Постсоветская русская литература

Постсоветская русская литература — литература, написанная после распада СССР.

Цитаты

… нужна новая русская проза. Старая проза надоела — если не читателям, то писателям, надоела самому развитию русской литературы. Соцреализм уже кончился, и сколько можно писать в виде прозы бесконечную жалобную книгу по адресу ЦК КПСС <…>. Короче говоря, складывается ощущение — тупика. Правда, подобное же ощущение было у русских футуристов в начале XX века. Но это ощущение тупика тогда пришло на фоне неслыханного подъёма русской поэзии — <…> произошёл взрыв футуризма, который повёл к дальнейшему подъёму русской словесности. Этого сейчас у нас нет. Мы производим взрыв на пустом месте. <…> нам этот барьер взять труднее. Во-первых, потому труднее, что мы имеем дело не с поэзией, а с прозой, которая развивается медленнее поэзии. Во-вторых (и это главное), в развитии прозы нам приходилось и приходится отталкиваться не от символизма, как это делали футуристы, а в первую очередь от куда более низкой стадии — от социалистического реализма. <…> Первой и широкой реакцией на соцреализм был и до сих пор остаётся просто реализм. То есть — отступление к старому…

— Андрей Синявский, «Золотой шнурок», 1987

1990-е

	Казалось бы, [в России] шлюзы открыты, и вдруг выяснилось: так мало оттуда потекло воды, что даже странно. Что все эти годы собирала плотина? Злобу?
	— Леонид Филатов, после 1992

Смятения умов после их 70-летнего тотального угнетения ещё бы не понять: художественное зрение молодых поколений обнаружило себя в ошеломлении, унижении, обиде, беспамятстве. Не найдя в себе прежде сил полноценно противостоять и опровергать советскую догматику, многие молодые писатели поддались теперь легче доступному пути пессимистического релятивизма: великой ложью была коммунистическая догматика, да, — но, дескать, и никаких истин вообще не существует, и не стоит труда их искать; и не стоит труда пробиваться к какому-то высшему смыслу.

— Александр Солженицын, «Игра на струнах пустоты», 1993

Какой-нибудь глупый иностранец, верно, и поныне считает, что русская проза — это берьозка, озимый овёс и триста килограммов отборной духовности. Он ошибается, бедный! Современная русская проза — это разведение кактусов. Но не на мексиканских полевых просторах, а натурально: в городских квартирах, на подоконнике и в горшочках. Те из журналов, что новой науки ещё не освоили, давно сидят в арьергарде и сажают картошку <…>. Посадили, выкопали, съели. Урожая ждать нет мочи, кушать очень хочется. Отсюда такая судорога в журналах «идейного», традиционного направления. Когда пространство литературы сужается до размера подоконника, сеять на нём «разумное, доброе, вечное» можно, конечно, забавы и оригинальничанья для, но рассчитывать на всходы и «спасибо сердечное» по меньшей мере наивно. Другое дело — разводить кактусы. Они ведь для того и созданы: кичиться индивидуализмом формы. <…> А задавать вопросы: зачем кактус, почему именно такой кактус и что нам в конце концов делать с этим кактусом? — есть величайшая нескромность, почти хамство, нарушение privacy, грубое вторжение в сапогах имперской идеологии в интимный мир частной лаборатории, где энтузиасты за небольшие деньги проводят интереснейшие опыты над — подумайте и посмейтесь — фикцией, воздухом, всего только навсего — русской литературой. <…> Каждому россиянину по одному произведению, непохожему на другие! <…> Берёшь «буковки, буковки, буковки», облучаешь их неизвестным лучом, продуктом распада неизвестно чего, и вырастает неизвестно что…

— Павел Басинский, «Из жизни отечественных кактусов», май 1996

Как-то так получилось, что три главные должности в новой прозе после загадочной и, безусловно, криминальной приватизации книжного рынка были отданы писателям не то чтобы совсем бездарным, но как будто специально подобранным для того, чтобы дискредитировать само понятие «русская проза». Этим тройным одеколоном — Ерофеев — Сорокин — Пелевин — пропахли не только вся критика, норовящая хотя бы отрицательным отзывом отметиться на трёх именах, но и все литературные разговоры.

— Павел Басинский, «Авгиевы конюшни», октябрь 1999

Петро Поганини унаследовал однокомнатную квартиру после смерти своей бабушки Василисы Феоктистовны Поганкиной <…>. [Ранее] обнаружилось, что звёздочке российской массовой литературы придётся ночевать на вокзалах, так как приятелям и любовницам он надоел настолько, что даже даровая бутылка «Гжелки», с которой он приходил на ночёвку, их с ним не примиряла. Всё равно сам всё выпьет, а потом будет приставать к дочке хозяина или хозяйке дома, бить посуду и кричать, что он Толстого читал, но Толстой ему не показался. <…> — Вот, — сказал Петро. — Пишу гусиным пером, как мой учитель Сашко Пушкин, — [продолжил] писатель, приподнимая сбоку парик, чтобы почесать висок.

— Кир Булычёв, «Клин клином», 1999

2000-е

Кроме накопившегося у людей за десятилетия противодействия казёнщине, когда литературу заставляли служить государственной идее, — теперь выработалось сильное течение принципиального отказа от всякой традиции в русской литературе. Я бы сказал, это течение даже имеет характер интеллектуального сладострастия, то есть с какой-то сладострастной ненавистью отвергается всякая социальная роль литературы, всякое включение её в какие-либо проблемы общественной жизни.

— Александр Солженицын, интервью В. Страда 20 октября 2000

	Наши современные сатирики в большинстве своём мелки, они сорок восьмые или сотые доли от Зощенко, например. [У] Зощенко <…> есть всё: от смешного до трагифарсового. У нынешних же «мелких обломков» дальше пересказа того, что говорил милиционер или бухгалтер, дело не идёт. Их не то что читать, даже слушать невозможно.
	— Валентин Гафт, «Умение любить людей», 2001

Нет талантливых писателей. Исписались даже те, кто начал интересно <…>. Общая ситуация такова: талант вообще уже не важен — писатели теперь все, кто стучит по «клаве». Работает реклама <…>. Особые надежды я связываю с Путиным. В связи с наступлением гэбухи по всему фронту, от экономики до идеологии (вождём этого наступления Путин и является), литература может испытать подъём, вызванный реакцией на политическое давление и погружение в океан дерьма. <…> пишут просто ни о чём, потому что ничего не знают о реальной жизни. <…> Писатели смотрят телевизор, а там ложь, препарированная информация, создающая придуманный образ ситуации. Но именно это становится основой миропонимания наших писателей.

— Михаил Золотоносов

	… критики толстых журналов, <…> как жрецы умершего бога — Великой Русской Литературы, стали изо всех сил делать вид, что он жив.
	— Владимир Сорокин, интервью, 2 июля 2003

	Бросить литературу — это вовсе не безумный поступок. Безумие — это стать в нашей стране писателем.
	— Виктор Пелевин, интервью, 2 сентября 2003

См. также

• Постсоветская русская фантастика