Рецензии Виссариона Белинского на «Аббаддонну» Николая Полевого

Виссарион Белинский опубликовал 2 рецензии на неоконченный роман Николая Полевого «Аббаддонна» 1834 года[1].

Цитаты

править

Аббаддонна. Мечты и жизнь, <…> сочинённые Николаем Полевым

править
[2]
  •  

Скучно и тошно читать ex officio разные вздоры и нелепости; <…> неприятно и досадно повторять тысячу раз одно и то же; <…> жалко и унизительно высказывать с грубою откровенностию резкие истины рыцарям печального образа и дразнить пискливое самолюбие литературных гусей! Зато как приятно и отрадно, взявши в руки какое-нибудь многотомное произведение российского пера, осудив себя a priori на скуку и зевоту, <…> обмануться в ожидании и, вместо пошлости, прочесть что-нибудь сносное и порядочное! — начало

  •  

«Аббаддонна» есть второй роман г. Полевого; первым его опытом в сём роде была «Клятва при Гробе Господнем». Как то, так и другое произведение не имеет себе образца и не похоже ни на какое сочинение того же рода в нашей литературе; но участь сих обоих произведений чрезвычайно различна: принятые с равною благосклонностию публикою, они были приняты различным образом нашими записными Аристархами. Первое было превознесено некоторыми из них до седьмого неба, так что поставлено чуть ли не выше всего, что есть лучшего в сём роде в европейских литературах; второе же, по мнению тех же самых людей, поставлено едва ли не наравне с изделиями г. Александра Орлова[3]. <…> ни то, ни другое из сих мнений несправедливо. «Клятва при Гробе Господнем» <…> едва ли заслуживает имя художественного произведения в полном смысле сего слова. Это есть просто попытка умного человека создать русский роман или, лучше сказать, желание показать — как должно писать романы, содержание коих берётся из русской истории. И в сём случае этот роман есть явление замечательное; одно уже то, что любовь играет в нём не главную, а побочную роль, достаточно доказывает, что г. Полевой вернее всех наших романистов понял поэзию русской жизни. В его произведении есть несколько мест высокого достоинства, есть много нового, интересного, как вообще в завязке и ходе всего романа, так и во многих ситуациях и характерах действующих лиц; но в целом он вял и скучен. Видно много ума, но мало фантазии, видно усилие, но не видно вдохновения.
«Аббаддонна» несравненно выше «Клятвы при Гробе Господнем»; может быть, это происходит оттого, что здесь г. Полевой был, так сказать, более в своей тарелке, ибо вообще его талант, несмотря на всю его многосторонность, особенно торжествует в изображении таких предметов, которые имеют близкое отношение к нему самому по опыту жизни. Представить художника в борьбе с мелочами жизни и ничтожностию людей — вот тема, на которую г. Полевой пишет с особенною любовью и с особенным успехом: доказательством тому его повесть «Живописец» и рассматриваемый мною роман. Эти два произведения я почитаю лучшими произведениями г. Полевого: в них он сам является художником. Впрочем, его талант также весьма замечателен в юмористических картинах современной русской жизни и в превосходном изображении поэтической стороны наших простолюдинов; причина очевидна: то и другое ему слишком хорошо знакомо <…>. Это есть общая участь таланта и составляет, по моему мнению, его главное отличие от гения. Гений может изображать верно и сильно такие чувствования и положения, какие, по обстоятельствам его жизни, не могли быть им изведаны; талант всегда находится под могущественным влиянием или обстоятельств своей жизни, или индивидуальности своего характера и торжествует в изображении предметов, наиболее поражавших его чувство или ум; гений творит образы новые, никем даже не подозреваемые, не только что не виденные; талант только воплощает в новые формы вечные типы гения; оригинальность и красоты в создании гения суть результат одной его творческой силы; красоты же в произведении таланта суть следствие меньшей подчинённости влиянию гений, а особность есть следствие более индивидуальности человека, нежели художника. Степенью сей-то подчиняемости влиянию гения определяется сила таланта.

  •  

Характеры персонажей, за исключением двух, все оригинальны и суть создания автора. Два же, а именно: Элеоноры и Генриэтты, суть пересозданные типы Шиллера, которым, впрочем, г. Полевой умел придать столько оригинальности, что они не кажутся сколками с своих образцов, а только напоминают их. Подобная подражательность, если только можно назвать её подражательностию, заметна даже и в некоторых положениях: кроме сходства в характерах, Элеонора и Генриэтта напоминают собою леди Мильтфорт и Луизу Шиллера и во взаимных отношениях между собою, как соперницы.

  •  

Смешно и думать, <…> чтобы в наше время человек с истинным талантом, садясь за перо с намерением создать что-нибудь, разложил перед собою творение гения и стал бы с него скопировывать. Нет: в создании истинного таланта нашего времени вы никогда не заметите этой пошлой подражательности, которая почиталась некогда необходимою принадлежностию чудовищных и безобразных произведений так называемых классиков. Этого мало: вы не всегда укажете на одно какое-нибудь известное произведение, которое было бы исключительным образцом оного; но вы всегда или, по крайней мере, часто откроете в нём следы влияния одного или даже и нескольких гениальных творений. Эта зависимость есть невольная дань таланта гению — дань, которую он часто платит ему бессознательно и без своего ведома.

  •  

За одно только можно упрекнуть автора: это за излишнюю говорливость, которая иногда переходит в совершенную болтливость; между многими прекрасными мыслями у него, особенно впервой части, встречаются места, состоящие из сентенций, решительно пошлых. Конечно, подобные пошлые сентенции могли бы составить блеск и украшение романов иных авторов, пользующихся на святой Руси большим авторитетом, но как-то неприятно и досадно встречать их в романе г. Полевого.

  •  

… «Рассказы русского солдата» — это прелесть! В этой пьесе так много чувства, так много оригинальности и верности в изображении чувств и понятий простолюдинов, что с нею не может идти ни в какое сравнение ни одна повесть, взятая из простонародной жизни. Истина вымысла доведена в ней до совершенства, так что <…> все писанные в одном с нею роде кажутся бледными и искажёнными копиями.

Аббаддонна. Издание второе

править
[4]
  •  

Знаете ли, на кого похож, в отношении к публике, роман г. Полевого, явившийся вторым изданием через пять лет после первого появления на свет? — На доброго, простодушного помещика, который, прожив в деревне лет тридцать, народив кучу детей и поседев в капитанском чине, вдруг приезжает по делам в столицу и идёт навестить своих прежних товарищей по воспитанию и службе; но увы! куда ни придёт он с распростёртыми дланями, с радушною улыбкою, — везде принимают его холодно, с удивлением и, провожая, громко наказывают человеку говорить «дома нет». Добряк в отчаянии, не понимая того, что бывшие его друзья уже успели нажить себе новых друзей и из повес и шалунов успели сделаться людьми рассудительными, солидными <…>. Пять лет в русской литературе — да это всё равно, что пятьдесят в жизни иного человека! <…> автор <…> тут не изменил своей натуре — оставлять дело без конца, ибо «Аббаддонна» до сих пор ещё не кончена, так же, как и знаменитая, «История русского народа» и «Русская история для детей»[5].

  •  

Г-н Полевой хотел выразить в своём романе идею противоречия поэзии с прозою жизни. <…> мысль, которая никогда не состареется, если только будет являться в новых формах. Но формы г. Полевого восходят гораздо за 1835 год. Во-первых, его поэт, этот Рейхенбах, есть то, что немцы называют прекрасною душою (schöne Seele). <…> Выражение «прекрасная душа», чрез диалектическое развитие во времени, получило теперь у немцев значение чего-то доброго, тёплого, но вместе с тем детского, бессильного, фразёрского и смешного[6]. Рейхенбах г. Полевого есть полный представитель такой «прекрасной души», — и он тем смешнее, что почтенный сочинитель нисколько не думал издеваться над ним, но от чистого сердца убеждён, что представил нам в своём Рейхенбахе истинного поэта, душу глубокую, пламенную, могучую. И потому его Рейхенбах есть что-то уродливое, смешное, не образ и не фигура, а какая-то каракулька, начерченная на серой и толстой бумаге дурно очинённым пером. В нём нет ничего поэтического: он просто добрый и весьма недалёкий малый, — а между тем, автор поставил его на высокие ходули. Люди оскорбляют его не истинными своими недостатками, а тем, что не мечтают, когда надо работать, и не восхищаются вечернею зарёю, когда надо ужинать. Автор даже и не намекнул на истинные противоречия поэзии с прозою жизни, поэта с толпою.
Рейхенбах любит Генриетту, простую девушку, без образования, без эстетического чувства, но хорошенькую, добренькую и молоденькую. Кто не был мальчиком и не влюблялся таким образом и в кузину, и в соседку, и в подругу по детским играм? Но у кого же такая любовь и продолжалась за ту эпоху, когда воротнички à l'enfant меняются на галстух? Рейхенбах думает об этом иначе и, во что бы ни стало, хочет обожать Генриетту до гробовой доски. Она тоже не прочь от этого. Но в их отношениях нет ничего поэтического, не выговариваемого автором, но понятного для читателя. Вся любовь их испаряется в словах, в дерзких поцелуях со стороны поэта, и в «ах, что вы это!» со стороны хорошенькой мещаночки. <…> Видите ли, как ложная, натянутая идеальность сходится наконец с пошлою прозою жизни, мирится с нею на конфектных страстишках, картофельных нежностях и плоских шутках?.. Это не то, что на человеческом языке называется «любить», а — то, что на мещанском языке называется «амуриться»…
Но в «Аббаддонне» есть другая сторона, и сторона очень хорошая. Если идеальные лица, герои этого романа, смешны и приторны до пошлости, натянуты до неестественности, то прозаические лица очеркнуты очень удачно. <…> сцены прозаической жизни чрезвычайно живы и увлекательны, и впечатление, производимое ими, нередко бывает тяжело и грустно именно оттого, что в них есть истина…

  •  

Самое поэтическое место в романе — это разговор Лалаги с Элеонорою, или, лучше сказать, характеристика поэта с африканской точки зрения, которая господствует, впрочем, во всём мире, только под разными формами (ч. I, стр. 115—119).

  •  

Главный недостаток «Аббаддонны», как хорошего беллетрического произведения (о художественности тут и слова быть не может), состоит в отсутствии созерцания, которое служило бы, так сказать, фоном для его картин. Поэзия, поэт, любовь, женщина, жизнь, их взаимные отношения, — всё это в «Аббаддонне» похоже на цветы, сделанные из старых тряпок. Может быть, все эти предметы и позволительно было понимать так до 1835 года; но теперь такое разумение их смешно для всякого.
<…> [в] эпилоге <…> Элеонора умирает от яда, не возбуждая к себе нашего сострадания, а Вильгельм женится на Генриетте и мирится истинно по-немецки с пошлою прозою кухонной жизни. Вот вам и великий поэт! Вот вам и идеальность, которая не хочет и слышать о земле и ни о чём земном!.. — конец

Примечания

править
  1. В. С. Спиридонов. Примечания // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13 т. Т. I. Статьи и рецензии. Художественные произведения 1829-1835. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1953. — С. 531-3.
  2. -он-инский // Молва. — 1835. — Ч. IX. — № 11 (цензурное разрешение 15 марта). — Стб. 172-180.
  3. Где было последнее, В. С. Спиридонов не установлил.
  4. Без подписи // Отечественные записки. — 1841. — Т. XV. — № 2 (ценз. разр. 28 февраля). — Отд. VI. — С. 7-10.
  5. «Русская история для первоначального чтения»
  6. Подробно об этом выражении он написал в рецензии января 1843 на 3-ю часть «Драматических сочинений и переводов» Полевого.