Цитаты о письмах Александра Пушкина

Здесь приведены обобщающие оценки эпистолярного наследия Александра Пушкина.

Цитаты

XIX век

	Но здесь, на лоне лени, Я слышу нежны пени Заботливых друзей… Ужели их забуду, Друзей души моей, И им неверен буду? Оставь, оставь порой Привычные затеи, И дактил, и хореи Для прозы почтовой. Минуты хладной скуки, Сердечной пустоты, Уныние разлуки, Всегдашние мечты, Мои надежды, чувства Без лести, без искусства Бумаге передай… Болтливостью небрежной, И ветреной, и нежной Их сердце утешай…
	— Александр Пушкин, «К моей чернильнице», 1821

	… Александр <…> стал раздражителен, как беременная женщина; он написал мне письмо такое нахальное и глупое, что пусть меня похоронят живою, если оно когда-нибудь дойдёт до потомства, хотя, по-видимому, он питал эту надежду, судя по старанию, которое он приложил к тому, чтоб письмо до меня дошло.
	… Alexandre <…> est devenu grognon comme une femme en travail d’enfans; il m’a écrit une lettre si impertinente et sotte, que je veux être enterrée toute vive, si jamais elle passe à la posterité, quoique vu la peine qu’il s’est donnée de me l’envoyer, il paraît qu’il en avait l’espoir.
	— Ольга Павлищева, письмо Н. И. Павлищеву 9 июля 1831

	Мы знаем умную, красноречивую переписку Пушкина со многими. Какие материялы могли бы доставить его письма!
	— Николай Полевой, «Сочинения Александра Пушкина». Т. I—XI, 1842

	… судя даже по немногим образцам, какие находятся в руках наших, переписка Пушкина с друзьями своими обнимала почти все почему-либо замечательные явления русской жизни и русской словесности.
	— Павел Анненков, «Материалы для биографии А. С. Пушкина», 1855

	Кто это печатает в «Библиографических Записках» письма Пушкина? В них много неуместного и неприличного. Пушкин ещё слишком нам современен, чтобы выносить сор из его избы. Многие выходки его личные, родственные, несколько кощунские, оскорбляют чувство приличия и уважения к самой памяти его. <…> из того не следует, чтобы он то же сказал [бы] на площади, а печать — та же площадь.
	— Пётр Вяземский, письмо С. П. Шевырёву, 16 февраля 1858

	… в переписке Пушкина из деревни (1824—1826) <…> нет ни малейшего признака какого-либо напряжения, не чувствуется гонимых или оскорбляемых людей; напротив, все письма светлы, благородны, доброжелательны, даже когда Пушкин сердится или выговаривает друзьям и брату за их вины перед ним или перед публикой.
	— Павел Анненков, «Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху», 1874

	Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком того времени; и уже с одной этой точки зрения его письма достойны внимания каждого образованного русского человека; для историка литературы они — сущий клад: нравы, самый быт известной эпохи отразились в них хотя быстрыми, но яркими чертами.
	— Иван Тургенев

Во всех [новых] письмах видим пылкую, страстную натуру Пушкина в трёх фазисах сердечной его деятельности: в дружбе, в любви и в ненависти. В письмах к брату — каждая строчка запечатлена приязнью, ласкою, родственною заботливостью о человеке молодом <…>. Тут же колкие отзывы о литературном мире, тёплое слово о друзьях, наброски стихов и экспромты… Сообщая их своему брату, Пушкин как будто ждёт от него одобрения; видимо дорожит отзывом своего единокровного друга. Доброе, любящее сердце поэта проглядывает сквозь самое его злоязычие; в самых насмешках звучит юношеское простодушие. Большая часть писем к брату писана <…> весною жизни. Письма к А. П. Керн полны кипучей страсти <…> и от них пышет зноем летней поры, когда тёплое утро сменяется полуденными грозами. Наконец, клочья черновых писем к человеку, дерзнувшему набросить мимолётную тень на доброе имя Пушкина, напоминают блеклые листья, предвестники унылой осени…

— Пётр Каратыгин

В этих отрывках своего «я» Пушкин <…> является <…> подвижником мысли, неустанно искавшей путей к свету и истине, неустанно стремившейся освободиться от тисков неправды и рабства. <…> письма Пушкина к друзьям в высшей степени интересны и разнообразны и по форме. Иногда сам поэт смотрит на них как на литературное произведение, и тогда они носят все следы литературной отделки <…>. Но чаще они носят отпечаток мгновенного настроения, первого подвернувшегося слова; язык их — то отрывистый, сильный в сжатый, выражающий бурное течение острой и сильной мысли, то плавный и задумчивый, когда мысль уступает тихому элегическому чувству воспоминания и грусти, то кипучий и пламенный <…>. Ни в одном письме поэта мы не видим и тени того, что принято называть интригой; мысль о нападении из-за угла, которое было обычным приёмом его врагов, поэту была ненавистна, и, бросая вызов, он прямо и решительно смотрел противнику в глаза, готовый на все последствия своего поступка. <…> [По условиям переписки тех времён он не мог высказываться с полной откровенностью, боясь перлюстрации; <…> да и, кроме того, существенный пробел в переписке настолько странен и не случаен, что можно допустить предположение, что] чья-то таинственная рука унесла из собрания его писем и бумаг вообще именно те, в которых находились мысли поэта по поводу самых животрепещущих вопросов его времени.

— Евгений Ляцкий, «А. С. Пушкин и его письма»

XX век

	… одна из тех немногих на свете книг, которые можно читать и перечитывать без конца, раскрывая на любой странице, оставляя и возвращаясь.
	— Николай Лернер

Из писем Пушкина узнаёшь биографию его произведений и воочию видишь, насколько художник умеет давать жизни бессмертие. Так эти письма — своеобразная школа поэзии, руководство писательской честности. — Соответствие между письмами и писаниями Пушкина сказывается не только в подобии текстов, но, ещё больше, в их психологическом единстве. И здесь, и там пленяет несочинённость его души, свойственная ему духовная свобода и естественность. <…> Просто и прозрачно в его сердце, как и в его слоге. Он напишет, отошлёт письмо, и после этого в душе у него, на самом дне её, не останется никакой мути, никаких осадков. <…> В горниле поэзии только уже последнему, окончательному очищению подвергалось то в его помыслах, что предварительно доверял он своим письмам, и сквозь это двойное чистилище — светлой выходила честная душа поэта. <…> Порою грубоватая форма его строк только усиливает впечатление содержащейся в них внутренней деликатности. <…> Его письма не имеют самодовлеющего характера, т.-е. они не литературны, и не воспринимаешь их как эпистолярную словесность. Они — больше, чем письма. Слово не мертвеет у него от чернил: он торжествует над искусственностью корреспонденции. Его письма — пресуществление: он ощутителен в своих строках, он там живёт, он туда внедряется.

— Юлий Айхенвальд, «Пушкин» (2-е изд.), 1916

Письма Пушкина — один из замечательнейших документов русской истории литературы и быта. <…> они представляют в своей совокупности естественно сложившееся художественное произведение, в котором раскрылась до конца внешняя и внутренняя жизнь Пушкина-художника и в то же время умнейшего человека своего времени. <…> Неоспоримым остаётся наличие глубокого противоречия между всем идейным и психологическим обликом поэта и той придворно-аристократической средой, в которой он жил с юных лет до смерти. Это противоречие составляет общий неизменный фон его писем и сплавляет их в единое художественное повествование, заставляющее в каждом своём отрывке предчувствовать неизбежный трагический конец неравного состязания одиночки-поэта со сплочённым кругом «жадною толпой стоящих у трона» противников. <…> Новое издание писем с полным, подробным, библиографически широко обставленным комментарием было совершенно необходимо; отсутствие его тормозило и затрудняло изучение Пушкина…

	Как и большинство русских, Пушкин не был силён в языках: даже его французский, освоенный в детском возрасте, был лишён индивидуальности и, судя по письмам поэта, на протяжении всей его жизни сводился к блестящему владению речевыми штампами XVIII века.
	Like most Russians, Pushkin was a poor linguist: even the fluent French he had learned as a child lacked personal tang and, judging by his letters, remained throughout his life limited to a brilliant command of eighteenth-century ready-made phrases.
	— Владимир Набоков, «„Евгений Онегин“: роман в стихах Александра Пушкина», 1964

1900-е

Я не знаю на русском языке книги более умной, более глубокой, более поучительной и более прекрасной в своей непосредственности. Настоящая, а не вымышленная русская жизнь, пройдя через призму великого ума и русского сердца, вылилась в этих письмах не в архитектурные формы построений художественной словесности, а в блестящие пятна вечно живых акварелей, в короткие фразы, которые кажутся стальными орудиями мысли.

— Сергей Сыромятников, «Письма Пушкина»

	Пушкин в письмах своих не выразил всего себя, так как между корреспондентами его не было ни одного по плечу ему. Оттого письма помогают понять Пушкина лишь в обществе его друзей, <…> перед нами чисто внешние черты его облика, черты, однако, характерные и важные.
	— Василий Сиповский, «А. С. Пушкин по его письмам»

Письма Пушкина очень рано привлекли к себе внимание читателей, очень рано стали появляться в печати. Выдержки из этих писем печатались ещё при жизни Пушкина: личность поэта представляла такой интерес, что его друзья-литераторы не могли удержаться от того, чтобы не поделиться тем или другим замечанием Пушкина с читателями журнала или альманаха. Но даже и помимо печати письма Пушкина <…> рассматривались как интересные литературные явления и делались известными в довольно широких кругах. <…> Правда, что переписка Пушкина страдала от того же, от чего страдала и его поэтическая деятельность, — от постороннего надзора. <…> письма свои он писал, зная, что они могут перлюстрироваться и перлюстрируются на почте. <…> иногда он позволял себе писать откровенно по почте именно в расчёте, что письмо будет прочитано посторонними лицами помимо адресата, и поэтому обличал самый принцип перлюстрации и таких перлюстраторов, каким был тогдашний Московский почт-директор А. Я. Булгаков. <…> Но письма Пушкина представляют ещё особый интерес по манере, какою они писаны, по их живому изложению, <…> которое даёт чувствовать и личность того лица, к кому адресовано письмо. В этом отношении письма Пушкина представляют нечто единственное в нашей литературе. Всегда проникнутые умом автора, отмеченные его остротой, они при самом безыскусственном, простом изложении отличаются многими особенностями поэтического творчества.

— Вячеслав Якушкин

	В них развёртывается и борьба гения с мертвящими условиями низменной, проникнутой ничтожеством и нетерпимостью среды.
	— Николай Энгельгардт, «Новый Пушкин»

	Пушкин был центральной фигурой в культурной русской истории 20-х и 30-х годов <…>. Хорошо изучить его письма значит узнать не только Пушкина, но и его эпоху, колыбель тех идей, которые теперь только проникают собою русскую жизнь.
	— Николай Лернер

	Пушкинская переписка <…> является одною из лучших книг для чтения. <…> Как под руками сказочного чародея всё обращалось в драгоценный металл, так из-под пера нашего волшебника сло̀ва летели золотые брызги
	— Николай Лернер

При всей изумительной красоте языка, слово почти не чувствуется в этих письмах; <…> оно в письмах Пушкина превратилось в воздушную, прозрачную оболочку, оно ничего не скрывает и не ослабляет, — оно лишь молниеносно освещает предметы. <…> Здесь воочию видишь то, что̀ иначе можно понять, только охватив мыслью всё творчество Пушкина…

1920-е

	Письма Пушкина — это настоящая прозаическая лаборатория, в которой «простонародное наречие» доводится до степени литературного языка. <…> Именно отсюда объясняется эта манера «свободного разговора», отсюда же тот своеобразный «деловой стиль», без «воздуха и глубины», эта сухость, преднамеренная скупость изложения, резко бьющая в глаза в Пушкинской прозе.
	— Григорий Винокур, «Пушкин-прозаик», 1925

К письмам своим относился он очень серьёзно: иногда совершенно частные, даже любовные и шутливые письма свои набрасывал он предварительно на-черно и подвергал их строгой стилистической обработке и отделке. Несомненно, что ещё в раннем детстве, а потом и на школьной скамье учился он искусству писать письма, — искусству, серьёзно культивировавшемуся ещё в старшем поколении <…>. К сожалению, мы не знаем ранних писем Пушкина <…>. Содержание дружеской переписки Пушкина было, конечно, и шире, и глубже указанных тем <в стихотворении «К моей чернильнице»> <…>. Несомненно, что, находясь в ссылке (1820—1826). Пушкин, лишённый возможности личного общения с друзьями и врагами, <…> но постоянно кипя мыслями, смотрел на письма свои, как на единственный способ поддержания связи с отсутствующими, <…> — и всё это не для одного только адресата: он знал заранее, что письма его служат для чтения группы его единомышленников, становятся предметом обсуждения и споров, вызывают горячий обмен мнений, — являются как бы опубликованными в той среде, для которой были написаны. <…> При таком положении вещей Пушкин с особенною тщательностью относился и к форме своих писем…

— Борис Модзалевский, 1 июня 1926

	Пушкинская проза преобразовывалась не внутри какого-либо одного прозаического жанра. Таким жанром не могли быть письма Пушкина, сами проделавшие сложную эволюцию от карамзинистской шуточной перифразы его ранних писем до фразеологической простоты и вместе обилия намёков («домашняя семантика») его позднейших писем.
	— Юрий Тынянов, «Пушкин», 1928

	Черновики, которые, обыкновенно, предшествовали беловым письмам, даже к родителям, как будто свидетельствуют о зачастую мелочном контроле над своею мыслью, о контроле, который нередко, — особенно в письмах Пушкина к членам правительства, — приводил к полному вылущиванию, обескровливанию первичной мысли, в том виде, как она сначала вылилась на бумагу.
	— Сергей Гессен, «Разговоры Пушкина»