Американский роман

Здесь представлены обобщающие цитаты о романах и романистах США.

Цитаты

— Массовый иудео-саксонский роман сразу и пишется как сценарий. Он основан на том, что «живого и убедительного» героя — эти слова десять раз в кавычках, имеется в виду просто ролевая ниша для голливудских блудниц и спинтриев — заставляют переносить муки и трудности в погоне за деньгами. Герой стремится к цели, выдерживает удары судьбы — и трансформируется во что-то другое. Что, по мысли литературных маркетологов, должно рождать в читателе не ужас от фундаментального непостоянства бытия, а восторженный интерес.

— Виктор Пелевин, «iPhuck 10», 2017

XIX век

В странах Старого Света, где художественный вымысел давно обжился, за писателем как бы признаётся некоторая условная привилегия: его сочинения не сравниваются чересчур придирчиво с действительностью; в отношении повседневного правдоподобия ему предоставляется свобода ради большего эффекта, которого он этим несомненно достигает. У нас, напротив, ещё нет подобной волшебной страны, настолько похожей на настоящую, что на известном расстоянии их нельзя различить, но со своей особой зачарованной атмосферой, в которой населяющие её люди выглядят по-особому. Этой-то атмосферы и не хватает американскому романисту.

— Натаниэль Готорн, предисловие к «Счастливому долу», 1852

… на действительности настаивают так ужасно, как это и должно происходить в Америке. Ни один автор без опыта не может представить себе трудности написания романа о стране, где нет ни теневых сторон, ни древности, ни тайны, ни живописного и мрачного зла, ни чего-либо, кроме банального процветания, при ярком и простом дневном свете, как, к счастью, обстоит дело с моей дорогой родиной. Я верю, что пройдёт очень много времени, прежде чем романисты смогут найти подходящие и легко обрабатываемые темы либо в анналах нашей стойкой республики, либо в любых характерных и вероятных событиях наших индивидуальных жизней. Романтические повести и поэзия, плющ, лишайники и желтофиоли нуждаются в руинах, на которых они могли бы расти.

— Натаниэль Готорн, предисловие к «Мраморному фавну», 15 декабря 1859

… американский роман весьма похож на прежнюю нашу почтовую карету, когда пассажиры не только шли пешком по наиболее трудным участкам дороги, но и подносили на своих плечах жерди от изгородей, чтобы вызволить экипаж из болота и непролазной грязи. Несомненно, отчасти в этом были повинны плохие дороги; и пути нашего общества тоже лишь сейчас достигли, кажется, такого состояния, чтобы романист мог легко по ним передвигаться…

— Уильям Хоуэллс, рецензия на «Мисс Равенел уходит к северянам» Джона Де Фореста, 1867

	Спросите художника, сможет ли он написать схожий портрет младенца, и он вам ответит, что нет, потому что черты у младенца ещё недостаточно сформировались и в выражении лица нет нужной определённости. Разве не те же трудности и у того, кто хочет изобразить этого младенца размерами с материк, наше американское общество?
	Ask a portrait-painter if he can make a good likeness of a baby, and he will tell you that the features are not sufficiently marked nor the expression sufficiently personal. Is there not the same difficulty in limning this continental infant of American society, who is changing every year not only in physical attributes, but in the characteristicts the soul?
	— Джон Де Форест, «Великий американский роман» (The Great American Novel), 1868

	Железная мадонна, которая душит в своих нежных объятиях американского романиста.
	— Ялмар Бойесен, 1870-е

	Персонажи американского романа никогда не выступают как нечто очень далёкое от читателя. <…> Естественность, подчёркнутая атмосферой повседневности, составляет одну из самых привлекательных сторон американского романа. <…> Этот роман от начала и до конца проникнут желанием дознаться причин, он не подчиняется правилам логики, более того, ход авторской мысли может озадачить. Автор спокойно и заинтересованно следит за персонажами, судьбы которых находятся у него в руках. <…> Вы не поймаете его на том, что ой себя отождествляет с ними, любой ценой он должен сохранить беспристрастность, <…> но всегда чувствуется присутствие естественного начала, а оно всегда порождает чувство родственности автора и героев. <…> Сила американского романа в его оптимистическом взгляде на мир. <…> Если эта всегда живущая в нём надежда способна возродить в людях взаимное доверие, утвердить закон, по которому между людьми должно быть как можно меньше подозрительности и как можно больше веры, ибо таково веление человеческой природы, американский роман выполнит задачу, которая уже больше задачи художественной, ибо является задачей нравственной.
	The characters in an American novel are never unapproachable to the reader. <…> The naturalness, with the every-day atmosphere which surrounds it, is one great charm of the American novel. <…> It is throughout examinative, discursory, even more — quizzical. Its characters are undergoing, at the hands of the author, calm, interested observation. <…> He is never caught identifying himself with them; he must preserve impartiality at all costs <…> but <…> the touch of nature is always felt, the feeling of kinship always follows. <…> The strength of the American novel is its optimistic faith. <…> If out of this persistent hopefulness it can evolve for men a new order of trustfulness, a tenet that between man and man there should be less suspicion, more confidence, since human nature sanctions it, its mission will have been more than an aesthetic, it will have been a moral one.
	— Э. Хьюз, «Некоторые аспекты гуманности» (Some Aspects of Humanity), 1889

1890-е

— … я ведь романист, и потому всё своё время трачу на манипулирование судьбами добронравных старомодных героев и героинь и на старания довести их до обязательного счастливого брака, поэтому мне до сих пор просто не хватало времени приглядываться к жизни землепашцев и мастеровых, и, по правде говоря, я понятия не имею, как они распоряжаются своим свободным временем. Однако я почти уверен, что никого из них вы не встретите здесь, в гостинице: им на это просто денег не хватит, ну и, кроме того, мне кажется, что они чувствовали бы себя тут не в своей тарелке. Все мы, американцы, глубоко их уважаем и знаем, что благоденствие Америки полностью зависит от них; у нас даже существует теория, что в политическом отношении они — господствующий класс, но мы очень мало их видим и с ними не знаемся. Вообще, наша образованная публика так мало интересуется ими, что не испытывает потребности встречать их даже на страницах романов. Она предпочитает изысканных, элегантных дам и господ, чьи чувства хотя бы доступны их пониманию;..

— Уильям Хоуэллс, «Гость из Альтрурии», 1893

	Из американских романов слишком многое изъято, чтобы они правдиво изображали жизнь. <…> Они состоят из искусных деталей, остроумных бесед и тонких штрихов, приятно щекочущих мозг читателя. Но жизненно важные проблемы, раздирающие волчьими зубами наши сердца, <…> они никогда не трактуют открыто и твёрдо. Вокруг них топчутся, на них намекают, автор заикается и смущённо покашливает, пока читатель не покраснеет именно оттого, что столь тщательно скрывается. — по словам У. Хоуэллса, «имеются в виду некоторые интимные стороны сердечных дел»
	American novels are too expunged to be true to life. They are novels of clever details, of witty conversations, and delicate touches which give your brain little tingles of delight when you read them. But the great things of life, the problems of existence which are tearing like wolves at our hearts, <…> are never grasped and handled firmly. They are staggered around and hinted at, and the author stutters and coughs behind his hand until his readers are blushing for what he has purposely avoided.
	— Лилиан Белл, выступление в чикагском Баптистском общественном союзе (Baptist Social Union), февраль 1899

	… нельзя отрицать лицемерия, заключавшегося в старомодном идеале романа. Но ведь и нынешнее наше общество сплошь состоит из лицемерия, начиная с одежды, под которой мы скрываем нашу наготу; и следует спросить себя, насколько мы готовы расстаться с ним по требованию автора. Лицемерием являются и наши приличия, наши понятия о пристойности и наша мораль;..
	— Уильям Хоуэллс, «Добавление к теме», март 1899

XX век

Из всех штампов, затасканных усталыми рецензентами, штамп «Великий Американский Романист» затаскали больше всего, его, можно сказать, затаскали до дыр, употребляя не по назначению. Снова и снова мелкие литературные посредники, стоящие между поставщиками и потребителями литературы, кидаются словесами, не скупясь на пышные эпитеты, они щедро уснащают ими воскресные приложения и плакаты. «Спешите сюда, — выкрикивают они, — вот он, тут!» Или: «Спешите туда!» Однако неучи безумствуют, а читатели волнуются впустую. В. А. Р. то ли канул в небытие, как дронт, то ли далёк от нас, как аэроплан. Как говорится, «то, что верно, жизненно важно и характерно для любого человека, так же важно Я характерно для всех людей». <…> Великий Американский Роман вовсе не канул в небытие, как дронт, но он мифологичен, как Гиппогриф, и нам следует желать появления не Великого Американского Романиста, а Великого Романиста, который к тому же будет американцем.

— Фрэнк Норрис, «Великий Американский Романист», 1902

	… у нас изобилие новеллы, и в то же время мы испытываем недостаток в романе, во всяком случае уступаем здесь <…> [ведущим] иностранным литературам…
	… we now abundantly have the novella, while we have the novel only subordinately and of at least no such quantitative importance as <…> our esteemed contemporaries…
	— Уильям Хоуэллс, «Некоторые аномалии рассказа» (сб. «Литература и жизнь», 1902)

После итальянцев и испанцев, американцы — самый децентрализованный народ в мире, и как невозможна национальная итальянская или национальная испанская литература, так никогда не может быть и национальной американской литературы, а только литературы областные. <…> М-р Беннетт представляет себе, как Бальзак при виде наших исполинских материальных диковин воскликнул бы: «Эта страна вся пропитана романтикой, её здесь кучи. Скорее, ради Бога, дайте мне перо!» <…> мы сомневаемся, что Бальзак — хоть и было в нём нечто от шарлатана, — не подумав, стал бы пытаться извлечь солнечные лучи из наших гигантских огурцов. Ведь это в конце концов всего лишь огурцы; а более драгоценные плоды нашей земли и нашего воздуха получаются из цветов, цветущих невидимо. <…> Простое строение нашего общества, возможности нашей демократии наперекор нашей плутократии, неистребимое стремление к добру наперекор преобладанию зла, великодушные порывы к самопожертвованию, щедрое гостеприимство, неутомимость в труде, желание сделать наши достижения равными нашим возможностям — вот национальное достояние, более пригодное для национального романа, чем дымовые трубы Питтсбурга и чикагские экспрессы. <…> Случайностью рождения каждый наш романист привязан к той или иной местности; и нам не верится, что может появиться подлинно всеамериканский роман, пока какой-нибудь гений не сумеет родиться во всей Америке сразу.

— Уильям Хоуэллс, «Будущее американского романа», 1912

• см. Теодор Драйзер, «Великий американский роман», 1932

	Кино ослабило и испортило литературную форму в Соединённых Штатах. Заранее известно, что любой роман, если он будет пользоваться успехом, немедленно купит кинематографическая фирма.
	— Теодор Драйзер, интервью французскому журналисту, 1936

	Единственная вещь худшая, чем плохой американский роман — плохой британский.
	The only thing worse than a bad American novel is a bad British one.
	— Деймон Найт, «В поисках удивительного», 1956

	Образование погубило больше американских романистов, чем пьянство.
	— Гор Видал

1960-е

По-моему, сейчас никому не удалось бы написать толстовский роман. Кому под силу создать широкое полотно, когда воображение писателя обременено переизбытком сведений о каждой ячейке общества? <…> Сумятица и противоречия в каждом отдельном уголке Америки быстро растут <…>. Приходится признать, что путь тех, кто выбрал второе направление, путь писателей, исследующих наше Я, не менее труден. На перепутьях внутреннего мира поселилось сложное интеллектуальное устройство, злокачественное и пагубное для романиста. Психоанализ. Художнику не пристало исследовать своё Я, пользуясь чужим языком. Специалисты употребляют замусоленный словарь, разработанный в поте лица целым коллективом, для сыщика-одиночки этот словарь не годится. С ним можно потерять то новое, что тебе удалось открыть, ибо оно перемешивается с тем, что уже давно стало общим местом для других, В основе своей идеи психоанализа ограничивают писателя, ложатся на него мертвым грузом, лишают его смелости и подрывают веру в свои силы. Если чувство вины, к примеру, является признаком невроза, признаком сбоя в прекрасно функционирующей машине, тогда ты уже не чувствуешь себя ни героем, разглядывающим свои наручники, ни трагической жертвой, думаю щей о справедливости вынесенного ей приговора, а всего-навсего умелым механиком, отлаживающим свой инструмент. Грубо говоря, массовый человек может предпринять путешествие в глубь себя лишь под руководством специалиста, наделённого полномочиями.

— Норман Мейлер, «О некоторых детях богини», 1963

	В американском романе XX века было не очень много персонажей, обладавших большими умственными способностями.
	— Сол Беллоу

	… коренные американские романисты могут производить громоздкие артефакты, наподобие брукнеровских или малеровских симфоний, но редко способны создать концерт в стиле рококо: им недостаёт изысканности, они умеют строить из себя магнатов, но не денди.
	… native American novelists can produce jumbo artefacts like Bruckner or Mahler symphonies but have shown little aptitude for the rococo concerto: they lack exquisiteness, they can show off like tycoons but not like dandies.
	— Энтони Бёрджесс, «Поэт и педант», 1967

	В благочестивые старые времена романисты изображали секс как осмысленное проявление характера, обусловленное всем развитием действия. Ныне секс встречается в книгах вне всякой связи с действием, даже вне связи с постелью, подобно тем словам, что пишутся на заборах.
	— Анатоль Бройард, рецензия на роман Н. Мейлера «Почему мы во Вьетнаме?»

Америку с её убийствами, пылающими гетто, схватками в колледжах, множеством преступных деяний, отчуждениями <…> почти невозможно было бы изобразить в рамках одной книги. Если бы кто-нибудь попытался написать роман, беря за основу подобные факты, то даже самый неопытный из издательских рецензентов обязательно бы его забраковал. «В этом произведении слишком много неправдоподобного, — сказал бы скромный рецензент в отзыве, предназначающемся для руководителей издательства. — Здесь происходит чересчур много беспорядочных актов насилия <…> и совершенно невероятных происшествий».

— Ларри Кинг

1970-е

	Отчасти из-за депрессии, которая стимулировала подъём социального реализма в Америке, европейская «мифологическая» волна смогла докатиться до американской литературы лишь после войны. Однако теперь она оказывает на неё сильное влияние. Почти все современные «серьёзные» романисты — выпускники университетов, а там обычно учат подражать Беккету, Пинтеру, Кафке, Гессе, Борхесу.
	— Том Вулф, «Миф против реализма в романе», 1972

В Америке почти никто никого не слушает. Подобно тому, как дадаизм исчез бесследно, потому что его оригинальный революционный дух не смог быть поддержан» так и все бунтарские теории 60-х и 70-х годов, наверное» испарятся или сохранятся в академических трудах с названиями вроде «Смерть романа», «Метапроза», «Саморазрушительное искусство». <…> Если и есть специфический феномен 70-х годов, так это быстрота, с какой проблемы и литературные «вопросы» изживали себя, и нигде он так очевидно не проявился, как в области <…> женской литературы. В ошеломляюще короткий промежуток времени, мы пробежали дистанцию от педантичного рассмотрения сексуальных отношений между мужчиной и женщиной, что обеспечило шумный успех «Золотого дневника» Дорис Лессинг, когда он был опубликован, до пустых, поверхностных, «смело откровенных» исповедальных романов, которые сыплются на нас со всех сторон, этих, мягко говоря, произведений прозы, а на самом же деле творений, рожденных из чувства мести и желания самоутвердиться, которые читаются с тем же вниманием, с каким и газетный отдел сплетен. <…> Нет никакого «романа» 70-х годов, и нам не следует его ожидать. Возможно, менее занятый пустыми сюрреалистическими видениями апокалипсиса, чем роман 60-х годов и, безусловно, менее «сознательно экспериментальный», роман сегодняшнего дня существенно не отличается от романа 60-х или даже 50-х годов. — перевод: Т. Тихменева («Современный роман»)

— Джойс Оутс, «Роман в 70-е» (The Novel in the 70's)

	Множество теперешних романов, основанных будто бы на жизни современного общества, так же реальны, как земляника на Марсе. Беда в том, что многие молодые люди принимают напечатанное за чистую правду, начинают верить, что это в порядке вещей, и стараются подражать прочитанному. — перевод: Г. П. Злобин («Высший долг литературы—не выдумка»)
	— Патрик Д. Смит, «От макулатуры — к содержательной литературе» (From Trash то Value), 1979