«Моби Дик, или Белый кит» (англ.Moby-Dick, or The Whale) — роман Германа Мелвилла, его основная работа, итоговое произведение литературы американского романтизма. Опубликован в 1851 году.
Благородство всегда немного угрюмо. (Глава XVI. КОРАБЛЬ)[1]
Большой дурак всегда ругает меньшого. (Глава CXXV. ЛАГ И ЛИНЬ)
...в глазах большинства невозмутимость равноценна всем светским приличиям. (Глава V. ЗАВТРАК)
В этом мире, братья, Грех, который может заплатить за проезд, свободно путешествует и не нуждается в паспорте, тогда как Добродетель, если она нища, будет задержана у первой же заставы. (Глава IX. ПРОПОВЕДЬ)
В этом странном и запутанном деле, которое зовется жизнью, бывают такие непонятные моменты и обстоятельства, когда вся вселенная представляется человеку одной большой злой шуткой, хотя, что в этой шутке остроумного, он понимает весьма смутно и имеет более чем достаточно оснований подозревать, что осмеянным оказывается не кто иной, как он сам. И тем не менее он не падает духом и не пускается в препирательства. Он готов проглотить все происходящее, все религии, верования и убеждения, все тяготы, видимые и невидимые, как бы сучковаты и узловаты они ни были, подобно страусу, которому превосходное пищеварение позволяет заглатывать пули и ружейные кремни. А что до мелких трудностей и забот, что до предстоящих катастроф, гибельных опасностей и увечий — все это, включая саму смерть, для него лишь легкие, добродушные пинки и дружеские тычки в бок, которыми угощает его незримый, непостижимый старый шутник. Такое редкостное, необыкновенное состояние духа охватывает человека лишь в минуты величайших несчастий; оно приходит к нему в самый разгар его глубоких и мрачных переживаний, и то, что мгновение назад казалось преисполненным величайшего значения, теперь представляется лишь частью одной вселенской шутки. И ничто так не благоприятствует этой игривой и легковесной бесшабашной философии отчаяния, как смертельные опасности... (Глава XLIX. ГИЕНА)
Ведь это всего лишь его внешний облик, можно под всякой кожей быть честным человеком.(Глава III. ГОСТИНИЦА «КИТОВЫЙ ФОНТАН»)
Вероятно, мы, смертные, только тогда можем быть истинными философами, когда сознательно к этому не стремимся.Если я слышу, что такой-то выдает себя за философа, я тут же заключаю, что он, подобно некоей старухе, просто «животом мается». (Глава X. ЗАКАДЫЧНЫЙ ДРУГ)
Все видимые предметы — только картонные маски. Все видимые предметы — только картонные маски. Но в каждом явлении — в живых поступках, в открытых делах — проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. (Глава XXXVI. НА ШКАНЦАХ)
Вообще в жизнеописаниях фанатиков поражает не столько их неизмеримый самообман, сколько их неизмеримое умение обманывать и дурачить других. (Глава LXXI. ИСТОРИЯ «ИЕРОВОАМА»)
Все мы живем на свете обвитые гарпунным линем. Каждый рождён с верёвкой на шее; но только попадая в неожиданную, молниеносно затягивающуюся петлю смерти, понимают люди безмолвную, утонченную, непреходящую опасность жизни. И если ты философ, то и в своем вельботе ты испытаешь ничуть не больше страха, чем сидя вечерком перед камином, где подле тебя лежит не гарпун, а всего лишь безобидная кочерга. (Глава LX. ЛИНЬ)
Всякий знает, что в глазах большинства невозмутимость равноценна всем светским приличиям. (Глава V. ЗАВТРАК)
... всякое смертное величие есть только болезнь. (Глава XVI. КОРАБЛЬ)
Дабы быть уверенным в попадании, надо, чтобы гарпунщики этого мира, меча свой гарпун, вскакивали на ноги, не от тяжких трудов отрываясь, но от полного безделья.
Есть такие предметы, разобраться в которых можно только принявшись за дело с методической беспорядочностью.
Жаль только: чтобы воспламенить других, спичка и сама сгорает!(Ахов) (Глава XXXVII. ЗАКАТ)
Зло живет в этом мире под любым меридианом, сказал он себе, так что уж лучше я умру язычником. (Глава XII. ЖИЗНЕОПИСАТЕЛЬНАЯ)
Зовите меня Измаил. (Глава I. ОЧЕРТАНИЯ ПРОСТУПАЮТ)
Ибо человеческое безумие есть небесный разум; и человек, покинув пределы земного смысла, приходит под конец к высшей мысли, что в глазах рассудка представляется нелепой и дикой; и тогда — на счастье ли, на горе — он становится непреклонным и равнодушным, как и его бог. (Глава XCIII. БРОШЕННЫЙ)
Идея ада впервые зародилась у человека, когда он объелся яблоками, а затем была увековечена наследственным расстройством пищеварения, поддерживаемым Рамаданами. (Глава XVII. РАМАДАН)
Изысканная любезность, с какой мы получаем деньги, поистине удивительна, если принять во внимание, что мы серьезно считаем деньги корнем всех земных зол. Ах, как жизнерадостно миримся мы с вечной погибелью! (Глава I. ОЧЕРТАНИЯ ПРОСТУПАЮТ)
...как ни велико интеллектуальное превосходство одного человека, оно никогда не сможет принять форму реальной, ощутимой власти над другими людьми, не прибегай он к помощи различных внешних уловок и наружных укреплений, которые сами по себе всегда более или менее подлы и мелки. (Глава XXXIII. СПЕКСИНДЕР)
Как объяснить, что мы столь безутешно оплакиваем тех, кому, согласно нашим же утверждениям, уготовано вечное несказанное блаженство? Почему все живущие так стремятся принудить к молчанию все то, что умерло? Отчего даже смутного слуха о каких-то стуках в гробнице довольно, чтобы привести в ужас целый город? Все эти вопросы не лишены глубокого смысла. Но вера, подобно шакалу, кормится среди могил, и даже из этих мертвых сомнений извлекает она животворную надежду. (Глава VII. ЧАСОВНЯ)
Лучше спать с трезвым каннибалом, чем с пьяным христианином. (Глава III. ГОСТИНИЦА «КИТОВЫЙ ФОНТАН»)
Несколько лет тому назад — когда именно, неважно — я обнаружил, что в кошельке у меня почти не осталось денег, а на земле не осталось ничего, что могло бы еще занимать меня, и тогда я решил сесть на корабль и поплавать немного, чтоб поглядеть на мир и с его водной стороны. Всякий раз, когда я замечаю угрюмые складки в уголках своего рта; всякий раз, когда в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь; всякий раз, как я ловлю себя на том, что начал останавливаться перед вывесками гробовщиков и пристраиваться в хвосте каждой встречной похоронной процессии; в особенности же, всякий раз, как ипохондрия настолько овладевает мною, что только мои строгие моральные принципы не позволяют мне, выйдя на улицу, упорно и старательно сбивать с прохожих шляпы, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее. (Глава I. ОЧЕРТАНИЯ ПРОСТУПАЮТ)
О самом удивительном не говорят; глубокие воспоминания не порождают эпитафий. (Глава XXIII. ПОДВЕТРЕННЫЙ БЕРЕГ)
Почему всякий нормальный, здоровый мальчишка, имеющий нормальную, здоровую мальчишечью душу, обязательно начинает рано или поздно бредить морем? Почему сами вы, впервые отправившись пассажиром в морское плавание, ощущаете мистический трепет, когда вам впервые сообщают, что берега скрылись из виду? Почему древние персы считали море священным? Почему греки выделили ему особое божество, и притом - родного брата Зевсу? Разумеется, во всем этом есть глубокий смысл. И еще более глубокий смысл заключен в повести о Нарциссе, который, будучи не в силах уловить мучительный, смутный образ, увиденный им в водоеме, бросился в воду и утонул. Но ведь и сами мы видим тот же образ во всех реках и океанах. Это - образ непостижимого фантома жизни; и здесь - вся разгадка.(Глава I. ОЧЕРТАНИЯ ПРОСТУПАЮТ)
...пощечина в тысячу раз оскорбительнее, чем удар палкой. Живое прикосновение жжет.. (Глава XXXI. КОРОЛЕВА МАБ)
Превосходная это вещь — смех от души, превосходная и довольно-таки редкая, и это, между прочим, жаль. И потому, если какой-нибудь человек своей собственной персоной поставляет людям материал для хорошей шутки, пусть он не скаредничает и не стесняется, пусть он весело отдаст себя на службу этому делу. Уверяю вас, что тот, в ком заложена щедрая доля смешного, гораздо значительнее, чем вы, вероятно, предполагаете. (Глава V. ЗАВТРАК)
...смех — самый разумный и самый легкий ответ на все, что непонятно на этом свете.. (Глава XXXIX. НОЧНАЯ ВАХТА)
Сомнение во всех истинах земных и знание по наитию кое-каких истин небесных - такая комбинация не приводит ни к вере, ни к неверию, но учит человека одинаково уважать и то и другое. (Глава LXXXV. ФОНТАН)
Старость не любит спать; кажется, что чем длительнее связь человека с жизнью, тем менее привлекательно для него все, что напоминает смерть. (Глава XXIX. ВХОДИТ АХАВ, ПОЗДНЕЕ — СТАББ)
...Среди смертных нет бóльших тиранов, чем умирающие.(Глава CX. КВИКЕГ И ЕГО ГРОБ)
...Так горько и даже постыдно рассказывать о падении человеческой доблести. Люди могут представляться нам отвратительными, как некие сборища — акционерные компании и нации; среди людей могут быть мошенники, дураки и убийцы; и физиономии у людей могут быть подлыми и постными; но человек, в идеале, так велик, так блистателен, человек — это такое благородное, такое светлое существо, что всякое позорное пятно на нем ближние неизменно торопятся прикрыть самыми дорогими своими одеждами. Идеал безупречной мужественности живет у нас в душе, в самой глубине души, так что даже потеря внешнего достоинства не может его затронуть; и он, этот идеал, в мучениях истекает кровью при виде человека со сломленной доблестью. При столь постыдном зрелище само благочестие не может не слать укоров допустившим позор звездам. Но царственное величие, о котором я веду здесь речь, не есть величие королей и мантий, это щедрое величие, которое не нуждается в пышном облачении. Ты сможешь увидеть, как сияет оно в руке, взмахнувшей киркой или загоняющей костыль; это величие демократии, чей свет равно падает на все ладони, исходящий от лица самого бога. Великий, непогрешимый бог! Средоточие и вселенский круг демократии! Его вездесущность — наше божественное равенство! (Глава XXVI. РЫЦАРИ И ОРУЖЕНОСЦЫ)
Moby Dick final chase
То была неутешная «Рахиль», которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только еще одного сироту. (ЭПИЛОГ)
Я к себе в вельбот не возьму человека, который не боится китов», — говорил Старбек. Этим он, вероятно, хотел сказать не только то, что самую надежную и полезную храбрость рождает трезвая оценка грозящей опасности, но также еще и то, что совершенно бесстрашный человек — гораздо более опасный товарищ в деле, чем трус. (Глава XXVI. РЫЦАРИ И ОРУЖЕНОСЦЫ)
...я готов с полной терпимостью относиться к религии каждого человека, какова бы она ни была, при условии только, что этот человек не убивает и не оскорбляет других за то, что они веруют иначе. Но если чья-то религия доходит просто до изуверства, если она становится для верующего пыткой, одним словом, если она превращает нашу планету в крайне некомфортабельный постоялый двор, тогда последователя подобной религии надлежит, на мой взгляд, отвести в сторонку и поговорить с ним на эту тему по душам. (Глава XVII. РАМАДАН)
Мы боимся волка или медведя.
Медведя, однако, меньше и зовем его «Миша».
А если хватит воображенья — «Федя».
Ничего подобного не происходит в море. Кита в его первозданном, диком
виде не трогает имя Бори.
Лучше звать его Диком.[2]
Прощай, Моби Дик, прощай до новой встречи! Хорошо, что ты не белый кашалот. Мне еще долго-долго искать тебя по всем океанам моей Планеты, искать и снова и снова убивать тебя. Над бурной волной и в вечно спокойных глубинах ловить в перекрестие прицела твой жирный загривок.[3]
↑Герман Мелвилл. Моби Дик, или Белый кит. Перевод с английского И. Бернштейн Собрание сочинений. Т.1. Ленинград. Художественная литература. Ленинградское отделение. 1987 год.
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
