Обезьяна и сущность
«Обезьяна и сущность» (англ. Ape and Essence) — сатирический постапокалиптический роман Олдоса Хаксли 1948 года.
Цитаты
правитьI. Тэллис
править— Как ты думаешь, Ганди интересовался искусством? — спросил я. | |
"Do you think Gandhi was interested in art?" I asked. |
… мечта о порядке порождает тиранию, мечта о красоте — чудовищ и насилие. Недаром Афина, покровительница искусств, является также богиней военных наук, божественной начальницей любого генерального штаба. | |
… the dream of Order begets tyranny, the dream of Beauty, monsters and violence. Athena, the patroness of the arts, is also the goddess of scientific warfare, the heavenly Chief of every General Staff. |
Пиявки лобзанья, и спрута объятья, | |
The leech's kiss, the squid's embrace, |
II. Сценарий
правитьНа фоне декораций, какие способны выдумать только Семирамида или «Метро-Голдвин-Майер», мы видим полногрудую молодую бабуинку в перламутровом вечернем платье, с ярко накрашенными губами, мордой, напудренной лиловой пудрой, и горящими, подведенными чёрной тушью глазами. Сладострастно покачиваясь — насколько позволяют ей короткие ноги, — она выходит на ярко освещённую сцену ночного клуба и под аплодисменты нескольких сотен пар волосатых рук приближается к микрофону в стиле Людовика XV. | |
In a setting such as only Semiramis or Metro-Goldwyn-Mayer could have imagined we see a bosomy young female baboon, in a shell-pink evening gown, her mouth painted purple, her muzzle powdered mauve, her fiery red eyes ringed with mascara. Swaying as voluptuously as the shortness of her hind legs will permit her to do, she walks onto the brightly illuminated stage of a night club and, to the clapping of two or three hundred pairs of hairy hands, appreaches the Louis XV microphone. Behind her, on all fours and secured by a light steel chain attached to a dog collar, comes Michael Faraday. <…> |
Экран темнеет, слышен гром орудийной пальбы. Когда свет загорается снова, позади группы бабуинов в мундирах, опустившись на корточки, сидит на привязи доктор Альберт Эйнштейн. | |
The scene darkens; there is a noise of gunfire. When the lights come up again, there squats Dr. Albert Einstein, on a leash, behind a group of baboons in uniform. |
Сап, друзья мои, сап — болезнь лошадиная, у людей встречается редко. Но не бойтесь: наука легко может превратить её в болезнь универсальную. <…> Позаботиться о том, чтобы умирали все поголовно, было поручено группе блестящих молодых докторов наук, которые служат сейчас вашему правительству. И не только ему, а всем другим, избранным или самолично назначившим себя организаторами всемирной коллективной шизофрении. Биологи, патологи, физиологи — вот они идут домой, к семьям, после тяжелого трудового дня в лабораториях. Объятия сладкой женушки, возня с детками. Спокойный обед с друзьями, затем вечер камерной музыки, а может, умный разговор о политике или философии. В одиннадцать — постель и привычный экстаз супружеской любви. А утром, после апельсинового сока и овсяных хлопьев, они опять спешат на службу — выяснять, каким образом ещё большее число семей, таких же, как их собственные, можно отравить ещё более смертоносным штаммом bacillus mallei.[1] | |
Glanders, my friends, Glanders — a disease of horses, not common among humans. But, never fear, Science can easily make it universal. <…> To see that all shall die has been the task of some of those brilliant young D.Sc's now in the employ of your government. And not of your government only: of all the other elected or self-appointed organisers of the world's collective schizophrenia. Biologists, pathologists, physiologists — here they are, after a hard day at the lab, coming home to their families. A hug from the sweet little wife. A romp with the children. A quiet dinner with friends, followed by an evening of chamber music or intelligent conversation about politics or philosophy. Then bed at eleven and the familiar ecstasies of married love. And in the morning, after orange juice and Grapenuts, off they go again to their job of discovering how yet greater numbers of families precisely like their own can be infected with a yet deadlier strain of bacillus mallei. |
В сопровождении его высокопреподобия настоятеля и капитула величественно шествует его преосвященство бабуин-епископ Бронкса, держа посох в унизанной перстнями лапе; он собирается благословить обоих фельдмаршалиссимусов на их патриотические начинания. | |
Followed by his very Reverend Dean and Chapter, the Right Reverend, the Baboon-Bishop of the Bronx advances majestic, his crozier in his jewelled paw, to pronounce benediction upon the two Field Marshalissimos and their patriotic proceedings. |
Даже реактивным снарядам, летящим со сверхзвуковой скоростью, требуется определённое время, чтобы достичь цели. Давайте-ка поэтому перекусим, ребята, в ожидании Судного дня![1] | |
Even at supersonic speeds the missiles will take an appreciable time to reach their destination. So what do you say, boys, to a spot of breakfast while we're waiting for our Last Judgment! |
— Нужно лишь пригрозить соседу оружием массового уничтожения. Остальное предоставьте панике. Вспомните-ка, что, к примеру, сделала психологическая подготовка с Нью-Йорком. Коротковолновые трансляции из-за океана, заголовки в вечерних газетах. В результате восемь миллионов жителей тут же принялись затаптывать друг друга насмерть на мостах и в туннелях. Выжившие рассеялись за городом — словно саранча, словно полчища чумных крыс. Они заражали воду. Распространяли брюшной тиф, дифтерит, венерические болезни. Кусали, рвали, грабили, убивали, насиловали. Питались дохлыми собаками и трупами детей. По ним без предупреждения открывали огонь фермеры, их избивала дубинками полиция, обстреливала из пулемётов национальная гвардия, их вешали комитеты самообороны. То же самое происходило <…> в каждой столице, в каждом промышленном центре, в каждом порту, на каждом железнодорожном узле, во всём мире. Цивилизация была разрушена без единого выстрела. Никак не могу понять: почему военные считают, что без бомб не обойтись? | |
"All you need do is just to threaten your neighbour with any of the weapons of mass destruction. Their own panic will do the rest. Remember what the psychological treatment did to New York, for example. The short-wave broadcasts from overseas, the headlines in the evening papers. And immediately there were eight millions of people trampling one another to death on the bridges and in the tunnels. And the survivors scattered through the countryside, like locusts, like a horde of plague-infected rats. Fouling the water supply. Spreading typhoid and diphtheria and venereal disease. Biting, clawing, looting, murdering, raping. Feeding on dead dogs and the corpses of children. Shot at sight by the farmers, bludgeoned by the police, machine-gunned by the State Guard, strung up by the Vigilantes. And the same thing was happening <…> in every capital, every manufacturing centre, every port, every railway junction, all over the world. Not a shot had been fired and civilization was already in ruins. Why the soldiers ever found it necessary to use their bombs, I really can't imagine." |
Любовь изгоняет страх, страх в свой черёд изгоняет любовь. И не только любовь. Страх изгоняет ум, доброту, изгоняет всякую мысль о красоте и правде. Остаётся лишь немое или нарочито юмористическое бездумие человека, который прекрасно знает, что непотребное Нечто сидит в углу его комнаты и что дверь заперта, а окон и вовсе нет. И вот оно набрасывается на него. Человек чувствует пальцы на своём рукаве, в нос ему бьёт смрадное дыхание — это помощник палача чуть ли не с нежностью наклонился к нему. «Твоя очередь, приятель. Будь добр, сюда». На секунду тихий ужас человека превращается в ярость — сколь неистовую, столь же тщетную. И нет уже человека, живущего среди себе подобных, нет разумного существа, членораздельно разговаривающего с другим разумным существом, — есть лишь капкан и в нём окровавленное животное, которое бьётся и визжит. Ведь в конце концов страх изгоняет и человеческую сущность. А страх, милые мои друзья, страх — это основа основ, фундамент современной жизни. Страх перед разрекламированной техникой, которая, поднимая уровень нашей жизни, увеличивает вероятность нашей насильственной смерти. Страх перед наукой, которая одной рукой отбирает больше, нежели столь щедро даёт другой. Страх перед явно гибельными институтами, за которые мы в нашей самоубийственной преданности готовы убивать и умирать. Страх перед великими людьми, под возгласы всенародного одобрения возвышенными нами до власти, которую они неминуемо используют, чтобы убивать нас или превращать в рабов. Страх перед войной, которой мы не хотим, и тем не менее делаем всё, чтобы её развязать.[1] | |
Love casts out fear; but conversely fear casts out love. And not only love. Fear also casts out intelligence, casts out goodness, casts out all thought of beauty and truth. What remains is the dumb or studiedly jocular desperation of one who is aware of the obscene Presence in the corner of the room and knows that the door is locked, that there aren't any windows. And now the thing bears down on him. He feels a hand on his sleeve, smells a stinking breath, as the executioner's assistant leans almost amorously toward him. "Your turn next, brother. Kindly step this way." And in an instant his quiet terror is transmuted into a frenzy as violent as it is futile. There is no longer a man among his fellow men, no longer a rational being speaking articulately to other rational beings; there is only a lacerated animal, screaming and struggling in the trap. For in the end fear casts out even a man's humanity. And fear, my good friends, fear is the very basis and foundation of modern life. Fear of the much touted technology which, while it raises our standard of living, increases the probability of our violently dying. Fear of the science which takes away with one hand even more than what it so profusely gives with the other. Fear of the demonstrably fatal institutions for which, in our suicidal loyalty, we are ready to kill and die. Fear of the Great Men whom we have raised, by popular acclaim, to a power which they use, inevitably, to murder and enslave us. Fear of the War we don't want and yet do everything we can to bring about. |
… в практической жизни ум его словно бы лежит под спудом, а привлекательность никак не может раскрыться. Он живёт как будто за стеклянной стеной: его всем видно, и сам он всех видит, но вот вступить в контакт не в состоянии. А виной тому — <…> его преданная и глубоко вдовствующая мать, эта святая, этот нравственный оплот, этот вампир, до сих пор занимающий председательское место за обеденным столом сына и собственными руками стирающий его шелковые сорочки и самоотверженно штопающий его носки.[1] | |
… in the circumstances of practical life his intelligence seems to be only potential, his attractiveness no more than latent. It is as though he lived behind plate glass, could see and be seen, but never establish contact. And the fault <…> lies with that devoted and intensely widowed mother of his — that saint, that pillar of fortitude, that vampire, who still presides at his breakfast table and with her own hands launders his silk shirts and sacrificially darns his socks. |
Tragedy is the farce that involves our sympathies, farce, the tragedy that happens to outsiders. |
… группка людей состоит из четырёх мужчин, заросших густыми бородами и довольно-таки грязных, и двух молодых женщин; <…> все одеты в одинаково ветхие домотканые рубахи и штаны. Поверх этих непритязательных одежд на каждом надет небольшой квадратный фартук, на котором алой шерстью вышито слово «нет». Кроме того, у девушек на рубахах, на каждой груди, нашито по круглой заплате с такой же надписью, а сзади, на штанах, две заплаты побольше — на каждой ягодице. Таким образом, три недвусмысленных отказа встречают нас, когда девушки приближаются, и ещё два — на манер парфянских стрел, — когда удаляются. | |
… a little group of human beings. There are four men, heavily bearded and more than a little dirty, and two young women, <…> all dressed identically in shirts and trousers of tattered homespun. Over these rough garments each wears a small square apron upon which, in scarlet wool, is embroidered the word NO. In addition to the aprons, the girls wear a round patch over either breast and, behind, a pair of somewhat larger patches on the seat of their trousers. Three unequivocal negatives greet us as they approach, two more, by way of Parthian shots, as they recede. |
Все филантропии полны — потом, а вот НКВД — сейчас. | |
Full of future philanthropy, but today the NKVD. |
— А что, здесь рождается много уродов? | |
"Are there many deformed babies born here?" |
Ок-Ридж работает в три смены, в Камберленде строится атомная электростанция, а по ту сторону занавеса — бог его знает, что там строит Капица на горе Арарат, какие сюрпризы эта чудная русская душа, о которой так поэтично писал Достоевский, готовит для русских тел и туш капиталистов и социал-демократов.[1] | |
Oakridge is working three shifts a day; an atomic power plant is going up on the coast of Cumberland; and on the other side of the fence, goodness only knows what Kapitza is up to on the top of Mount Ararat, what surprises that wonderful Russian Soul, about which Dostoevsky used to write so lyrically, has in store for Russian bodies and the carcasses of Capitalists and Social Democrats. |
Она снова улыбается ему. На щеках у неё, словно пара очаровательных зверьков, выбирающихся из норки, появляются ямочки. | |
She smiles up at him again. Like a pair of enchanting little wild animals emerging from concealment, out come the dimples. |
— Велиал развратил и растлил нас во всём нашем бытии. За этот разврат мы и осуждены Велиалом по заслугам. | |
"Belial has perverted and corrupted us in all the parts of our being. Therefore, we are, merely on account of that corruption, deservedly condemned by Belial." |
Огромная куча человеческих костей в углу зала доходит чуть ли не до потолка. Сидя на корточках в густой белой пыли, десятка два ремесленников выделывают чашки из черепов, вязальные спицы — из локтевых костей, флейты — из берцовых, ложки, рожки для обуви и домино — из тазовых и втулки для кранов — из бедренных. | |
At one end of the room an enormous pile of human bones reaches almost to the ceiling. Squatting on the floor, in a thick white dust, a score of craftsmen are engaged in fashioning drinking cups out of skulls, knitting needles from ulnas, flutes and recorders from the longer shank bones, ladles, shoe horns and dominoes from pelvises, and spigots out of femurs. |
— Его преосвященство архинаместник Велиала, владыка земли, примас Калифорнии, слуга пролетариата, епископ Голливудский! <…> | |
"His Eminence the Arch-Vicar of Belial, Lord of the Earth, Primate of California, Servant of the Proletariat, Bishop of Hollywood." <…> |
Полухорие 1: Это ужасно, | |
SEMICHORUS I: It is a terrible thing, |
— С самого начала промышленной революции Он предвидел: благодаря чудесам новой техники люди станут столь невообразимо самоуверенными, что потеряют всякое чувство реальности. Именно это и произошло. Эти жалкие рабы колёс и гроссбухов стали поздравлять себя с тем, что покорили природу. Покорители природы, как же! В действительности же они просто нарушили равновесие в природе и вот-вот уже должны были начать расхлёбывать последствия. Только подумайте, что они понаделали за полтораста лет до Этого. Загадили реки, истребили диких зверей, уничтожили леса, смыли пахотный слой земли в море, сожгли океан нефти, разбазарили полезные ископаемые, которые накапливались в течение целых геологических эпох. Разгул преступного тупоумия. И они называли это прогрессом! <…> Прогресс — это измышления о том, будто можно получить что-то, ничего не отдав взамен, будто можно выиграть в одной области, не заплатив за это в другой, будто только ты постигаешь смысл истории, будто только ты знаешь, что случится через пятьдесят лет, будто ты можешь — вопреки опыту — предвидеть все последствия того, что делаешь сейчас, будто впереди — утопия и раз идеальная цель оправдывает самые гнусные средства, то твоё право и долг — грабить, обманывать, мучить, порабощать и убивать всех, кто, по твоему мнению (которое, само собой разумеется, непогрешимо), мешает продвижению к земному раю. <…> если в историке нет набожности, значит, он сумасшедший. Чем дольше изучаешь новейшую историю, тем явственней ощущаешь присутствие направляющей руки Велиала. | |
"From the very beginning of the industrial revolution He foresaw that men would be made so over-weeningly bumptious by the miracles of their own technology that they would soon lose all sense of reality. And that's precisely what happened. These wretched slaves of wheels and ledgers began to congratulate themselves on being the Conquerors of Nature. Conquerors of Nature, indeed! In actual fact, of course, they had merely upset the equilibrium of Nature and were about to suffer the consequences. Just consider what they were up to during the century and a half before the Thing. Fouling the rivers, killing off the wild animals, destroying the forests, washing the topsoil into the sea, burning up an ocean of petroleum, squandering the minerals it had taken the whole of geological time to deposit. An orgy of criminal imbecility. And they called it Progress. <…> Progress — the theory that you can get something for nothing; the theory that you can gain in one field without paying for your gain in another; the theory that you alone understand the meaning of history; the theory that you know what's going to happen fifty years from now; the theory that, in the teeth of all experience, you can foresee all the consequences of your present actions; the theory that Utopia lies just ahead and that, since ideal ends justify the most abominable means, it is your privilege and duty to rob, swindle, torture, enslave and murder all those who, in your opinion (which is, by definition, infallible), obstruct the onward march to the earthly paradise. <…> an undevout historian is mad. The longer you study modern history, the more evidence you find of Belial's Guiding Hand." |
— … начиная со второго века ни один правоверный христианин не считал, что человек может быть одержим Богом. Он мог быть одержим лишь дьяволом. А почему люди верили в это? Потому что факты не позволяли им верить во что-либо иное. | |
"… from the second century onward no orthodox Christian believed that a man could be possessed by God. He could only be possessed by the Devil. And why did people believe that? Because the facts made it impossible for them to believe otherwise. Belial's a fact, Moloch's a fact, diabolic possession's a fact." |
Лула прижимается к нему, и, словно скупец, которого всё время тянет пересчитывать свои сокровища, доктор Пул запускает пальцы в её волосы, отделяет прядь за прядью, поочерёдно поднимает локоны, беззвучно падающие назад. | |
She leans against him, and like a miser irresistibly drawn to count his treasure yet once more, Dr. Poole runs his fingers through her hair, separating lock from thick lock, lifting a curl and letting it fall back noiselessly into its place. |
— Но я хочу работать с Алфи, — возражает Лула. | |
"But I want to work with Alfie," she protests. |
— … мне понравилось то, что вы сказали относительно контактов между Востоком и Западом — как Он заставил каждую сторону взять худшее из того, что мог предложить партнёр. И вот Восток взял западный национализм, западное вооружение, западное кино и западный марксизм, а Запад — восточный деспотизм, восточные предрассудки и восточное безразличие к жизни индивидуума. Короче, Он проследил, чтобы человечество прогадало и тут, и там. | |
"… I liked what you said about the contacts between East and West — how He persuaded each side to take only the worst the other had to offer. So the East takes Western nationalism, Western armaments, Western movies and Western Marxism; the West takes Eastern despotism, Eastern superstitions and Eastern indifference to individual life. In a word, He saw to it that mankind should make the worst of both worlds." |
— … победить раз и навсегда Он не может. <…> Потому что Он не может не поддаться искушению и не довести зло до предела. А когда зло доходит до предела, оно всегда уничтожает само себя. И после этого снова появляется обычный порядок вещей. | |
"… He can never win for good. <…> Because He can never resist the temptation of carrying evil to the limit. And whenever evil is carried to the limit, it always destroys itself. After which the Order of Things comes to the surface again." |
Перевод
правитьИ. Г. Русецкий, 1990