Дуэль

Дуэ́ль (фр. duel < лат. duellum — «поединок», «борьба двух») — регламентированный определенными правилами поединок между двумя людьми, цель которого — удовлетворить желание одного из дуэлянтов ответить на нанесенное его чести оскорбление с соблюдением максимально честных и равных условий боя.

Дуэль

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Новости в Викиновостях

Цитаты

Дуэль Александра Гамильтона с Аароном Бёрром

Документы, публицистика, мемуары

Дуэль представляет собой определённую процедуру по восстановлению чести и не может быть понята вне самой специфики понятия «честь» в общей системе этики русского европеизированного послепетровского дворянского общества. Естественно, что с позиции, в принципе отвергавшей это понятие, дуэль теряла смысл, превращаясь в ритуализированное убийство. […] Дуэль с её строгим ритуалом, представляющая целостное театрализованное действо — жертвоприношение ради чести, обладает жёстким сценарием. Как всякий строгий ритуал, она лишает участников индивидуальной воли. Остановить или изменить что-либо в дуэли отдельный участник не властен. […] …Опасность, сближение лицом к лицу со смертью становятся очищающими средствами, снимающими с человека оскорбление. Сам оскорбленный должен решить (правильное решение свидетельствует о степени его владения законами чести): является ли бесчестие настолько незначительным, что для его снятия достаточно демонстрации бесстрашия – показа готовности к бою (примирение возможно после вызова и его принятия – принимая вызов, оскорбитель тем самым показывает, что считает противника равным себе и, следовательно, реабилитирует его честь) или знакового изображения боя (примирение происходит после обмена выстрелами или ударами шпаги без каких-либо кровавых намерений с какой-либо стороны). Если оскорбление было более серьезным, таким, которое должно быть смыто кровью, дуэль может закончиться первым ранением (чьим – не играет роли, поскольку честь восстанавливается не нанесением ущерба оскорбителю или местью ему, а фактом пролития крови, в том числе и своей собственной). Наконец, оскорбленный может квалифицировать оскорбление как смертельное, требующее для своего снятия гибели одного из участников ссоры. Существенно, что оценка меры оскорбления — незначительное, кровное или смертельное – должна соотноситься с оценкой со стороны социальной среды (например, с полковым общественным мнением). Человек, слишком легко идущий на примирение, может прослыть трусом, неоправданно кровожадный – бретером. […] Условная этика дуэли существовала параллельно с общечеловеческими нормами нравственности, не смешиваясь и не отменяя их. Это приводило к тому, что победитель на поединке, с одной стороны, был окружен ореолом общественного интереса, типично выраженного словами, которые вспоминает Каренин: «Молодецки поступил; вызвал на дуэль и убил» («Анна Каренина»). С другой стороны, все дуэльные обычаи не могли заставить его забыть, что он убийца.

— Юрий Лотман, Беседы о русской культуре

9. Объявляем чрез сие, что никакое оскорбление [каково б ни было] чести обиженного ни каким образом умалить не может, понеже обидящий наказан быти имеет. Ежели же кто обиженному попрекать будет, хотя в его присутствии, или отсутствии, то оной таковым же образом накажется, яко бы он сам те обиды учинил по вышепомянутым артикулам. […] 11. …ежели кто от кого обижен будет и онаго на поединок вызвать дерзнёт, то учреждаем и соизволяем по силе сего, что таковый вызыватель, нетокмо всей уповаемой сатисфакции лишен, но и сверх того от всех своих чинов и достоинств отставлен, и наперед за негодного объявлен, а потом по имению его денежный штраф взят и по состоянию дел десятая, шестая, а по крайней мере третья часть имения его отписана имеет быть. 12. Таковому ж наказанию подвержен имеет быть и тот, который цыдулку и письменные вызовы от вызывателя принимает… […] 14. Ежели случится, что двое на назначенное место выдут, и один против другого шпаги обнажит, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки отписать, однакож сие с таким изъятием, что ежели оные по обнажению оружия от других разлучены и силою уняты будут, а ежели сами перестанут, то токмо жестокому штрафу подлежат, по рассмотрению воинского суда. 15. Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены будут, но как живые, так и мертвые повешены да будут.

— Пётр I, "Патент о поединках и начинании ссор", Воинский устав 1716 г., гл. XLIX

Бывало в собраниях, под опасением перерезания горла, все наблюдали строжайшее учтивство. Но этого еще мало! Бывало, посидишь хоть часок в гостях, того и гляди, что за тобою ничего не ведавши, поутру мальчик бряк на дворе с письмецом, в котором тот, кого один раз отроду увидел и едва в лицо помнишь, ругает тебя наповал и во всю ивановскую, да еще сулит пощечины и палочные удары, так что хоть не рад, да готов будешь резаться. Бывало взгляд, вид, осанка, безумышленное движение угрожали смертию и кровопролитием. Одним словом, внедавне все слова вешались на золотники, все шаги мерялись линиями, а поклоны футами. Бывало хоть чуть-чуть кто-либо по нечаянности зацепит шпагою и шляпою, повредит ли на голове волосочек, погнет ли на плече сукно, так милости просим в поле… Хворающий зубами даст ли ответ вполголоса, насморк ли имеющий скажет ли что-нибудь в нос… ни за что не смотрят!.. Того и гляди, что по эфес шпага!.. Также глух ли кто, близорук ли, но когда, боже сохрани, он не ответствовал или недовидел поклона… статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!

— Н. И. Страхов, "Переписка Моды"

…Подтверждая ныне паки наисильнейшим образом сии статьи, тишину и спокойствие между гражданами сохраняющие, запрещаем снова и повелеваем всем и каждому Всероссийскому подданному Нашему, тако ж в Империи Нашей находящимся и живущим, какого бы кто рода и поколения не был, наипаче же благородному Дворянству и военным людям, следующее: 1. Подтверждается запрещение в собственном деле сделаться судьею. 2. Подтверждается запрещение в собственном или в чужом деле вынуть орудие или употребить оное. 3. Подтверждается запрещение словами, или письмом, или пересылкою вызвать кого на драку или так прозванный поединок. 4. Подтверждается запрещение вызванному словами, письмом или пересылкою выходить на драку или поединок. 5. Подтверждается запрещение словами, или письмом, или пересылкою бранить или попрекать того, кто, повинуясь закону, не выйдет или не вышел на драку или поединок.

— Екатерина II. Манифест о поединках от 21 апреля 1787 г.

Бог волен в жизни; но дело чести, на которое теперь отправляюсь, по всей вероятности обещает мне смерть, и потому прошу г-д секундантов моих объявить всем родным и людям благомыслящим, которых мнением дорожил я, что предлог теперешней дуэли нашей существовал только в клевете злоязычия и в воображении Новосильцева. Я никогда не говорил перед отъездом в Москву, что собираюсь принудить его к женитьбе на сестре моей. Никогда не говорил я, что к тому его принудили по приезде, и торжественно объявляю это словом офицера. Мог ли я желать себе зятя, которого бы можно было по пистолету вести под венец? Захотел ли бы я подобным браком сестры обесславить свое семейство? Оскорбления, нанесенные моей фамилии, вызвали меня в Москву; но уверение Новосильцева в неумышленности его поступка заставило меня извиниться перед ним в дерзком моем письме к нему и, казалось, искреннее примирение окончило все дело. Время показало, что это была одна игра, вопреки заверения Новосильцева и ручательства благородных его секундантов. Стреляюсь на три шага, как за дело семейственное; ибо, зная братьев моих, хочу кончить собою на нем, на этом оскорбителе моего семейства, который для пустых толков еще пустейших людей преступил все законы чести, общества и человечества. Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души.

— К. П. Чернов. Записка накануне дуэли с В. Д. Новосильцевым 14 сентября 1825 года.

	Бесспорно, когда-то эти люди <дворяне> были необходимы и полезны, иначе бы их просто не было. Впрочем, одно необходимо и непременно требуется от дворянина (заметим, что каждому смертному необходима совесть) — он должен быть готов принять вызов и драться на дуэли.
	— Томас Карлейль, «Французская революция. Бастилия», 1837

	Он готов был обниматься и сидеть рядом с самым убогим шляхтичем, который подчинялся его воле, но за один косой взгляд равного или почитавшего себя высшим, за одно слово, которое казалось ему оскорбительным, вызывал на дуэль или мстил явным оскорблением.
	— Фаддей Булгарин, «Воспоминания»

	Эта военно-кавалерийская молодежь не хотела покоряться никакой власти, кроме своей полковой… Стрелялись чрезвычайно редко, только за кровавые обиды, за дела чести; но рубились за всякую мелочь, за что ныне и не поморщатся. После таких дуэлей наступала обыкновенно мировая, потом пир и дружба.
	— Фаддей Булгарин, «Воспоминания»

Русский гусарский офицер поссорился с прусским, за картами. Дошло до вызова. Прусский офицер был отличный стрелок, бил ласточек на лету, и не хотел иначе драться, как на пистолетах. — «Итак, ты непременно хочешь убить меня!» — сказал русский офицер. — «Одним дерзким будет меньше на свете», хладнокровно отвечал пруссак. — «Быть так», возразил русский офицер: «я плохой стрелок - но мечи банк, а я поставлю жизнь на карту… Если ты убьешь карту — можешь убить меня, как медведя, а если карта выиграет, я убью тебя». — Прусский офицер сперва не соглашался, но товарищи его, думая, что это шутка, уговорили его принять предложение русского. Прусский офицер начал метать и — дал карту. Все думали, что тем дело и кончится, но русский сказал хладнокровно: «пойдем же в сад — и разделаемся!» Множество офицеров обеих армий следовали толпой за прусским офицером, который шел, улыбаясь, и остановился в большой аллее. Явился русский офицер с охотничьим ружьём, взятым у хозяина. «У меня нет с собою пистолетов, но убить можно и этим», примолвил он. «Становись, в тридцати шагах!» — Пруссак и все окружающие его все еще думали, что это только шутка, и прусский офицер, проигравший жизнь, стал на позицию. Русский прицелился, спустил курок, и пруссак упал мертвый. Пуля попала в самое сердце. Присутствующие невольно вздрогнули от ужаса, и не знали, что делать… — «Я не шучу жизнью» — сказал русский офицер: — «Если б я проиграл жизнь, то не принял бы ее в подаяние, и заставил бы его убить меня…» Жалобы не было, и, как говорят немцы: wo kein Klager ist, da ist kein Richter (т.е. где нет жалующегося, там нет и судии).

— Фаддей Булгарин, «Воспоминания»

Лопатинский и Чесновский соперничали между собою… но я, по какому-то особенному счастью, был дружен с обоими, и они до такой степени любили меня, что когда однажды единственный мой неприятель в полку вызвал меня на пистолеты, Лопатинский и Чесновский объявили, что после дуэли со мною противник мой должен будет стреляться с каждым из них, по очереди, и тем заставили нас помириться. Я тогда не умел стрелять из пистолета, и после этого случая Чесновский стал обучать меня стрельбе, выучив прежде рубиться на саблях.

— Фаддей Булгарин, «Воспоминания»

Преображенский батальон стоял в Большом Парголове, и множество офицеров собрались к графу Ф. И. Т*** на вечер. Разумеется, что стали играть в карты. Граф Ф. И. Т*** держал банк в гальбе-цвельве. Прапорщик Лейб-егерского полка И. А. Н., прекрасный собою юноша, скромный, благовоспитанный, образованный, пристал также к игре… Покупая карту, Н*** сказал графу Т***: «Дай туза!» Граф Т*** положил карты, засучил рукава рубахи и, выставя кулаки, возразил с улыбкой: «Изволь!» — Это была шутка, но неразборчивая, и Н*** обиделся грубым каламбуром, бросил карты и, сказав: «Постой же, я дам тебе туза!» — вышел из комнаты. Мы употребляли все средства, чтоб успокоить Н***, и даже убедили графа Ф. И. Т*** извиниться и письменно объявить, что он не имел намерения оскорбить его. Но Н*** был непреклонен и хотел непременно стреляться, говоря, что если б другой сказал ему это, то он первый бы посмеялся: но от известного дуэлиста, который привык властвовать над другими страхом, он не стерпит никакого неприличного слова. Надобно было драться. Когда противники стали на место, Н*** сказал графу Т***: «Знай, что если ты не попадешь, то я убью тебя, приставив пистолет ко лбу! Пора тебя кончить!» — Первый выстрел принадлежал графу Т***, потому что он был вызван, и он вспыхнул от слов Н***. — «Когда так, так вот же тебе!» — отвечал граф Т***, протянул руку, выстрелил, и попал в бок Н***. Рана была смертельная: Н*** умер на третий день.

— Фаддей Булгарин, «Воспоминания»

Убитых им на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того, как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребёнок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганёночек будет жив». Этот цыганёночек была Прасковья Фёдоровна, впоследствии жена В. Ст. Перфильева.

— М. Ф. Каменская о Фёдоре Толстом-Американце

I. Установить для военного ведомства, в виде приложения к статье 150 Дисциплинарного Устава 1888 года, следующие «Правила о разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде»: 1) Командир полка о всяком оскорблении, роняющем достоинство офицерского звания, нанесённом офицером своему товарищу, а равно нанесённом офицеру посторонним лицом или офицером другой части, передаёт на рассмотрение Суда общества офицеров. 2) Суд общества офицеров, по рассмотрению дела, с соблюдением правил статьи 149 Дисциплинарного Устава, принимает меры к примирению в этом случае, если признаёт примирение согласным с достоинством офицера и с традициями части; в противном же случае постановляет, что поединок является единственно приличным средством удовлетворения оскорблённой чести офицера. 3) Когда поссорившиеся, согласно определению Суда, решат окончить ссору поединком, Суд общества офицеров употребляет своё влияние на секундантов в том смысле, чтобы условия дуэли наиболее соответствовали обстоятельствам данного случая. 4) Если в течение двух недель по объявлению решения Суда общества офицеров, поединок не состоится и отказавшийся от поединка офицер не подаст просьбы об увольнении от службы, то Командир полка входит по команде с представлением об его увольнении без принятия.

— Правила о разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде. От 13 мая 1894 г.

	Обычай поединка является среди цивилизации как символ того, что человек может и должен в известных случаях жертвовать самым дорогим своим благом — жизнью — за вещи, которые с материалистической точки зрения не имеют значения и смысла: за веру, родину и честь. Вот почему обычаем этим нельзя поступаться. Он имеет основание то же, что и война.
	— В. Д. Спасович

Что с умовой точки дуэль представляет очевидный абсурд в благоустроенном государстве, особенно в таком, где по преимуществу смертная казнь упразднена, кажется, не требует пространственных доказательств. Нелогично предоставлять индивидууму право жизни и смерти над себе подобным там, где от этого права отказалась сама государственная власть. Нелогично предоставлять его даже и там, где она от него не отказалась, ибо в смертной казни по суду мотив личный отсутствует… Наконец, нелогично и вообще при каких бы то ни было порядках, кроме, разумеется, первобытно-дикого состояния, признавать за человеком право быть судьей в своем собственном деле.

— М. И. Драгомиров

1. Дуэль может и должна происходить только между равными. 2. Основной принцип и назначение дуэли — решить недоразумение между отдельными членами общей дворянской семьи между собою, не прибегая к посторонней помощи. 3. Дуэль служит способом отомщения за нанесенное оскорбление и не может быть заменена, но вместе с тем и не может заменять органы судебного правосудия, служащие для восстановления или защиты нарушенного права. 4. Оскорбление может быть нанесено только равным равному. 5. Лицо, стоящее ниже другого, может только нарушить его право, но не оскорбить его. 6. Поэтому дуэль, как отомщение за нанесенное оскорбление, возможна и допустима только между лицами равного, благородного происхождения. В противном случае дуэль недопустима и является аномалией, вторгаясь в область судебной компетенции. […] 10. Между разночинцами дуэль возможна, но является аномалией, не отвечая своему назначению.

— Дурасов В. Дуэльный кодекс. — 4-е изд. — СПб.: Тип. «Сириус», 1912

На стороне барона Гекерена и Дантеса был, между прочим, и покойный граф Бенкендорф, не любивший Пушкина. Одним только этим нерасположением, говорит Данзас, и можно объяснить, что дуэль Пушкина не была остановлена полицией. Жандармы были посланы, как он слышал, в Екатерингоф, будто бы по ошибке, думая, что дуэль должна была происходить там, а она была за Чёрной речкой около Комендантской дачи... Пушкин дрался среди белого дня и, так сказать, почти в глазах всех!

— Александр Аммосов, «Последние дни жизни и кончина А.С.Пушкина...»

Драться Пушкин с Дантесом должен был в тот же день 27 января в 5-м часу пополудни. Место поединка было назначено секундантами за Чёрной речкой возле Комендантской дачи. Оружием выбраны пистолеты. Стреляться соперники должны были на расстоянии двадцати шагов, с тем, чтобы каждый мог сделать пять шагов и подойти к барьеру; никому не было дано преимущества первого выстрела; каждый должен был сделать один выстрел, когда будет ему угодно, но в случае промаха с обеих сторон дело должно было начаться снова на тех же условиях. Личных объяснений между противниками никаких допущено не было; в случае же надобности за них должны были объясняться секунданты.

— Александр Аммосов, «Последние дни жизни и кончина А.С.Пушкина...»

Для недопущения дуэлей было издано немало различных указов, однако до сих пор они не принесли ожидаемого и желаемого результата, а посему отыскать верное средство для прекращения этого безумия представляется затруднительным. Французы совершенно не ценят свою жизнь, и мы знаем из опыта, что самые строгие наказания, призванные положить конец их сумасбродству, не всегда оказывались самыми действенными. Часто они находили в нарушении эдиктов особую доблесть и демонстрировали таким экстравагантным образом, что честь для них куда дороже жизни. При этом они опасались скорее потерять те выгоды, без коих не могут благополучно жить на этом свете, нежели умереть без Божьего благословения, что способно сделать их несчастными на том свете. Боязнь утратить свои должности, имущества и свободы оказалась для них чувствительнее, нежели страх потерять жизнь. Я сделал всё, что было в моих силах, дабы отыскать какое-нибудь лекарство для исцеления от этого опасного недуга… […] …Наиболее откровенные и решительные из современных философов высказывают мнение, что короли поставлены для того, чтобы оберегать своих подданных, а не губить их, и потому не могут подвергать их жизнь опасности без какой-либо общественной пользы или особой необходимости, что они не могут и дозволять поединки между ними, ибо в них зачастую невинный проигрывает виноватому – ведь оружие капризно, а Бог не всегда считает своим долгом отдать победу защитнику правого дела.

— Арман де Ришелье, «Политическое завещание, или Принципы управления государством», часть первая, раздел II

	Вы знаете, что было главным для человека того дуэльного времени? Какой вопрос был основополагающим? «Смогу ли я прожить оскорбленным? Хотя бы день, хотя бы час, хотя бы секунду…» Боюсь, что достаточно большое количество людей в нашем сегодняшнем обществе уже привыкли жить оскорбленными.
	— Яков Гордин, интервью «Российской газете», 2019

Художественные произведения

...Я утратил бы представление о том, что такое бумага, если бы на ней не писали картелей; я забыл, для чего служат чернила, кроме очерненья противника, а собравшись отвечать на ваше письмо, чуть было не воспользовался для этого шпагой, потому что у тех, кто не вострит своих перьев, считается похвальным писать как попало. Коль скоро Господу Богу будет угодно положить конец моим стычкам, ему придётся сотворить для этого не меньшее чудо, чем для исполнения желания Калигулы. Даже если бы весь род людской слился в единое существо, даже если бы на всем свете остался один-единственный человек, — и тогда мне было бы не избежать по крайней мере одной дуэли.

— Сирано де Бержерак, «Дуэлянт»

	Де Гиш.    Пойдемте, де Вальвер! Де Вальвер.                                              Дворянчик с жалким видом,    Без лент и без перчаток! Сирано.                                              Да.    Но я не уходил с несмытою обидой,    С помятой честью — никогда!    Пусть я одет не очень элегантно,    Однако, думаю, заметно даже вам,    Что на моем сукне не проступают пятна,    Как проступает грязь по вашим кружевам.    Перчаток тоже нет и обменяться не с кем    Перчатками, чтобы исчерпать спор.    Зато в любом кругу — в несветском или светском —    За мной звенела правда громче шпор! Де Вальвер.    Мошенник! Негодяй! Подлец! Смешной дурак! Сирано.    Как много титулов!.. А я — де Бержерак!                       (Кланяется.)                           Смех. Де Вальвер (в ярости).    Вы — шут! Сирано (хватаясь за шпагу).                        Мурашки в шпаге! Де Вальвер (вынимает шпагу, презрительно).                                                       Ладно!    Hy, становитесь, вы, поэт! Сирано.    Да, я поэт. Знакомы вы с балладой    Как с формою стиха? Я полагаю — нет?    В балладе двадцать восемь строк,    Три восьмистишья и четверостишье.    Четверостишие зовут посылкой.                       (В публику.)                                                         Тише!    Я заодно вам дам поэтики урок:    Пока идет дуэль, я зрителям в награду    За то, что вы так долго на виду,    Сымпровизирую балладу    И на посылке в вас, конечно, попаду.
	De Guiche, voulant emmener le vicomte pétrifié. Vicomte, laissez donc ! Le vicomte, suffoqué. Ces grands airs arrogants ! Un hobereau qui… qui… n’a même pas de gants ! Et qui sort sans rubans, sans bouffettes, sans ganses ! Cyrano. Moi, c’est moralement que j’ai mes élégances. Je ne m’attife pas ainsi qu’un freluquet, Mais je suis plus soigné si je suis moins coquet ; Je ne sortirais pas avec, par négligence, Un affront pas très bien lavé, la conscience Jaune encor de sommeil dans le coin de son œil, Un honneur chiffonné, des scrupules en deuil. Mais je marche sans rien sur moi qui ne reluise, Empanaché d’indépendance et de franchise ; Ce n’est pas une taille avantageuse, c’est Mon âme que je cambre ainsi qu’en un corset, Et tout couvert d’exploits qu’en rubans je m’attache, Retroussant mon esprit ainsi qu’une moustache, Je fais, en traversant les groupes et les ronds, Sonner les vérités comme des éperons. Le vicomte. Mais, monsieur… Cyrano. Je n’ai pas de gants ?… La belle affaire ! Il m’en restait un seul… d’une très vieille paire ! – Lequel m’était d’ailleurs encor fort importun : Je l’ai laissé dans la figure de quelqu’un. Le vicomte. Maraud, faquin, butor de pied plat ridicule ! Cyrano, ôtant son chapeau et saluant comme si le vicomte venait de se présenter. Ah ?… Et moi, Cyrano-Savinien-Hercule De Bergerac. (Rires.) Le vicomte, exaspéré. Bouffon ! Cyrano, poussant un cri comme lorsqu’on est saisi d’une crampe. Ay !… Le vicomte, qui remontait, se retournant. Qu’est-ce encor qu’il dit ? Cyrano, avec des grimaces de douleur. Il faut la remuer car elle s’engourdit… – Ce que c’est que de la laisser inoccupée ! — Ay !… Le vicomte. Qu’avez-vous ? Cyrano. J’ai des fourmis dans mon épée ! Le vicomte, tirant la sienne. Soit ! Cyrano. Je vais vous donner un petit coup charmant. Le vicomte, méprisant. Poète !… Cyrano. Oui, monsieur, poète ! et tellement, Qu’en ferraillant je vais – hop ! – à l’improvisade, Vous composer une ballade. Le vicomte. Une ballade ? Cyrano. Vous ne vous doutez pas de ce que c’est, je crois ? Le vicomte. Mais… Cyrano, récitant comme une leçon. La ballade, donc, se compose de trois Couplets de huit vers… Le vicomte, piétinant. Oh ! Cyrano, continuant. Et d’un envoi de quatre… Le vicomte. Vous… Cyrano. Je vais tout ensemble en faire une et me battre, Et vous toucher, monsieur, au dernier vers.
	— Эдмон Ростан, «Сирано де Бержерак»

Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шёл пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому, но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел: противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства… Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня.

— Александр Пушкин, «Выстрел» (Повести Белкина)

	Он вынул пистолет и прицелился… Я считал секунды… я думал о ней… Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. «Жалею, — сказал он, — что пистолет заряжен не черешневыми косточками… пуля тяжела. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова; кинем жребий, кому стрелять первому».
	— Александр Пушкин, «Выстрел» (Повести Белкина)

	Швабрин Алексей Иваныч вот уж пятый год как к нам переведен за смертоубийство. Бог знает, какой грех его попутал; он, изволишь видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет.
	— Пушкин, "Капитанская дочка"

Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и сказал, что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, — сказал он, — сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки перед обедом. А кто эта Маша, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Марья ль Ивановна?» — Не твое дело, — отвечал я нахмурясь, — кто бы ни была эта Маша. Не требую ни твоего мнения, ни твоих догадок. — Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! — продолжал Швабрин, час от часу более раздражая меня, — но послушай дружеского совета: коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками. — Что это, сударь, значит? Изволь объясниться. — С охотою. Это значит, что ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег. Кровь моя закипела. — А почему ты об ней такого мнения? — спросил я, с трудом удерживая свое негодование. — А потому, — отвечал он с адской усмешкою,— что знаю по опыту ее нрав и обычай. — Ты лжешь, мерзавец! — вскричал я в бешенстве, — ты лжешь самым бесстыдным образом. Швабрин переменился в лице. — Это тебе так не пройдет, — сказал он, стиснув мне руку. — Вы мне дадите сатисфакцию. — Изволь; когда хочешь! — отвечал я, обрадовавшись.

— Пушкин, "Капитанская дочка"

Но ей нельзя. Нельзя? Но что же? Да Ольга слово уж дала Онегину. О боже, боже! Что слышит он? Она могла... Возможно ль? Чуть лишь из пеленок, Кокетка, ветреный ребенок! Уж хитрость ведает она, Уж изменять научена! Не в силах Ленский снесть удара; Проказы женские кляня, Выходит, требует коня И скачет. Пистолетов пара, Две пули — больше ничего — Вдруг разрешат судьбу его. […] Враги! Давно ли друг от друга Их жажда крови отвела? Давно ль они часы досуга, Трапезу, мысли и дела Делили дружно? Ныне злобно, Врагам наследственным подобно, Как в страшном, непонятном сне, Они друг другу в тишине Готовят гибель хладнокровно... Не засмеяться ль им, пока Не обагрилась их рука, Не разойтиться ль полюбовно?.. Но дико светская вражда Боится ложного стыда.

— Пушкин, "Евгений Онегин"

У меня секундантом был один гвардеец, премилый малый и прелихой рубака… В дуэлях классик и педант, он проводил в Елисейские поля и в клинику не одного как друг и недруг. Он дал мне добрые советы, и я воспользовался ими как нельзя лучше. Я пошел быстрыми широкими шагами навстречу, не подняв даже пистолета; я стал на место, а противник мой был еще в полудороге. Все выгоды перешли тогда на мою сторону: я преспокойно целил в него, а он должен был стрелять на ходу. Он понял это и смутился: на лице его написано было, что дуло моего пистолета показалось ему шире кремлевской пушки, что оно готово проглотить его целиком. Со всем тем стрелок по ласточкам хотел предупредить меня, заторопился, спустил курок ― пуля свистнула ― и мимо. Надо было видеть тогда лицо моего героя.

— Александр Бестужев-Марлинский, Фрегат «Надежда», 1833

— Так до завтра, в Сокольниках, — сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба. — И ты спокоен? — спросил Ростов. Долохов остановился. — Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда все исправно, как мне говаривал наш костромской медвежатник. Медведя-то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну, так-то и я. A demain, mon cher!

— Лев Толстой, "Война и мир"

— С меня пяти минут довольно. Я пришел предложить вам один вопрос. — Вопрос? О чем это? — А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте узнать, какое ваше мнение об этом предмете? Базаров, который встал было навстречу Павлу Петровичу, присел на край стола и скрестил руки. — Вот мое мнение, — сказал он. — С теоретической точки зрения дуэль — нелепость; ну, а с практической точки зрения — это дело другое. — То есть вы хотите сказать, если я только вас понял, что какое бы ни было ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы бы не позволили оскорбить себя, не потребовав удовлетворения? — Вы вполне отгадали мою мысль. — Очень хорошо-с. Мне очень приятно это слышать от вас. Ваши слова выводят меня из неизвестности… — Из нерешимости, хотите вы сказать. — Это все равно-с; я выражаюсь так, чтобы меня поняли; я… не семинарская крыса. Ваши слова избавляют меня от некоторой печальной необходимости. Я решился драться с вами.

— Тургенев, «Отцы и дети»

– Вы готовы? – спросил Павел Петрович. – Совершенно. – Можем сходиться. Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, – подумал Базаров, – и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», – успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку. Павел Петрович дрогнул слегка и хватился рукою за ляжку. Струйка крови потекла по его белым панталонам. Базаров бросил пистолет в сторону и приблизился к своему противнику. – Вы ранены? – промолвил он. – Вы имели право подозвать меня к барьеру, – проговорил Павел Петрович, – а это пустяки. По условию каждый имеет еще по одному выстрелу. – Ну, извините, это до другого раза, – отвечал Базаров и обхватил Павла Петровича, который начинал бледнеть. – Теперь я уже не дуэлист, а доктор и прежде всего должен осмотреть вашу рану.

— Тургенев, «Отцы и дети»

Для чего офицеры? Для войны. Что для войны раньше всего требуется? Смелость, гордость, уменье не сморгнуть перед смертью. Где эти качества всего ярче проявляются в мирное время? В дуэлях. Вот и все. Кажется, ясно. Именно не французским офицерам необходимы поединки, — потому что понятие о чести, да еще преувеличенное, в крови у каждого француза, — не немецким, — потому что от рождения все немцы порядочны и дисциплинированны, — а нам, нам, нам! Тогда у нас не будет в офицерской среде карточных шулеров, как Арчаковский, или беспросыпных пьяниц, вроде вашего Назанского; тогда само собой выведется амикошонство, фамильярное зубоскальство в собрании, при прислуге, это ваше взаимное сквернословие, пускание в голову друг другу графинов, с целью все-таки не попасть, а промахнуться. Тогда вы не будете за глаза так поносить друг друга.

— Куприн, «Поединок»

Лаевский пошел к Шешковскому, рассказал ему обо всем и пригласил его в секунданты; потом оба они отправились к начальнику почтово-телеграфной конторы, пригласили и его в секунданты и остались у него обедать. За обедом много шутили и смеялись; Лаевский подтрунивал над тем, что он почти совсем не умеет стрелять, и называл себя королевским стрелком и Вильгельмом Теллем. — Надо этого господина проучить… — говорил он. После обеда сели играть в карты. Лаевский играл, пил вино и думал, что дуэль вообще глупа и бестолкова, так как она не решает вопроса, а только осложняет его, но что без нее иногда нельзя обойтись. Например, в данном случае: ведь не подашь же на фон Корена мировому! И предстоящая дуэль еще тем хороша, что после нее ему уж нельзя будет оставаться в городе. Он слегка опьянел, развлекся картами и чувствовал себя хорошо. Но когда зашло солнце и стало темно, им овладело беспокойство. Это был не страх перед смертью, потому что в нем, пока он обедал и играл в карты, сидела почему-то уверенность, что дуэль кончится ничем; это был страх перед чем-то неизвестным, что должно случиться завтра утром первый раз в его жизни, и страх перед наступающей ночью… […] Зоолог помолчал и продолжал: — Дважды два есть четыре, а камень есть камень. Завтра вот у нас дуэль. Мы с вами будем говорить, что это глупо и нелепо, что дуэль уже отжила свой век, что аристократическая дуэль ничем по существу не отличается от пьяной драки в кабаке, а все-таки мы не остановимся, поедем и будем драться. Есть, значит, сила, которая сильнее наших рассуждений.

— Чехов, "Дуэль"

Смирнов. Пора, наконец, отрешиться от предрассудка, что только одни мужчины обязаны платить за оскорбления! Равноправность так равноправность, чёрт возьми! К барьеру! Попова. Стреляться хотите? Извольте! Смирнов. Сию минуту! Попова. Сию минуту! После мужа остались пистолеты... Я сейчас принесу их сюда... (Торопливо идет и возвращается.) С каким наслаждением я влеплю пулю в ваш медный лоб! Чёрт вас возьми! (Уходит.) Смирнов. Я подстрелю ее, как цыпленка! Я не мальчишка, не сантиментальный щенок, для меня не существует слабых созданий! Лука. Батюшка родимый!.. (Становится на колени.) Сделай такую милость, пожалей меня, старика, уйди ты отсюда! Напужал до смерти, да еще стреляться собираешься! Смирнов (не слушая его). Стреляться, вот это и есть равноправность, эмансипация! Тут оба пола равны! Подстрелю ее из принципа! Но какова женщина? (Дразнит.)«Чёрт вас возьми... влеплю пулю в медный лоб...» Какова? Раскраснелась, глаза блестят... Вызов приняла! Честное слово, первый раз в жизни такую вижу... Лука. Батюшка, уйди! Заставь вечно бога молить! Смирнов. Это — женщина! Вот это я понимаю! Настоящая женщина! Не кислятина, не размазня, а огонь, порох, ракета! Даже убивать жалко!

— Чехов, «Медведь»

	Как странно звук взведенного курка Внимательное ухо поражает, Когда, прищурясь, нас издалека Приятель у барьера поджидает, Где нас от рокового тупика Едва двенадцать ярдов отделяют! Но кто имел дуэлей больше двух, Тот потеряет утонченный слух.
	It has a strange quick jar upon the ear,  That cocking of a pistol, when you know A moment more will bring the sight to bear  Upon your person, twelve yards off, or so; A gentlemanly distance, not too near,  If you have got a former friend for foe; But after being fired at once or twice, The ear becomes more Irish, and less nice.
	— Байрон, "Дон Жуан"

	Не опасайтесь случайностей и ищите приключений. Я дал вам возможность научиться владеть шпагой. У вас железные икры и стальная хватка. Вступайте в бой по любому поводу, деритесь на дуэли, тем более что дуэли воспрещены и, следовательно, нужно быть мужественным вдвойне, чтобы драться.
	Ne craignez pas les occasions et cherchez les aventures. Je vous ai fait apprendre à manier l’épée ; vous avez un jarret de fer, un poignet d’acier ; battez-vous à tout propos ; battez-vous d’autant plus que les duels sont défendus, et que, par conséquent, il y a deux fois du courage à se battre.
	— Александр Дюма, «Три мушкетера»

	Зоил (пройдоха величавый, корыстью занятый одной) И литератор площадной (тревожный арендатор славы) Меня страшатся потому, Что зол я, холоден и весел, Что не служу я никому, Что жизнь и честь мою я взвесил На пушкинских весах, и честь Осмеливаюсь предпочесть.
	— Владимир Набоков, по поводу несостоявшейся дуэли с критиком Г. Ивановым

	А мне приснился сон, Что Пушкин был спасён… Под дуло пистолета, Не опуская глаз, Шагнул вперёд Данзас И заслонил поэта. И слышал только лес, Что говорил он другу… И опускает руку Несбывшийся Дантес. К несчастью, пленник чести Так поступить не смел. Остался он на месте, И выстрел прогремел. А мне приснился сон, Что Пушкин был спасён…
	— Андрей Дементьев

	Таится лицо под личиной, Но глаз пистолета свинцов. Мужчины, Мужчины, Мужчины К барьеру вели подлецов.
	— Владимир Солоухин, «Мужчины»

— Я его вызову на дуэль! — Чудно! Могу вам отрекомендовать моего хорошего знакомого. Знает дуэльный кодекс наизусть и обладает двумя вениками, вполне пригодными для борьбы не на жизнь, а на смерть. В секунданты можно взять Иванопуло и соседа справа. Он — бывший почетный гражданин города Кологрива и до сих пор кичится этим титулом. А можно устроить дуэль на мясорубках — это элегантнее. Каждое ранение безусловно смертельно. Пораженный противник механически превращается в котлету. Вас это устраивает, предводитель?

— Ильф и Петров, «Двенадцать стульев»

	В трамвай садится наш Евгений. О, бедный милый человек! Не знал таких передвижений Его непросвещенный век. Судьба Евгения хранила, Ему лишь ногу отдавило, И только раз, толкнув в живот, Ему сказали: «Идиот!» Он, вспомнив древние порядки, Решил дуэлью кончить спор, Полез в карман... Но кто-то спер Уже давно его перчатки, За неименьем таковых Смолчал Онегин и притих.
	— А. А. Хазин, "Возвращение Онегина"

Сюда направили свои стопы Калле, Андерс и Ева-Лотта, предвкушая волнующую схватку. Сикстен со своей командой уже пришел. Его соратников звали Бенка и Йонте. — Вот человек, которому суждено поразить тебя прямо в сердце! — крикнул Сикстен, оживленно размахивая руками. — Кто твои секунданты? — спросил Андерс, пропустив мимо ушей ужасающую угрозу. Спросил он больше для проформы: он отлично знал секундантов. — Йонте и Бенка! — А это — мои! — И Андерс указал на Калле и Еву-Лотту. — Какое оружие ты выбираешь? — спросил Сикстен, строго придерживаясь правил. Все прекрасно понимали, что никаким оружием, кроме кулаков, дуэлянты не располагают. Но, когда соблюдаешь форму, получается как-то благороднее. — Кулаки, — как все и ожидали, ответил Андерс. И поединок начался. Четверо секундантов, стоя поодаль, следили за схваткой с таким волнением, что пот катил с них градом. Что касается бойцов, то они превратились в клубок мелькающих рук, ног и всклокоченных вихров. […] По правилам, такого рода поединки длились не больше десяти минут. Бенка следил по часам, и оба дуэлянта, зная, что время дорого, из сил выбивались, чтобы выиграть битву. Но тут Бенка крикнул «Брейк!», и Сикстен и Андерс скрепя сердце повиновались. — Ничья, — рассудил Бенка. Сикстен и Андерс пожали друг другу руки. — Оскорбление смыто, — сказал Андерс. — Но завтра я оскорблю тебя, тогда мы сможем продолжить.

— Астрид Линдгрен, «Калле Блюмквист — сыщик»

	Где подлость — там и схватка, Два слова — и перчатка…
	— Юрий Ряшенцев, «Песня отца д'Артаньяна»

	Века уходят неотложно, Дуэль исчезнет до конца. И это к лучшему, возможно. Но, боже мой, как будет сложно, Ах, боже мой, как будет сложно Призвать к ответу наглеца!
	— Юрий Ряшенцев, «Песенка Арамиса»

	Не важно то, что для дуэли нет причины, Не важно то, что ссора вышла из-за дам, А важно то, что в мире есть еще мужчины, Которым совестно таскаться по судам.
	— Леонид Филатов, песня к спектаклю «Театр Клары Газуль»

Пословицы и поговорки

• Двое в драку, третий в сраку.

См. также

• Честь