Рассказы о пилоте Пирксе
«Рассказы о пилоте Пирксе» (польск. Opowieści o pilocie Pirxie) — цикл из 10 научно-фантастических рассказов и повестей Станислава Лема, написанных в 1959—1971 годах. К циклу также примыкает последний роман Лема «Фиаско».
Цитаты
правитьЭто настоящее проклятие иметь такую короткую фамилию — не успеешь начать, а она уже кончилась. «Пиркс» звучит совсем как «икс». Хуже всего бывает во время телефонных разговоров. — перевод: Т. П. Агапкина, 1960, 1995 | |
Nieszczęście mieć takie krótkie nazwisko — zanim się zaczyna, już się kończy. „Pirx” brzmi całkiem jak „iks”. | |
| — «Альбатрос» (Albatros)[1] |
Вездеход швыряло из стороны в сторону с чудовищной силой; они шли на скорости, от которой, как их безмятежно предупредил водитель, «рано или поздно вытекут глаза». — дал название авторскому сборнику 1965 года; перевод: Ф. В. Широков, 1965 | |
Transporterem rzucało wprost straszliwie, bo jechali z szybkością, od której, jak uprzedził ich spokojnie kierowca, „po jakimś czasie wypływają oczy”. | |
| — «Охота» (Polowanie), 1963 |
Испытание
правитьЧуть ли не половина курса пошла в столовую — есть там пока было нечего, зато можно было встретить новую официантку. Говорят, хорошенькая. | |
Niemal połowa pociągnęła do jadalni — nie było tam o tej porze nic do jedzenia, ale można było spotkać nową kelnerkę. |
Здание общежития <…> стояло у пруда, и каменные колонны бокового крыла высились над самой водой. Кто-то пустил слух, будто эти колонны привезены прямо с Луны, — вздор, разумеется, — но первокурсники со священным трепетом вырезали на них инициалы и даты. Где-то там было и имя Пиркса — он усердно выдолбил его четыре года назад. | |
Internat <…> stał nad stawem, a boczne skrzydło wznosiło się nad samą wodą, podstemplowane kamiennymi kolumnami. O tych kolumnach ktoś puścił bajkę, że przywiezione zostały z Księżyca — oczywista bujda — ale pierwszy kurs rzeźbił na nich swoje inicjały i daty ze świętym wzruszeniem. Nazwisko Pirxa też gdzieś tam było — wyrył je pracowicie przed czterema laty. |
… [Пиркс] опять маневрировал, соскочил с орбиты, слишком резко притормозил, в течение десяти секунд ускорение достигало 3g, но ему это было хоть бы что, физически он был очень крепок («будь у тебя мозги как бицепсы, — говаривал Ослиный Лужок, — из тебя, глядишь, и получился бы толк»)… | |
… znowu manewrował, wyskoczył z orbity, zahamował zanadto gwałtownie, przez dziesięć sekund miał minus 3 g, ale nic mu to nie zrobiło, fizycznie był bardzo odporny („żebyś miał taki mózg jak biceps” — mówił mu Ośla Łączka — „to może by z ciebie coś było”)… |
Это была муха-гигант, чёрная, с зеленоватым отливом, из тех омерзительных мух, что, кажется, созданы лишь для того, чтобы отравлять людям жизнь, настырная, наглая, дурацкая и в то же время шустрая муха; она каким-то чудом (а как же ещё?) забралась в ракету и теперь летала снаружи стеклянного пузыря, жужжащим комочком тычась в светящиеся циферблаты. | |
Była to mucha–olbrzym, zielonkawoczarna, z obrzydliwego rodzaju, który stworzony został jakby tylko po to, żeby uprzykrzać ludziom życie, nachalna, natarczywa, kretyńska, a jednocześnie chytra i bystra mucha, która cudem jakimś (bo jak inaczej?) wlazła do rakiety i latała sobie teraz na zewnątrz szklanego pęcherza, trykając bzyczącą kulką oświetlone tarcze zegarów. Kiedy zbliżała się do Kalkulatora, słyszał ją w słuchawkach jak czterosilnikowy samolot, Kalkulator miał nad górną ramą mikrofon rezerwowy… |
«Ну, и чего я, собственно, перепугался? — сказал он себе. — Крышка упала, подумаешь. С крышкой, без крышки, не всё ли равно?» | |
— No — i czego ja się właściwie tak zestrachałem? — pomyślał. — Spadła pokrywka, to spadła, wielkie rzeczy. Z pokrywką, bez pokrywki, nie wszystko jedno? |
Патруль
правитьНа дне коробочки стоял домик под красной крышей с крохотными черепичками. Он был похож на малину — даже лизнуть хотелось. Если коробочку потрясти, из окружавших домик кустов выкатывались, словно розовые жемчужинки, три поросёнка. И тотчас же из норы под лесом — лес был лишь нарисован на внутренней стенке коробочки, но будто живой — выбегал чёрный волк и, щёлкая при малейшем движении зубастой, красной изнутри пастью, мчался к поросятам, чтобы их проглотить. Должно быть, внутри у него был магнитик. Требовалась немалая ловкость, чтобы этому помешать. Постукивая по дну коробочки ногтем мизинца, надо было завести поросят в домик, через дверку, которая не всегда к тому же распахивалась. Вещица не больше пудреницы — а можно скоротать с ней полжизни. Но теперь, в невесомости, она была бесполезна. Пилот Пиркс не без грусти поглядывал на рычаги ускорителей. Одно небольшое движение — и тяга двигателей, даже самая слабая, устранит невесомость, и, вместо того чтобы без толку таращиться в черную пустоту, он занялся бы судьбой поросят. | |
Na dnie pudełeczka stał domek z czerwonym dachem — wyglądał ze swoimi dachóweczkami jak malina, aż miało się ochotę go polizać. Kiedy potrząsnęło się pudełkiem, z krzaków dokoła domku wypadały trzy prosiaczki jak różowe perełki. Zarazem z nory pod lasem — las był wymalowany tylko na wewnętrznej ściance pudełka, ale jak żywy — wylatywał czarny wilk i kłapiąc przy najmniejszym ruchu zębatą, w środku czerwoną paszczą — sunął ku prosiaczkom, żeby je połknąć. Pewno miał w środku magnesik. Trzeba było wielkiej zręczności, by do tego nie dopuścić. Należało, postukując w dno pudełka paznokciem małego palca, wprowadzić przedtem trzy prosiaczki do domku, przez drzwiczki, które też nie zawsze chciały się szeroko otworzyć. Całość nie była większa od puderniczki — a można było nad nią spędzić pół życia. Teraz jednak nie dałoby się z nią nic począć, bo, przy braku ciążenia, gra nie działała. Pilot Pirx spoglądał tęsknie na dźwignie akceleratorów. Jeden mały ruch — a ciąg silnika, chociażby najsłabszy, sprowadzi ciążenie i będzie można — zamiast bezpotrzebnie wlepiać się w czarną próżnię — zająć losem prosiaczków. |
Патрульный полёт сравнивали, не без оснований, с ожиданием в приёмной дантиста — с той только разницей, что дантист не приходил. Звёзды, понятно, не двигались, Земли не было видно совсем, или, если уж очень повезет, она появлялась на экране в виде крохотного обрезка посиневшего ногтя, да и то лишь в первые два часа полета, а потом становилась звездой, похожей на остальные, только постепенно перемещавшейся. На Солнце, как известно, смотреть вообще нельзя. В этих условиях китайские головоломки и карманные игры становились делом первостепенной важности. | |
Lot patrolowy porównywano, nie bez słuszności, do siedzenia w poczekalni u dentysty — i jedyna różnica polegała na tym, że dentysta nie przychodził. Gwiazdy nie ruszały się — rzecz jasna — Ziemi wcale nie było widać, albo, jeśli się miało nadzwyczajne szczęście, wyglądała jak malutki rąbek posiniałego paznokcia — i to tylko w pierwszych dwu godzinach lotu, bo potem stawała się gwiazdą, podobną do innych, tyle że się powoli przesuwała. W słońce, jak wiadomo, patrzeć w ogóle nie można. W takiej sytuacji problem chińskich łamigłówek i gier zręczności stawał się doprawdy palący. |
Обычно люди слишком доверяют собственным чувствам и, встретив на улице умершего знакомого, скорее готовы поверить в его воскресение, чем в то, что сами они повредились в уме. | |
Na ogół ludzie pokładają nadmierne zaufanie we własnych zmysłach i kiedy zobaczą na ulicy zmarłego znajomego, gotowi są raczej przypuszczać, że zmartwychwstał, aniżeli że sami zwariowali. |
Рассказ Пиркса
править- Opowiadanie Pirxa, 1965[2]
Хорошие книги всегда правдивы, даже если речь в них о том, чего никогда не было и не будет. Правдивы в другом смысле: если в них говорится, скажем, о космонавтике, то ты узнаешь эту тишину, так непохожую на земную, это спокойствие — абсолютное, неподвижное… О чём бы в них ни рассказывалось, они всегда говорят об одном: там человек никогда не будет у себя дома. На Земле всё такое случайное, какое попало: дерево, стена, сад, вместо одного всегда может быть что-то другое, за горизонтом — другой горизонт, за горой — долина, а там всё совершенно иначе. На Земле людям никогда не приходит в голову, до чего это жутко, что звёзды не движутся; лети на полной тяге хоть год — не заметишь никаких изменений. Здесь, на Земле, мы летаем, ходим, и кажется нам, будто мы знаем, что это такое — пространство. Словами этого не выразишь. | |
Dobre książki są zawsze prawdziwe, nawet gdyby opisywały rzeczy, które nigdy nie wydarzyły się i nie wydarzą. Są prawdziwe w innym sensie — jeśli mówią, powiedzmy, o kosmonautyce, to tak, że poznaje się coś z tej ciszy, która jest zupełnie inna od ziemskiej, z tego spokoju, tak doskonale nieruchomego… Cokolwiek przedstawiają, mówią zawsze to samo, że człowiek, tam, nigdy nie będzie u siebie. Na Ziemi wszystko jest takie przypadkowe, byle jakie, drzewo, ściana, ogród, jedno można wymienić na drugie, za horyzontem jest inny horyzont, za górą — dolina, a tam jest całkiem inaczej. Na Ziemi nigdy nie przychodziło ludziom do głowy, jakie to okropne, że gwiazdy nie poruszają się; choćbyś leciał pełnym ciągiem przez rok, nie zauważysz zmiany. Latamy, jeździmy po Ziemi i wydaje się nam, że wiemy, co to — przestrzeń. Tego się nie da wyrazić. |
Пришлось уволить механиков, потому что их споил телеграфист, маленький такой мексиканец, метис, изобретавший просто гениальные способы протаскивать на борт спиртное. Этот субъект играл со мной в прятки. К примеру, запускал полиэтиленовые кишки в канистры… ну да ладно. Пожалуй, он засунул бы виски в реактор, если бы смог. Представляю, как возмутили бы такие истории пионеров астронавтики. И почему это они верили, что выход на орбиту вдруг превратит человека в ангела? Может, у них в голове, помимо сознания, застряло голубое, райское небо, которое так быстро кончается во время старта? Впрочем, мои претензии глупы… | |
Musiałem zwolnić techników, bo rozpił mi ich telegrafista, mały Metys, który wymyślał najgenialniejsze sposoby przemycania alkoholu na pokład. Ten facet bawił się ze mną w chowanego. Wpuszczał plastykowe kiszki do kanistrów… A zresztą — mniejsza o to. Przypuszczam, że włożyłby whisky do reaktora, gdyby to tylko okazało się możliwe. Wyobrażam sobie, jakby takie historie oburzyły pionierów astronautyki. Nie pojmuję, czemu wierzyli w to, że samo wejście na orbitę zmienia człowieka w anioła. Może kołatało im w głowie, o czym sami nie wiedzieli, to niebieskie, rajskie niebo, które tak prędko kończy się podczas startu? Zresztą moje pretensje są głupie. |
Мои космонавты со свинкой, уже дознавшиеся, конечно, о гиперболической туче, то и дело звонили в радиорубку, пока я не отключил их аппараты, заявив, что о пробоине в борту и разгерметизации они легко догадаются по отсутствию воздуха. | |
Moi kosmonauci ze świnką, którzy wiedzieli już, rozumie się, o chmurze hiperbolicznej, telefonowali często–gęsto do radiostacji, aż wyłączyłem ich aparaty, oświadczywszy, że niebezpieczeństwo, a w szczególności przebicie statku i utratę hermetyczności, rozpoznają łatwo po braku powietrza. |
При определённых условиях глаз вполне сравним с фотокамерой, и картину, увиденную в ярком свете хотя бы на долю секунды, можно долго не только припоминать, но даже анализировать во всех подробностях, как будто бы она до сих пор перед нами. | |
Oko bywa w pewnych okolicznościach podobne do kamery fotograficznej i obraz, oświetlony mocno, choć na ułamek sekundy, można jeszcze dobrą chwilę po j ego zniknięciu nie tylko rozpamiętywać, lecz analizować wcale szczegółowo, prawie tak, jakby aktualnie trwał nadal przed nami. |
… если я расшибусь в лепешку и до утра буду вызывать земной КОСНАВ, Международную комиссию по исследованию пространства и чёрт знает кого ещё, начнутся совещания и заседания, и, если они пойдут в молниеносном темпе, через какие-нибудь три недели решение будет принято. | |
… gdybym się na głowie postawił i do rana wzywał COSNAV ziemski i Międzynarodową Komisję do Spraw Badania Przestrzeni, i diabli wiedzą, kogo jeszcze, rozpoczęłyby się obrady i posiedzenia, za czym, gdyby szły błyskawicznie, już po jakichś trzech tygodniach zapadłaby decyzja. |
Несчастный случай
править- Wypadek, 1965; перевод: Е. П. Вайсброт, 1970.
У Пиркса, да наверняка и не у него одного, в отношении этих своеобразных машин, которые так точно и подчас так творчески выполняли задания, была не очень чиста совесть. <…> Во всяком случае, само по себе то, что человек создал мыслящий орган вне собственного тела и сделал его зависящим от себя, он считал не вполне нормальным. Он, конечно, не мог бы сказать, откуда берётся это лёгкое беспокойство, какое-то ощущение невыполненного долга, что ли, смутная мысль о том, что решение принято неправильно или попросту, грубо говоря, совершена пакость. Было какое-то изощрённое коварство в том холодном спокойствии, с каким человек запихивал добытые о себе знания в бездушные машины, присматривая за тем, чтобы не повысился уровень их одушевлённости и чтобы они не стали конкурентами своего творца в познании прелестей мира. Максима Гёте «In der Beschrankung zeigt sich erst der Meister» в приложении к сметливым конструкторам приобретала неожиданный смысл похвалы, переходившей в язвительный укор, ибо ведь не себя решили они ограничить, но дело рук своих. Разумеется, Пиркс никогда не решался высказать вслух подобную мысль, потому что отдавал себе отчёт в том, как бы она смешно прозвучала; автоматы не были обездоленными, не были они и объектом безудержной эксплуатации, всё было проще и вы то же время хуже — с моральной точки зрения сложнее для критики; их возможности ограничили ещё прежде, чем они появились, — на листах чертежей. | |
Pirx, i na pewno nie on jeden, miał wobec tych osobliwych maszyn — które tak dokładnie wykonywały polecenia i taką nieraz wykazywały przy tym inwencję — sumienie niezbyt czyste. <…> dość, że same podstawy sytuacji, w której człowiek stworzył myślenie poza sobą i uzależnił je od siebie, sam fundament takich stosunkyw uważał za nie całkiem uczciwy. Zapewne nie potrafiłby powiedzieć, co powodowało ów lekki niepokyj, jakby świadomość niewyrównanego rachunku, fałszywie powziętej decyzji, czy może po prostu — choć to grubo powiedziane — jakiegoś, prawda, że zręcznie, ale jednak — popełnionego świństwa. Było przewrotne wyrafinowanie w owym rozsądnym umiarze, z jakim człowiek tchnął zdobytą o sobie samym wiedzę w zimne maszyny, pilnując, by miały tylko tyle duchowości, ile to niezbędne, bez szansy na stanie się konkurentem swego twyrcy do łask świata. Maksyma Goethego: In der Beschrankung zeigt sich erst der Meister — nabierała, w odniesieniu do zmyślnych konstruktoryw, niespodziewanego posmaku pochwały, obracającej się w szydercze potępienie, bo nie siebie wszak postanowili ograniczyć, lecz swoje dzieła, i to z okrutną precyzją. Rzecz jasna, Pirx nie ważył się nigdy wypowiadać głośno takiej myśli, bo zdawał sobie sprawę z tego, jak śmiesznie by brzmiała; automaty nie swoją egzystencjalną sytuacją były upośledzone czy wyzyskiwane, rzecz stała się zarazem prostsza, moralnie trudniejsza do zaatakowania, ale i gorsza: ograniczono je, jeszcze nim powstały, na papierze kreślarskim. |
Он встал, подошёл к столу и, чувствуя на себе скрытые под маской равнодушия взгляды товарищей, стал внимательно изучать карту, на которой Крулль собственноручно вычертил маршрут Анела. Не выглядит ли это так, будто он контролирует руководителя? Пиркс быстро поднял голову, встретил взгляд Крулля, который явно хотел ему что-то сказать и уже раскрыл было рот. Но, когда холодный взгляд Пиркса упал на него, он только кашлянул и, сгорбившись, продолжал сортировать бумаги. Видимо, Пиркс здорово подействовал на него своим взглядом, впрочем сам того не сознавая, — просто в такие минуты в нём просыпалось что-то, от чего на борту ракеты его слушались и уважали, но отчасти побаивались. | |
Wstał, podszedł do stołu i czując na sobie ukradkowe, niby to obojętne spojrzenia tamtych, uważnie obejrzał mapę, na której rano Krull sam wykreślił Anielom marszrutę. Czy wyglądało na to, że kontroluje dowódcę? Podniósł nagle głowę, spotkał oczy Krulla, który chciał mu coś powiedzieć, bo najwyraźniej otwierał już usta. Ale kiedy zimny i ciężki wzrok Pirxa trafił go, tylko odchrząknął i, przygarbiwszy się, dalej sortował swoje papiery. Musiał mu Pirx dobrze zaświecić oczami, nie umyślnie jednak, a tylko dlatego, że w podobnych chwilach budziło się w nim coś, co zjednywało mu na pokładzie posłuch i respekt podszyty niepokojem. |
Отдельные статьи
править- В порядке внутренней хронологии[2]:
О цикле
правитьЦикл рассказов о Пирксе — явление почти уникальное в мировой фантастике. Характеры, очерченные с реалистической разносторонностью и глубиной, в фантастике вообще редки <…>. | |
| — Ариадна Громова, «Правда о людях и сказки о роботах» |
При любом стечении обстоятельств, будь то удачи или неудачи, Пиркc выступает как представитель всего человеческого общества, как олицетворение человеческой социальной сущности. <…> | |
| — Захар Файнбург, «В поисках формулы человеческого…» |
Пиркс не просто человек, привыкший, приспособившийся к технике своего времени. Он сжился с ней, она для него — естественная среда. Но и преклонения перед техникой, самой умной и совершенней, в нём нет. Он её хозяин в полном смысле слова, потому что знает, когда она необходима и полезна, когда лучше обойтись без неё, собственными силами, а когда она может стать потенциально опасной.[5] | |
| — Юлий Смелков, «Гуманизм технической эры» |
Станислав Лем
править… весь «Пиркс» для меня — это литература добрая, молодёжная, гладкая, умелая, складная, но одновременно отошедшая от подлинности, той бездонной, которая создаёт возможность драмы существования, — Пиркс в лучшем случае персонаж Лондона, а не Конрада, поскольку такие, довольно скромные цели я ставил себе в то давнее время… а потом к этому моему «харцерскому», Баден-Пауэлловскому герою я немножко, ну, привязался, — и люблю, хоть и не уважаю… | |
| — письмо Майклу Канделю 9 февраля 1975 |
… книгой, о которой я не могу сказать, будто её не люблю, однако и ценю не слишком, является цикл «Рассказы о пилоте Пирксе». За исключением двух-трёх рассказов это не очень удачный сборник. Главной причиной этой слабости является его вторичность по отношению к Bildungsroman, то есть к роману о взрослении и процессе образования. Ведь Bildungsroman должен быть романом с эпическим размахом и широко набросанным историко-социальным фоном, в то время как притчи о доблестном Пирксе отличаются зауженной перспективой, ведь он появляется изолированно, без семьи и близких людей. Это результат того, что я собирался написать один, в крайнем случае два рассказа, а тем временем вещь неожиданно для меня самого вдруг разрослась. И уже не было возможности расширить вышеупомянутый фон, откуда на голову Пиркса вдруг свалилась бы родня. То, что естественно в рассказе, в цикле оборачивается некоторой неестественностью. Собственно, только два фрагмента мне нравятся до сих пор: «Ананке» и «Терминус». | |
… książką, o której nie mogę powiedzieć, że jej nie lubię, ale jednak nie za bardzo cenię, jest cykl Opowieści o pilocie Pirxie. Z wyjątkiem dwóch, trzech opowiadań jest to zbiór niezbyt szczęśliwy. Pierwszą przyczynę tej słabości stanowi jego wtórność wobec Bildungsroman, czyli powieści o dojrzewaniu i procesie kształcenia. Bildungsroman jednak musi być powieścią o epickim oddechu i szeroko naszkicowanym tle historyczno-socjalnym, podczas kiedy opowiastki o dzielnym Pirxie posiadają zawężoną perspektywę, on zaś pojawia się w izolacji, bez rodziny i bliskich. Wynika to stąd, że zamierzałem napisać jedno, najwyżej dwa opowiadania, a tymczasem rzecz niespodziewanie dla mnie samego nagle się rozrosła. Nie było więc już możliwości poszerzenia wspomnianego tła, gdyż skąd nagle na głowę Pirxa miałaby spaść rodzina. To więc, co jest naturalne w opowiadaniu, w cyklu musi już zdradzać pewną nienaturalność. Właściwie tylko dwa fragmenty mi się do dzisiaj podobają: Ananke i Terminus. | |
| — «Беседы со Станиславом Лемом» (гл. «В паутине книг», 1981-82) |
2000-е
правитьРассказы о Пирксе — да, как и большинство книг Лема — это рассказ о познании. То, что отличает их от остальных произведений, так это, на мой взгляд, упор на точку зрения субъекта драмы познания. Лем спрашивает в этих историях, что значит не познавать вообще, но — знакомиться по-человечески, по-человечески видеть мир, реагировать на него, действовать и оценивать. Это важно, наверное, потому, что цивилизация, особенно западная, пытается установить как бы оторванные от человеческой шкалы нормы логики и рациональности, „объективные”… | |
Opowieści o Pirxie — tak jak większość książek Lema — są opowieściami o poznaniu. To, co je odróżnia od pozostałych utworów, to, moim zdaniem, nacisk kładziony na punkt widzenia właściwy bohaterowi dramatu poznania. Lem pyta w tych historiach, co to znaczy nie: poznawać w ogóle, ale — poznawać po ludzku, po ludzku widzieć świat, reagować nań, działać i oceniać. Ważne to chyba dlatego, że cywilizacja, szczególnie dwudziestowieczna, próbuje ustanowić normy logiki i racjonalności niejako oderwane od ludzkiej skali, „obiektywne”…[6] | |
| — Ежи Яжембский, «Пиркс и тайны человечества», 2000 |
Космолёты в рассказах о «Пирксе» — особенно в «Терминусе» — аналоги готических замков, в которых может случиться всё самое страшное и непонятное. Рациональное объяснение может быть дано и будет дано — но оно встречается и во многих готических романах. | |
| — Михаил Назаренко, «Старый мимоид», 2006 |
… в первых рассказах о пилоте Пирксе выступает даже интернационал космонавтов, очевидно, с советскими космонавтами во главе. Более поздние произведения этого цикла имеют уже более космополитический и философский характер.[7] | |
| — Сергей Лукьяненко, 2008 |
Примечания
править- ↑ 1 2 3 Впервые опубликованы в авторском сборнике «Вторжение с Альдебарана» 1959 года.
- ↑ 1 2 3 4 3 рассказа в переводе К. В. Душенко (с незначительными уточнениями) // Станислав Лем. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 4. Рассказы о пилоте Пирксе. Лунная ночь. — М.: Текст, 1993.
- ↑ Станислав Лем. Охота на Сэтавра. — М.: Мир, 1965. — С. 5-14. — (Зарубежная фантастика).
- ↑ Лем С. Навигатор Пиркс; Голос неба. — М.: Мир, 1971. — С. 585-591.
- ↑ Вопросы литературы. — 1973. — № 11. — С. 43-71.
- ↑ Pirx i sekrety człowieczeństwa // Lem Stanisław. Opowieści o pilocie Pirxie. — Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2000. — 447 s. — (Dzieła zebrane Stanisława Lema. Tom 11). — копия статьи на официальном сайте Лема.
- ↑ Dlaczego Lem zdjął różowe okulary? S Siergiejem Łukjanenką rozmawia Anna Żebrowska // Stanisław Lem, Dziela. Tom V: Opowieści o pilocie Pirxie. Biblioteka Gazety Wyborczej, 2008. P. 373-376