Письма Александра Пушкина Наталье Гончаровой

Здесь представлены письма Александра Пушкина своей невесте, а потом жене Наталье Гончаровой (Пушкиной). Сохранилось 77 писем с 20 июля 1830 по 18 мая 1836 года.

Цитаты

… дом Нащокина — такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идёт. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход. Всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поёт, пляшет; угла нет свободного — что делать? Между тем денег у него нет, кредита нет… — 16 декабря 1831

Сей час от меня — Альманашник. Насилу отговорился от него. Он стал просить стихов для Альманаха, а я статьи для газеты. Так и разошлись. — около (не позднее) 30 сентября 1832

Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет — перед ним стоит штоф славнейшей настойки — он хлоп стакан, другой, третий — и уж начнёт писать! — Это слава. — 11 октября 1833

Ты кажется не путём искокетничалась. Смотри: не даром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. <…> Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу; есть чему радоваться! <…> Полетике скажи, что за её поцалуем явлюсь лично, а что-де на почте не принимают. — 30 октября 1833

Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырёх стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А о чём я думаю? Вот о чём: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; Ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30,000. Всё держится на мне, да на тётке. Но ни я, ни тётка не вечны. — 21 сентября 1835, Михайловское

1834

Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди, и мне, вероятно, его не видать. Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упёк меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвёртого не желаю: от добра добра не ищут. — 20—22 апреля

Ты спрашиваешь меня о Петре? идёт помаленьку; скопляю матерьялы — привожу в порядок — и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок. — около (не позднее) 29 мая

Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности (inviolabilite de la famille) невозможно: каторга не в пример лучше. — 3 июня

… ты мешаешь сёстрам, потому что надобно быть твоим мужем, чтобы ухаживать за другими в твоём присутствии, моя красавица. — около (не позднее) 27 июня

Пожалуйста не требуй от меня нежных, любовных писем. Мысль, что мои распечатываются и прочитываются на почте, в полиции, и так далее — охлаждает меня, и я поневоле сух и скучен. — 30 июня

1836

Вижу, что непременно нужно иметь мне 80 000 доходу. И буду их иметь. Недаром же пустился в журнальную спекуляцию — а ведь это всё равно, что золотарство: очищать русскую литературу есть чистить нужники и зависеть от полиции. — 6 мая

Зазываю Брюлова к себе в П. Б. <…>. Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское моё безобразие предано будет бессмертию во всей своей мёртвой неподвижности;.. — 14 мая, Москва

У меня душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи ещё порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры и мне говорили: vous avez tromрé, и тому подобное. Что же теперь со мной будет? Мордвинов будет на меня смотреть, как на Фадея Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона: чёрт догадал меня родиться в России с душою и талантом! — 18 мая

О письмах

Талантливо, живо, красиво, сильно, элегантно, но, но… но… совершенно без содержания! Всё только про про деньги, либо про кокетничанье жены, да ещё: Христос с вами! вот и всё. Какая она, должно быть, была ничтожная и пустая женщина! Ни про что ведь настоящее, важное, он ей ни гу-гу! А сколько других писем написал он на своём веку, где говорит (и как говорит!!) про тысячу вещей самых важных, значительных и интересных.

— Владимир Стасов, письмо А. А. Голенищеву-Кутузову, 10 января 1878

Для того, чтобы представить себе, какой дух хотел бы Пушкин сделать господствующим в своём доме, вчитаемся в стиль его писем к жене. Прежде всего, они написаны по-русски. Вопрос, по-русски или по-французски пишется то или иное письмо, в пушкинскую эпоху имел большое значение. <…> Зная нормы бытового общения, принятого в том социальном кругу, к которому принадлежал и Пушкин, можно полагать, что дома он обычно разговаривал с женой по-французски. Тем более знаменательно, что письма ей он писал исключительно по-русски. <…> Но это был не простой нейтральный, стилистически никак не окрашенный русский язык. Можно быть уверенным, что таким русским языком Пушкин ни с кем в Петербурге не разговаривал — таким языком он, возможно, говорил с Ариной Родионовной. <…> Если салонный язык отличается жеманной утончённостью, то Пушкин в письмах к жене не только подчёркнуто прост — он простонародно грубоват, называя все вещи их прямыми наименованиями. <…> Язык пушкинских писем к жене был явлением совершенно новым: он подразумевал реализм не только в творчестве, но и в лепке собственной жизни, стремление к простоте и правде как законам ежедневного жизнеустройства. Здесь Пушкин мог опереться лишь на один опыт — литературный жизненный — опыт Ивана Андреевича Крылова. Крылов, <…> завоевал себе совершенно уникальное в николаевском Петербурге право — быть везде самим собой. Он <…> прослыл чудаком, но зато <…> в рабском Петербурге он был свободен, если приравнять свободу к личной независимости.

— Юрий Лотман, «Александр Сергеевич Пушкин: биография писателя», 1981