Наши плюралисты

«Наши плюралисты» — статья Александра Солженицына 1982 года о публицистах русской эмиграции третьей волны. Впервые издана годом позже.

Цитаты

Шесть лет не читал я ни сборников их, ни памфлетов, ни журналов, хотя редкая там статья не заострялась также и даже особенно против меня. Я работал в отдалении, не обязанный нигде, ни с кем из них встречаться, знакомиться, разговаривать. Занятый Узлами, я эти годы продремал все их нападки и всю их полемику. Уже загалдели всё печатное пространство, уже измазали меня в две дюжины мазутных кистей, уже за меня в одной новоэмигрантской газете удивлялись: да что ж я вовсе не отбиваюсь? да меня не бьёт только ленивый, меня бить — легче нет, сношу все удары. Да можно узреть и такое гнёздышко, где мечтали бы, чтоб я с ними сцепился, повысил бы им цену, а без этого хиреют на глазах, захлебнулись в собственном яде. — начало

«Плюрализм» они считают как бы высшим достижением истории, высшим благом мысли и высшим качеством нынешней западной жизни. Принцип этот нередко формулируют: «как можно больше разных мнений», — и главное, чтобы никто серьёзно не настаивал на истинности своего. Однако может ли плюрализм фигурировать отдельным принципом, и притом среди высших? Странно, чтобы простое множественное число возвысилось в такой сан. Плюрализм может быть лишь напоминанием о множестве форм, да, охотно признаем, — однако же цельного движения человечества? Во всех науках строгих, то есть опёртых на математику, — истина одна, и этот всеобщий естественный порядок никого не оскорбляет. Если истина вдруг двоится, как в некоторых областях новейшей физики, то это — оттоки одной реки, они друг друга лишь поддерживают и утверживают, так и понимается всеми. А множественность истин в общественных науках есть показатель нашего несовершенства, а вовсе не нашего избыточного богатства, — и зачем из этого несовершенства делать культ «плюрализма»?

Наши «плюралисты» сперва хотят обстрогать всех в эту единую колодку (так это уже — монизм?) — а внутри неё разрешить — мыслящим личностям? — «плюрализм». Да, разнообразие — это краски жизни, и мы их жаждем, и без того не мыслим. Но если разнообразие становится высшим принципом, тогда невозможны никакие общечеловеческие ценности <…>. Если не существует универсальной основы, то не может быть и морали. «Плюрализм» как принцип деградирует к равнодушию, к потере всякой глубины, растекается в релятивизм, в бессмыслицу, в плюрализм заблуждений и лжей. Остаётся — кокетничать мнениями, ничего не высказывая убеждённо; и неприлично, когда кто-нибудь слишком уверен в своей правоте. <…> Но сто мулов, тянущих в разные стороны, не производят никакого движения.

Увы, доглядясь: даже в иных западных странах сегодня «плюрализм» остаётся скорее лишь лозунгом, чем делом. Современное западное образованное общество (а оно-то и диктует) — на самом деле мало терпимо, и даже особенно — к общей критике себя, всё оно — в жёстком русле общепринятого направления; правда, для обуздания противящихся действует не дубиной, а клеветой и зажимом через финансовую власть. И — подите пробейтесь через клубок предвзятостей и перекосов в какой-нибудь сверкающей центральной американской газете.

Когда я попал в Швейцарию и услышал от тамошних радикалов (есть и там радикалы, а как же?), что «это у вас такой плохой социализм, а у нас будет хороший», — я изумился, но и снисходительно: сытые, неразвитые умы, вы ж ещё не испытали на себе всей этой мерзости! Но вот приезжают на Запад «живые свидетели» из СССР и — вместо распутывания западных предрассудков — вдруг начинают облыжно валить коммунизм на проклятую Россию и на проклятый русский народ. Тем усугубляя и западное ослепление, и западную незащищённость против коммунизма. И здесь-то и лежит вся растрава между нами. И поразительно: разные уровни развития, разные возрасты, разная самостоятельность мысли, а все — в единую оглушающую дуду: против России! Как сговорились. [Например], «Семена социализма погибли в русской почве». (Тут соглашусь: почва оказалась для социализма крепенькая, пришлось киркой добавлять.)

С большой лёгкостью рассуждает он (они) о любом веке русской истории — то из XIII века, тут же держи из XVII, да откуда же такая эрудиция крылатая? Да разве можно хотя бы по русской истории знать все века уверенно и равномерно? У меня вот, слабака, вся жизнь ушла на один 1917 год. А секрет прост, доглядитесь в сноски: Шрагин не затрудняет себя чтением источников, он цитаты выдёргивает вторичные, из уже нахватанных кем-то обзоров, да всё ревдемократов или радикалов, а уж как они там отбирали? — совесть-то у нас, пишут, была пасынок.

А один глубокий их мыслитель открыл: все нации — существительные, только «русский» — прилагательное! Так вы что, усмехается, сами себя за людей не считаете? Боже, как это проницательно! Только не подумал ни мыслитель, ни редактор журнала, что ведь «Пинский» и «Синявский» — тоже прилагательные. Да ведь какой «учёный», — а то тоже прилагательное. (Эта мысль до того показалась им глубока, что в двух смежных номерах журнала приводят её от двух разных лиц, оба претендуют на авторство.)

В процессе глубокого плюралистического исследования рождены и новые важные термины: не «славянофильство», а «монголофильство» (Амальрик). И — «татаро-мессианская Россия», «татарский мессианизм» (Янов). Термины настолько богатые и загадочные, что хоть объявляй конкурс на истолкование.

Рвут к Октябрю, объяснить нам скоренько и Октябрь, — но я умоляю остановиться: а Февраль?? <…> Вот удивительно! Столько отвращения к этой стране, такая решительность в суждениях, в осуждениях порочного народа — а слона-то и не приметили! Самая крупная революция XX века, взорвавшая Россию, а затем и весь мир, и так недалеко ходить по времени, <…> и единственная истинная революция в России (ибо 1905 — только неудавшаяся раскачка, а Октябрь — лёгкий переворот уже сдавшегося режима), — такая революция никем из наших оппонентов не упоминается, не то что уж не исследуется. Да почему же так? Да откровенно: нечего сказать. Трудно объяснить в благоприятном смысле для либералов, радикалов и интеллигенции. А во-вторых, не менее главное, снижу голос: не знают. Вот так, всё учили, до, и после, и вокруг, и XVI век, а Февраля — не знают. Отчасти потому, что и большевицкие пропагандисты и учащие профессора всегда спешили вперёд — к Октябрю и к интернациональному счастью народов, освободившихся из российской тюрьмы. Отчасти — и сами промарщивают эти неприятные 8 месяцев, трудные к оправданию. А между тем, господа, вот тут-то и был взрыв! Вот тут-то и выхвачен бомбовый чёрный ров — а вы как легко облетаете его на крылышках. А я — взялся напомнить. Я годами копил, копил — не цитаты из чьих-то обзоров, а самые первичные факты: в каком городе, на какой улице, в каком доме, в какой день и в котором часу, и несколько сотен важнейших деятелей всех направлений, всех видов общественной жизни, и каждого жизнь осматривается, когда доходит до описания его действий, и повествование без главного героя, ибо не бывает их в истории миллионных передвижений. И начал из тех Узлов публиковать главы, обильные фактами и цитатами из жизни, сгущённый, объективный исторический материал, открытый для суждения всем, дюжина глав, страниц уже до 400, да петита. И что же? Вот поразительно! Обмолчали! Любую фразу моей публицистики (десятая часть написанного мной) — выворотили, обнюхали, истолковали, испровергли с десяти сторон. А эти главы — как не заметили. Отчего же их перья не клюют вот это? Казалось бы: философу Шрагину с его искренней «тоской по истории» (перепечатывает из книги в книгу, и как верно требует — помнить! вспоминать!) — вот бы и брать историю! разведать, оценить, указать на ошибки, раскритиковать, разнести вдрызг? Нет!.. Во-вторых, опять-таки: это не та доступная обзорная либеральная культура, нарастающая сама на себе слоями — вторично, третично, где уже до нас потрудились многие просвещённые умы, а мы только — хвать пример из XV века, хвать из XVIII, — а здесь труда много класть, и здесь потребно собственное вживание в обнажённую историю, стать и ощутить себя в её трясении беспомощным стебельком. Куда легче порассуждать «вообще». Но и, во-первых, это всё — крайне неприятный материал, идущий в противоречие с теориями и желаниями, непривлекательное знание. И — смолчали, обошли, как нет, как не было! Не все, отдадим справедливость. Профессор Эткинд, из самых пламенных плюралистов, окрикнул (это место и другие все заметили): зачем я в думском заседании цитирую крайне правого Маркова 2-го? (А он держал там речь больше полутора часов, ему продляли, как же мне отобрать? я там не председатель. Значит — вычеркнуть, переписать историю по оруэлловскому рецепту?) А главное, окрикнул: «Нет смысла задним числом устраивать суды над Милюковым или, скажем, Парвусом (над Сталиным — нужно, это вопрос иной)». А — почему иной? А как насчёт Ленина? — не указал. И ещё один историк: «нас не интересует роль Парвуса в русской революции». Вот так так! Вот это «тоска по истории»! Да ведь и пишут: «что пользы расчёсывать язвы, и без того зудящие нестерпимо»? Ба! Так от демократических плюралистов я слышу то же самое, что слышал от коммунистических верзил с дубинами, когда прорвался «Иван Денисович» (не пускали меня дальше, к «Архипелагу»): не надо вспоминать! зачем ворошить прошлое? — это так больно, это сыпать соль на старые раны! Так тем опаснее станет для нас Февраль в будущем, если его не вспоминать в прошлом. И тем легче будет забросать Россию в её новый роковой час — пустословием. Вам — не надо вспоминать? А нам — надо! — ибо мы не хотим повторения в России этого бушующего кабака, за 8 месяцев развалившего страну. Мы предпочитаем ответственность перед её судьбой, человеческому существованию — не расхлябанную тряску, а устойчивость. О Семнадцатом годе потому и судят так невежественно и с такой лёгкостью, что года этого не представляют. (Кто дерзает и на фантастические выкладки, почти вроде марсианского десанта: а вдруг бы «черносотенцы взяли в свои руки»?..) Народную распущенность, возбуждённую ещё до большевиков всеми образованскими подстрекательствами Февраля, теперь изображают коренно-народным прорывом векового классового гнева, для которого большевики оказались лишь послушными удобными выразителями. И поэтому заговорщицкий октябрьский переворот? — «Бунт народа.» — «Лидеры октябрьского переворота скорее были ведомыми осуществителями массовых желаний» (а лидеры Февраля — стало быть, не массовых?). «…Они не порывали с народной почвой» (! — в Женевах, в бреде соцдемовских брошюр). «Как революция, так и её последствия — национальны.» (Да, товарищи-господа, зачем же вы из Советского Союза уезжали? это можно всё и там открыто печатать.) <…> наши плюралисты стопроцентно единодушны в осуждении старой России и в игнорировании Февраля — но с Октября разрешают себе различие оценок, правда не слишком пёстрое. От этого чтение их не так безнадёжно уныло, как я опасался; бывает написано совсем не зло, и не со злости.

… общеизвестно, что и западным радиостанциям указано не критиковать Ленина, чтобы… не потерять аудиторию в СССР!

Историю своего просветления и умственного обогащения плюралисты не скрывают: «новая интеллигенция» — от XX съезда КПСС. «В 1953 почти никто не сознавал реальности.» (Совсем уж глупенькими народ представляют. Сознавали — десятки миллионов, да уже полегли, или языки закусили. «Не сознавали» — кто был на элитарном содержании.)

В моём «Иване Денисовиче» XX съезд и не ночевал, повесть досягала не «нарушений советской законности», а самого коммунистического режима.

Но ведь это и искреннее убеждение многих плюралистов, что коммунизм — не зло. А мы, воюй не воюй, — всё равно «рабы». И — «революция в России осталась национальным делом». Так — заканчивается «тоска по истории». Так — меркнут волшебные переливы плюрализма. Увы, увы, где-то на свете он есть, да что-то нашим не достижим. <…> В какую же плоскость сплющил сам себя этот плюрализм: ненависть к России — и только. Таким единым руслом потекли, что в десятке их главных книг даже не встретишь названия «СССР», только пишут «Россия, Россия», можно подумать, что от душевного чувства. И даже чем явнее речь идёт об СССР — тем с большей сладостью выписывают: нынешняя «Россия делает достаточно гадостей, а в будущем может их наделать и ещё больше». А всё ж иногда и помучит научная добросовестность: ну Россия ладно, Россия или там «Советский Союз — это терминологический трюк», — а как же остальные 30 стран под коммунизмом? — они тоже «в структурных очертаниях Московского царства»? И тут, кто пофилософичней, находит мудрый ответ: «К русскому варианту вообще склонны отсталые страны, не имеющие опыта демократического развития». Вот это называется утешил, подбодрил! Так таких стран на земле и есть 85%, так что «хитрый татаро-мессианский механизм» обеспечен. А в оставшихся 15% был бы социализм самый замечательный! — да только их раньше проглотят. Худ же прогноз.

Грандиозный нынешний кабак ООН, безответственный, на пристрастных голосованиях, не способный ни на какой конструктивный шаг и за 40 лет не решивший ни одной серьёзной задачи, — да наделить его кроме парламентарных прав ещё и исполнительными? Если даже в малых странах, где всё обозримо, то и дело открываются коррупции, скандалы, — то кто ж докричится мировому зевлу о нуждах своего отдалённого края? Всё будет — в чужих, равнодушных, а то и нечестных руках. Это уже — конец жизни на Земле. Если серьёзно уважать «швейцарский» принцип, что местное управление должно быть сильнее центрального, то в этой иерархии что остаётся всемирному правительству? Ноль. Тогда — и зачем оно?

Увы, и ещё я должен отличить: иные авторы эмигрантских еврейских газет и журналов не скрывают, что навек пронзены русской культурой, литературой, и нападки на Россию в целом у них заметно реже, они открыли в себе глубину сродства с Россией, какой раньше не предполагали. Не то плюралисты. «Выбрав свободу», они спешат выплеснуть в океан самовыражения, что русские — со всей их культурой — рабы, и навсегда рабами останутся. Комично печальное впечатление от того, как плюралисты несут и слагают свои жалобы и надежды к стопам Запада, ослеплённо не видя, что Запад сам себя уже не способен защитить.

Как их предшественники и отцы спокойно пропустили тотальное уничтожение ещё ленинских лет, тотальное вымирание Поволжья, потом геноцидную коллективизацию, голод на Украине, на Кубани, послевоенные потоки Гулага (только заметили вовремя партийные чистки 37-го года, «космополитов» и «дело врачей»), так и сегодня наши плюралисты не замечают, что Россия — при смерти, что она уже — обмерший полутруп, — а кружится на павшем теле хоровод оживлённых гномов, всё нащебечивая своё.

Сколько среди них специалистов-гуманитаристов — но почему ж нам не выдвигают конкретных социальных предложений? — да разумными давно бы нас убедили! Чем восславлять себя безграничными демократами (а всех инакомыслящих авторитаристами), да расшифруйте же конкретно: какую демократию вы рекомендуете для будущей России? Сказать «вообще как на Западе» — ничего не сказать: в Америке ли, Швейцарии или Франции — всё приноровлено к данной стране, а не «вообще». <…> Ни одного реального предложения, кроме «всеобщих прав человека». Они — демократы «вообще». Но должны ли мы поверить, что они жаждут власти реального народного большинства, а не своего «культурного круга», чьё управление и будет «демократия»?

Если бы опыт Семнадцатого года не пылал у меня под пальцами — вероятно, и я не придал бы значения. Но что-то становится — весьма похоже. Уже основательно мы испытали один раз, как нас заболтали и проторили «стране рабов» дорогу в светлое будущее.

… ведь десятилетиями жили в столицах, и многие служили на деликатном идеологическом фронте — марксистскими философами, журналистами, очеркистами, лекторами, режиссёрами кино и радио, даже пропагандистами ЦК, референтами ЦК, даже прокурорами! — и нам, с лагерного и провинциального дна, справедливо казались неотличимы от цекистов и чекистов, от коммунистической власти. Они жили с нею в ладу, ею не наказывались и с нею не боролись. И когда я в окружающей советской немоте 50-х годов готовил свой первый прорыв через стену Лжи — то именно через них прорыв, через их ложь, — и ни от кого из них нельзя было ждать поддержки. И вдруг — открылась возможность некоторым двинуться на Запад, и они двинулись, где-то по пути тихо роняя свои партийные билеты. И по другую сторону Атлантического океана вдруг стали исключительно смелы в суждениях о советской жизни, вчера успевали там, сегодня здесь, и громко рассказывают, как они, чистые и неподкупные, тяжело страдали в грязных гнёздах пропаганды ЦК, или прокуратуры, или союза писателей и журналистов, опубликовавши в СССР кто по три, а кто и по десятку книг и множество статей, и записывают себе в послужной список поставленные в СССР пьесы, фильмы, — а что это всё было, если не ложь, ложь и ложь? И никто из них — ни один! — не раскаялся, не заявил публично, что это он и заплёвывал наши глаза ложью, не рассказал ни о каком своём соучастии, как он, хотя бы часть своих лет, укреплял и прославлял коммунистический режим и получал от него награды. Их философия: это — скотская народная масса виновата в режиме, а не я. Им и в голову не приходит, что настоящее творчество начинается не с безопасного (или даже опасного) сатирического разоблачения других, а с поисков своей собственной вины и с раскаяния.

Чем крупней народ, тем свободней он сам над собой смеётся. И русские всегда, русская литература и все мы, — свою страну высмеивали, бранили беспощадно, почитали у нас всё на свете худшим, но, как и классики наши, — Россией болея, любя. А вот — открывают нам, как это делается ненавидя.

В Союзе все пока вынуждены лишь в кармане показывать фигу начальственной политучёбе, но вдруг отвались завтра партийная бюрократия — эти культурные силы тоже выйдут на поверхность — и не о народных нуждах, не о земле, не о вымираньи мы услышим их тысячекратный рёв, не об ответственности и обязанностях каждого, а о правах, правах, правах, — и разгрохают наши останки в ещё одном Феврале, в ещё одном развале.

Теперь вот читаю, что понаписали за эти годы лично против меня, — редко встретишь честную полемику, то и дело выверт, натяжка, ложь. <…> И это — не ошибка одного ума или натяжка одного полемиста, но от одного к другому так и потекло, и все указуют: «Солженицын предлагает теократию». Да — где же, когда? — да перетрясите мои десять вышедших томов и найдите подобную цитату! Ни один не приводит. Значит, заведомо знают, что лгут? Да, вкруговую знают, что лгут, — и лгут!

Подобно коммунистам, спорят со мной как с партийным публицистом, и только. Накидываются со всеми трубами на какой-нибудь один абзац какого-нибудь интервью.

И насколько можно верить последовательности плюралистов? «Права человека» относятся ко всем людям или только к ним самим?

Сколько лет в бессильном кипении советская образованщина шептала друг другу на ухо свои язвительности против режима. Кто бы тогда предсказал, что писателя, который первый и прямо под пастью всё это громко вызвездит режиму в лоб, — эта образованщина возненавидит лютее, чем сам режим? «Фальсификатор… Реакционный утопист… Перестал быть писателем, стал политиком… <…> Оказался банкротом… Сублимирует недостаток знаний в пророческое всеведение… Гомерические интеллектуальные претензии… Шаманские заклинания духов… Ни в грош не ставит русскую совесть… Морализм, выросший на базе нигилизма… Освящает своим престижем самые порочные идеи, затаённые в русском мозгу… Неутолимая страсть к политическому пророчеству с инфантилизмом… Потеря художественного вкуса… Несложный писатель… Устройство сознания очень простое и близкое подавляющему большинству, отсюда общедоступность. (Вот это их и бесит. А я в этом и задачу вижу.) Фанатик, мышление скорей ассоциативное, чем логическое… Пена на губах, пароксизм ненависти… Политический экстремист… Волк-одиночка… Маленький человечек, мстительный и озлобленный… Взращённый на лести… Ходульное высокомерие… Одинокий волк, убежавший из стаи… Полностью утратил контакт с реальностью… Лунатик, живущий в мире мумий… Легко лжёт… Пытается содействовать распространению своих монархических взглядов, играя на религиозных и патриотических чувствах народа (ну, буквально из «Правды»)… Пришёл к неосталинизму… Его сталинизм полностью сознательный… У Ленина и Солженицына абсолютно одинаковое понимание свободы… <…> Яростный сторонник клерикального тоталитаризма… Аятолла России… Великий Инквизитор… Солженицын, пришедший к власти, был бы более опасным вариантом теперешнего советского режима… Его поведение запрограммировано политическими мумиями, которые однажды уже поддержали Гитлера (отчего не самим Гитлером?)… Опасность нового фашизма… В его проповедях и публицистике — аморальность, бесчестность и антисемитизм нацистской пробы»… И наконец: «Идейный основатель нового Гулага»… <…> И так нарастал от года к году, раздражённый, оскорблённый тон плюралистов, что даже этих, кажется уж высших, обвинений им казалось мало — и стали лепить больше по личной части: «…Ослепление рассудка… Помрачение рассудка ослабило моральные тормоза… Наведенное безумие… Удар славы тем сильней раскалывает голову, чем менее плотно её нравственное наполнение». И требовали, чтоб я наконец замолчал, не выступал перед Западом! (Уж я ли не молчу? Не управляемся отказывать всем западным приглашениям.) И прямо так и вопрошали: зачем я выжил? — и на войне, и в тюрьме, и сквозь рак. И объявляли меня — уже вполне конченным, хоронили (мыши кота). И — как не перемывали в сплетнях мои собственные признания! — как будто они первые дознались, открыли. Ни одна моя покаянная страница не осталась без оживлённого обтанцовывания, на каждую находились низкие оппоненты, кто выплясывал, скакал, указывал, торжествовал, как будто я скрывал, а он разоблачил. (А ведь среди этой публики — и писатели есть. И — как же они себе мыслят литературу без признаний?) Так постепенно сводили клеветы под единый купол и ещё такой приём придумали, наглядное пособие: напечатать серию фотофантазий на «род Солженицыных» — морда за мордой, тупица за тупицей — презренный род, каким только и может быть всякое русское крестьянское порождение. Или, как выразился левый «Мидстрим» (остроумный Макс Гельтман): «в его родословной все крестьяне до того, что коровьим навозом почти замараны писательские страницы». А в левом американском «Диссенте» шустрая чета (всё те же Соловьёв и Клепикова) приоткрыла опасную связь: «Отрицательные черты Солженицына являются чертами России, и расхождения с ним его либеральных оппонентов относятся не к нему, а к самой России… Читатели могут любить или не любить Солженицына, но это равносильно любви или нелюбви к его стране… Связь с отечеством его не прервана, а скорей усилилась изгнанием, подобно тому как — (оцените сравнение) — части раздавленного червя извиваются, пытаясь соединиться». И усвоили, и печатно употребляют как самоясное выражение — «люди Солженицына», — то есть как будто мною мобилизованы, обучены, и где-то существуют, и тайно действуют страшные когорты. Да очнитесь, господа! Если бы я непрерывно ездил на конференции, как вы все это делаете, всё организовывал бы комитеты, или мостился бы к госдепартаментским, как вы этим заняты! — но я заперся, уже 6 лет тому, для работы и даже трубку телефонную в руки не беру никогда. Да у вас переполох от ненависти и страха. Ваша дружная сосредоточенная ненависть немало и убеждает меня в правильности и полезности для России моей тропы. Естественное возрождение русских умов и русских сил там и сям, признак не до конца умершей нации, — вы принимаете за заговор?

Так с удивлением замечаем мы, что наш выстраданный плюрализм — в одном, в другом, в третьем признаке, взгляде, оценке, приёме — как сливается со старыми ревдемами, с «неиспорченным» большевизмом. И в охамлении русской истории. И в ненависти к православию. И к самой России. И в пренебрежении к крестьянству. И — «коммунизм ни в чём не виноват». И — «не надо вспоминать прошлое». А вот — и в применении лжи как конструктивного элемента. Мы думали — вы свежи, а вы — всё те же. — конец

О статье

Монополизировав истину, Солженицын и любовь к России монополизировал. «Плюралистам» же оставил одну ненависть. <…> Мания русофобии, которой якобы заражён Запад и все «плюралисты», приобрела угрожающие размеры в сочинениях Солженицына. И не у него одного. <…> Цитаты, которыми оперирует Солженицын, обвиняя «плюралистов», как правило, вырваны из контекста и склеены однотипно, без малейшего, конечно, внимания к тому, что провинившийся автор высказывал нечто иное по тому же поводу в другом месте или как он аргументировал свою мысль. <…> А главное, цитаты подобраны таким странным образом, что фраза одного автора перетекает и распространяется на других, к этой фразе непричастных и чаще всего безымянных лиц. Частное мнение частного лица выдаётся за голос движения, которое на самом деле не существует…

— Андрей Синявский, «Солженицын как устроитель нового единомыслия», 1985

	В солженицынской наступательной стратегии-технике есть такой выразительный приём: придумать кликуху позабористее, хлёсткое прозвище, а потом уже «народ» разнесёт. <…> Эти «плюралисты» <…> пересекаются с глаголом «плюнуть». То ли они «плюют», то ли на них «плевать» — всё равно метко сказано (по-советски, по-ленински — «наплевизм», «наплевисты»).
	— Андрей Синявский, «Чтение в сердцах», 1985