речь идёт о произведениях поэта, то как бы ни стилизовали их советские спецы, как ни причёсывали бы их на свой лад, как ни фальсифицировали бы текст, Пушкин говорит за себя и несёт с собой такой ослепительный свет, что под лучами его чудодейственно оживает всё лучшее нашего великого прошлого и неотвратимо бросает мрачную, гнетущую, обличительную тень на советское настоящее.
	— Кирилл Зайцев, «Борьба за Пушкина»

	… ошеломляюще безвкусный [пионерский] галстук привязывается — и навязывается! — Пушкину всеми без исключения советскими чествованиями.
	— Иван Тхоржевский, «Пушкин по-советски»

Мы вновь ощущаем, как живую аксиому, что Россия накануне воскресения под знаком Пушкина; что она или вновь станет пушкинской Россией, или её вовсе не будет. Коммунистическая маска уже отстает от её родного лица, как накладная «ветхая чешуя». А «он» — прекрасный царевич — «верный жених души народной» ждёт с распростёртыми объятиями, что вот-вот расколдуются демонские чары и спадут с лица невесты исказившие её человеческую красоту низшие, звериные черты.

— Антон Карташёв, «Лик Пушкина», 28 февраля