Тиль (Горин)

«Страсти по Тилю» — сатирическая пьеса Григория Горина 1973 года на основе фламандского фольклора и романа Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле». Автор стихов — Юлий Ким. Поставлена Марком Захаровым в 1974 году под названием «Тиль», под каким и публикуется.

Цитаты

Рыбник. Стоп, стоп! Это важный пункт… Что там насчёт денег? Палач. Доносчик получает треть имущества… <…> Клаас. Эй, Иост, ты решил сделаться доносчиком? Рыбник. Ну, что значит — решил?.. Такие вещи не решают, это приходит как-то само собой… по вдохновению. — пролог

Часть первая

Палач. Тебе когда-нибудь вырвут язык. Тиль. Прекрасно! Во рту станет больше места для пищи. Монах. Купи индульгенцию, сын мой! <…> Тиль. А за будущие грехи можно откупиться? Монах. Хоть на сто лет вперёд. Тиль. Столько я вряд ли проживу. (Достал монету.) Отрежь на полчаса, святой отец! Монах берёт монету, протягивает Тилю индульгенцию. Тиль тут же вытаскивает у него из кармана кошелёк. Монах. Стой! Что ты делаешь? Мой кошелёк! Тиль (увёртываясь от погони). Этот грех мне прощён, монах. Я откупился!

Тиль (поёт, пародируя Рыбника). Я — честный рыбник. Вот — горой Товар мой перед вами. Торгую семгой и икрой И изредка… друзьями! Профос. Интересно… А ну-ка, Тиль, меня… Тиль (после некоторого колебания). Ну, если просите… (Поёт.) Профос — начальник! О-ля-ля! Его и трогать боязно. Ведь он целует короля… Да жаль, что ниже пояса!.. Профос (мрачно). Я что-то не понял. Что имеется в виду? Рыбник (угодливо). Он шутит… Юмор! Профос. «Целует ниже пояса…» Вы считаете, это — смешно?! Тиль. О, извините, господин профос, я не знал, что у вас это серьёзно!

Тиль. Не плачь, Неле, не надо! Они всё равно не оценят этот самый красивый фонтан на городской площади.

Клаас. Чертёнок, как он похож на меня! Красив, как я, и уродлив, как я…

Клаас. … он скоро вернётся <…>. Это значит что надо накрывать на стол, поскольку ботинок просит каши!.. — переосмысление поговорки, возможно, неоригинальное

Тиль. Королеву Марию я бы изобразил в профиль, она так прекрасна, что фламандцам незачем показывать её всю, достаточно половины… <…> Великого инквизитора я бы изобразил со спины: для его же безопасности не надо, чтобы фламандцы запомнили его в лицо. Герцога Альбу, которого у нас в народе ласково называют «кровавым», я бы изобразил в условной манере — маленький холмик, крестик и надпись: «Альба»!

Инквизитор (встаёт, зачитывает приговор). «Суд святой инквизиции при участии магистрата города Дамме, рассмотрев дело о богоотступнике Клаасе, признает его виновным в ереси и связи с еретиками и приговаривает его к сожжению перед зданием ратуши на медленном огне!» Толпа заволновалась. Голоса из толпы. Позор! — Несправедливо! — Нельзя мучить человека!.. Профос (вскочил). Ваше преосвященство, я протестую! Клаас преступник, но он честно жил и честно работал. Его любили и уважали в городе. Как представитель магистрата я требую сожжения на быстром огне! Церковь должна быть гуманна, ваше преосвященство! <…> Из толпы выскакивает Хозяин пивной. Хозяин пивной. Ваше преосвященство! Дозвольте сказать. Я — простой человек, и все мы тут — простые люди, но так нельзя, ваше преосвященство… Он — угольщик, всегда ко всем с уважением… Копейки лишней не брал… А мы что, звери, что ли?.. На быстром!.. Клаас. <…> Не взыщите, что говорю вам на прощанье горькие слова, от сладких тошнит перед смертью…

Рыбник. Как ты добр… <…> За что я люблю вас всех и призываю жить праведно… И я добьюсь своего, Тиль!.. Даже если мне придётся донести на весь мир…

Часть вторая

Ламме. А я этого гусака давно заприметил… Плавает, мерзавец, в луже и гогочет… Я думаю: ну, давай, давай, гогочи! С вином-то лучше поплывёшь…

Ламме. Сегодня какой-то мальчишка прибегает, кричит: «Дяденька, помоги! Мой отец с соседом дерется!» Ну, я влез в драку, кричу: «А кто твой отец?» А он орет: «Так из-за этого они и дерутся!..» — возможно, анекдот

Тиль. На зелёных дубах, на дубовых столбах Круглый год в этом щедром краю Вырастают плоды с языком до пупа — Даровая жратва воронью. И хоть в этой стране древесина в цене, Всюду весело пышет огонь: Жжём живьём вместо дров и сироток, и вдов — И тепло, и приятная вонь.

Анна. Я не получала никаких писем! Тиль. Неужели они не дошли? Странно… Я указал на конверте адрес: «Самой красивой женщине Бриля»… Наверное, это ошибка. Надо было писать: «Самой прекрасной женщине Фландрии»…

Филипп. Ты мстишь мне за убитых соотечественников, за сожжённые дома… Но подумай: а вдруг это всё естество? Ты же не испытываешь ненависти к землетрясению или к извергающейся лаве вулкана? При этом тоже гибнут люди… Ну и что? Природа, уничтожая, обновляется… Короли — тоже порождение природы… <…> Тиль. И плевать мне, что вы — порождение природы. Я и природу ненавижу, когда она сеет смерть… Когда-нибудь я и с вулканами рассчитаюсь, пока просто руки не доходят!..

О пьесе и спектакле

… великий насмешник, борец и романтик Тиль Уленшпигель протянул в 1974 году руку братской помощи артистам Московского театра имени Ленинского комсомола и новому, только что назначенному главному режиссёру <…>. До Григория Горина знаменитый роман не раз перелагали для сцены, но <…> Горин это сделал лучше всех его предшественников <…>. Горин действительно счастливым образом выдумал дерзкую и остроумную пьесу. Подобное сочинение было необходимо новому, молодому театру. <…> это то название, которое необыкновенным образом соответствует постановочному мышлению театра в данный исторический момент. <…> Это то название, которое таит в себе возможность выхода за пределы прежних сценических достижений, овладения новыми рубежами в режиссуре, актёрском искусстве, сценографии. Наконец, это то, что не знает зритель, но предчувствует. <…> Наличие сатиры проверить много легче, чем объективно зафиксировать другие достоинства. Если ты испытал до 1987 года серьёзные затруднения со своим сценическим сочинением, на котором зритель много и охотно смеётся, если на тебя всерьёз обиделись и, более того, кто-то посчитал твоё произведение вредоносным обобщением, — знай: дело у тебя пахло именно сатирой, а не её имитацией. <…> Продуктивная работа над нашим новым героем началась с того исторического момента, когда я повёл себя необыкновенно беспощадно по отношению к главному претенденту на роль создателя предстоящей сценической версии. В суровой, безапелляционной форме я, срываясь на грубость, высказал ему все свои претензии и подверг нелицеприятному анализу его драматургические достоинства и мнимые заслуги. Речь шла обо мне. Я высказал себе всё, что я о себе думаю, и, торжествуя победу над собственными амбициями, помчался к моему другу и единомышленнику Григорию Горину <…>. Он просто заправил пишущую машинку чистым листом бумаги и, не дослушав меня, отстучал текст: «Страсти по Тилю» <…>. «Страсти» потом пришлось по требованию цензуры из названия убрать и бережно перенести в души и сердца главных исполнителей. Никто от этого особенно не пострадал, короткое «Тиль» тоже звучало неплохо. <…> Много лет подряд идёт спектакль «Тиль». Пьеса у Горина лихая, весёлая, «самоигральная», но ни один серьёзный театр в стране не поставил её после нас. Почему? Драматургия здесь слишком плотно срослась с режиссурой и даже музыкой, сочинённой к этому спектаклю. Я — не Таиров, явно подражать мне, сделать слепок с моего спектакля — занятие несолидное. Чтобы кто-то на это решился, мне надо, как минимум, умереть. Лучше это сделать и Горину. В таком случае спектакль прекратит своё психологическое давление.

— Марк Захаров, «Контакты на разных уровнях», 1988, 2000

Зимой 1974 года он видоизменил историю <…> Ленкома, отстучав на пишущей машинке первые диалоги своего искромётного «Тиля». Обновлённая и счастливая труппа Ленкома начала новую жизнь. Николай Петрович Караченцов стал именно тем самым тараном, что пробил брешь в стене, отделяющей старый Театр имени Ленинского комсомола от нового московского Ленкома. Успех «Тиля» во многом определялся новым молодым героем, актёром синтетического свойства…

— Марк Захаров, «Суперпрофессия», 2000

	Возможность сыграть в одном лице и хулигана, и шута, и национального героя, и философа, и Ромео — действительно редкий шанс.
	— Николай Караченцов, «О такой роли, как Тиль, можно было только мечтать»

Театр я никогда не любил. А тут вдруг я увидел живой организм, услышал живые слова. Потрясающая драматургия. Я даже не мог этого проанализировать. Просто впечатление было настолько сильным, что в конце, когда была кульминация спектакля, мне стало плохо с сердцем, и я, шагая по ногам, вызывая проклятия всех зрителей, вынужден был выйти из зала и принимать таблетки, чтобы успокоиться. Меня настолько завёл этот спектакль, что самому захотелось что-то сделать дальше в таком же мощном, энергичном стиле, так же эмоционально. Возникли идеи создания «Звезды и смерти Хоакина Мурьеты», потом «Юноны и Авось».

— Алексей Рыбников