Сергей Михайлович Третьяков (поэт)

Сергей Михайлович Третьяков (8 (20) июня 1892 — 10 сентября 1937) — русский публицист, поэт-футурист и драматург. Расстрелян по ложному обвинению во время Большого террора.

Стихи

	Зафонарело слишком скоро. Октябрь взошёл на календарь. Иду в чуть-чуть холодный город И примороженную гарь. Там у корней восьмиэтажий Я буду стынуть у витрин И мелкий стрекот экипажей Мне отстучит стихи былин.
	— «Зафонарело слишком скоро…», [1913]

	Небо оклеено газетами, Земля обрюзгла. Фонари над сумерками недопетыми Светят тускло. Червячком охры из тюбика Фонарь на сырую панель. <…> Храпенье мокрого города Заглушило писк мышей.
	— «Романс голодного», [1913]

Мы строим клетчатый бетонный остов. С паучьей ловкостью сплетаем рельсы. Усните, слабые, в земле погостов, И око сильного взглянуть осмелься! <…> Мы режем лопасти, взвиваем башни, Под нами нервная стальная лента. Швыряем на землю былые вычески. Бугристый череп наш — на гребне мига. Нам будет музыкой звяк металлический, А капельмейстером — хотенье сдвига. В висках обтянутых — толчки артерий… Инстинкт движения… Скрутились спицы… Все ритмы вдребезги… И настежь двери… И настоящее уже лишь снится.

— «Мы строим клетчатый бетонный остов…», 1913

	Снег ножами весны распорот. <…> Поезд с похотной дрожью сангвиника Зачервился, в поле заржав.
	— «Снег ножами весны распорот…», 1914

	Кони часто дрожат на привязи. Хихикают удила. На бинте раздавили красную смородину. Плачет кожа от шапки до пят. Часовой вспоминает родину. Спят.
	— «Дождь строчит по стеклу непонятные кляузы…», 1915

	Мало лозиной выдран, Знать рыком тебя гвоздило, щенок. Ишь ты, ладонь, как выдра, Пятаками нищими вылощена.
	— «Рыд матерный», 1919-1921

Итого

Авторский сборник 1924 года.

	В октябре есть привкус спирта. Обведён самый дальний увал. Твердый лес после летнего флирта Золотые кольца сковал. Неподвижна воздуха глыба. Холод ошеломил поля. Облако проплывает, как рыба, Плавниками не шевеля:
	— «В октябре»

	Драконью кожу распяли ночью Над мыком города — монарха. <…> Из язв харчевен тучный выпях Гангреной пищи обложил. <…> Ночной торговли ноют гусли, Шушуки спален проколовши. <…> И если голову закину, Увижу — время с донным звоном Вращает небосвод Пекина Торжественный, как свод законов.
	— «Ночь. Пекин», 1921

	Каждой угрозе вражьей Крикнем: Смотри! Не тронь! Товарищ! Крепись на страже! Жги, мятежей огонь! Земля — наша вольная площадь. Мы — королей короли. В небе над нами полощут Красных знамен патрули.
	— «Первомайская песня», 1920

	Плачут котлы, пламенем поблескивая, Плотными каплями нефтяных слёз.
	— «Фабрика»

Проза

За небольшим исключением, всё творчество Маяковского — или трибуна, или голгофа, или пост объяснителя в паноптикуме. <…> Маяковский — громоздкий бунтарь и проламыватель стен в будущее — никогда не ходил брать взаймы для своего творчества у антикваров и на бутафорских складах. Всегда на улице, в толпе, в кипени многолюдных движений, он никогда не изменял основному стержню своему — чутью огромного чуда, ежесекундно являемого каждой вещью, и поиску правды человечьей. <…> Любовно встречает он пришедших с революцией зверино-ярых и детски-конфузливых, подло развязных или блаженно смелых, волящих творить свою человечью жизнь.

— «Поэт на трибуне», 1921

	… сельско-хозяйственной артели «Закавказский Партизан», <…> которая начала жить только с этой весны. <…> Живут в землянках. Выкопаны этакие братские могилы. Прямо о землю восходит двускатная крыша, заваленная землёй.
	— «Деревенский город»

Работа на производстве должна быть построена так, чтобы переводить писателя из положения кустаря-одиночки, ремесленника, в положение пролетария, члена крупного производственного коллектива. В качестве кого ехать писателю? Поездка в качестве вольного «туриста» даёт минимальные результаты. Лучше, если писатель поедет как «человек» от периодики — от журнала, либо от газеты. Заказ, данный редакцией, внесёт в работу большую деловую осмысленность. Ещё лучше, если писатель займётся органической работой, как равноправный член коллектива, а не как случайный гость. Вина за неудачный исход прошлогодних поездок на колхозы в значительной мере лежит на хозяйственных организациях. До сих пор писатель мыслится ими, как обеспеченный человек свободной профессии, которого просто «подманивают» на интересный материал. Писательство не должно ждать приглашения хозорганов, а само строиться в бригады и требовать работы. Бригады надо строить не по принципу художественно-групповой общности, а по единству заданий; так создадутся колхозная, совхозная, промышленная (по отраслям) бригады писателей.

— «Построимся в бригады»

Ухом к земле (1920)

Помню, какой пощёчиной салонному искусству прозвенело «Кафе Поэтов», созданное Маяковским, Бурлюком и Каменским в бывшей прачечной на Настасьинском переулке! Пол, осыпанный опилками, длинные столы и — с эстрады: едкие, как щёлочь, стихи Маяковского; упорная, как декапод, эстетическая проповедь Бурлюка. <…> В начале 1918 года <…> помню вечер в «Кафе Поэтов». <…> С эстрады кремлёвским колоколом бьёт декламация Маяковского. И то, что, затаив дыхание, блестя глазами и сдерживая сопение носов, вращивают в себя глыбы слов, и то, что взрывы аплодисментов переходят в восторженный гул земляных легионов, приветствующих трибуна, — это так непохоже на прежнее, и поражает, точно разрывая веки в ослепительный взгляд, достигнутой возможностью сплавить аудиторию, впервые возникшую, с поэтом в грозное целое.

Слишком терпок был футуризм языкам, только что начавшим отвыкать от кухни символизма на лампадном масле мистики, слишком трудно было приять сразу и безраздельно до пределов абсурда бунтарский эксперимент футуризма.

Вспоминаются годы ежедневной товарищеской работы с Шершеневичем. Одновременно и поэт, и боевой критик, он много работал и думал над вопросом теоретического обоснования футуризма. Полагая, что понятие «футуризм» отмечает только негативный момент объединения бунтарей, определяя лагерь, с которым идёт борьба (всех, цепляющихся за прошлое, за традицию, за подражание и эволюцию), он искал положительных признаков, характерных для нового течения. Этот положительный признак ему представлялся в виде культа поэтического «образа» (по-французски — имаж), который ставится на место культивируемой ранее «идеи» и «символа». Образ, воссоздающий непосредственное чувственное впечатление, — вот во имя чего мобилизуют поэты свои ритмы, созвучия и мудрость свою. Он полагал, что стихотворение можно членить на образы, его составляющие, и определять его качество качеством этих образов. Логическая связь между образами, создающая «фабулу», неважна,— достаточным связующим звеном может являться любая ассоциация. Это слово вынесено в жизнь, около него идут споры. Быть может, критическая работа двух лет наполнила термин «имажионизм» достаточно насыщенными утверждениями?

В Москве бьётся сердце искусства, и это может услышать всякий, кто пожелает приложить ухо к земле.

О Третьякове

	Третьяков — несгибаемый лефовец, и из его высказываний я заключил, что в литературе, даже в маленьком стихотворении, он не приемлет ничего, что не несло бы возвышенной и утилитарной идеи. Оценивая строгую, простую архитектуру его дома, я подумал, что даже здесь отразились его утилитарные взгляды, функциональность.
	— Теодор Драйзер, «Драйзер смотрит на Россию», 1928

… Третьяков был пуристом и фанатиком. Принципиальный очеркист, «фактовик», разносторонне и широко образованный, Третьяков был рыцарем-пропагандистом документа, факта, газетной информации. Его влияние в «ЛЕФе» было очень велико. Всё то, за что Маяковский агитировал стихами — современность, газетность, — шло от Третьякова. Именно Третъяков, а не Маяковский, был душою «ЛЕФа». Во всяком случае «Нового ЛЕФа».

— Варлам Шаламов, «Двадцатые годы», 1962

	Третьяков отрицал искусство…
	— Варлам Шаламов, «Поэт изнутри (Секреты стихов или стихи стихов)», начала 1970-х

	Сергей Третьяков — рассудительный романтик с безумными загибами…
	— Виктор Шкловский, «Крутая лестница»