Микромегас

«Микромегас» (фр. Micromégas) — философско-сатирическая короткая повесть Вольтера, впервые изданная в 1752 году. Вероятно, написана на основе рассказа «Путешествие барона де Гангана», посланного в 1739 году Фридриху II и впоследствие утерянного.

Цитаты

Представьте себе существо, в чьей ладони умещается Земля, <…> — ведь вполне может быть, что таких существ в мироздании очень много; а теперь, прошу вас, вообразите, что оно подумало бы о наших сражениях, где победа сводится к захвату двух деревушек, которые тотчас же приходится снова отдать врагу. Если это сочинение попадёт в руки какому-нибудь капитану верзил-гренадёров, он, без сомнения, сразу велит сделать кивера солдат своей роты, по крайней мере, на два фута выше. Но предупреждаю этого капитана, что, как там ни старайся, и он, и его гренадёры всё равно останутся бесконечно малыми величинами. — глава V

Figurez-vous une substance qui pourrait tenir la terre dans sa main; <…> et il se peut très-bien faire qu’il y ait un grand nombre de ces substances : or concevez, je vous prie, ce qu’elles penseraient de ces batailles qui font gagner au vainqueur un village pour le perdre ensuite. Je ne doute pas que si quelque capitaine des grands grenadiers lit jamais cet ouvrage, il ne hausse de deux grands pieds au moins les bonnets de sa troupe ; mais je l’avertis qu’il aura beau faire, que lui et les siens ne seront jamais que des infiniment petits.

Сатурниец <…> в нескольких словах рассказал [людям], с какими существами они имеют дело, <…> затем выразил своё соболезнование по поводу того, что они так малы, спросил, всегда ли они были в столь жалком состоянии, близком к полному небытию, что они делают на планете, хозяевами которой, очевидно, являются киты, счастливы ли они, размножаются ли, имеют ли душу, и задал ещё сотню вопросов в том же роде. — глава VI

Le nain de Saturne <…> leur apprit alors en peu de mots à quelles espèces ils avaient affaire ; <…> et après les avoir plaints d’être si petits, il leur demanda s’ils avaient toujours été dans ce misérable état si voisin de l’anéantissement, ce qu’ils faisaient dans un globe qui paraissait appartenir à des baleines, s’ils étaient heureux, s’ils multipliaient, s’ils avaient une âme, et cent autres questions de cette nature.

Глава I

… его звали Микромегас — имя, подобающее всем великим. Рост Микромегаса равнялся восьми лье: под восемью лье я разумею двадцать четыре тысячи геометрических шагов, по пяти футов каждый. Найдутся алгебраисты, <…> которые скажут, что планета, которая его породила, в двадцать один миллион шестьсот тысяч раз больше нашей малютки Земли. В природе это явление совершенно естественное и заурядное. Владения некоторых государей Германии и Италии, которые можно объехать в какие-нибудь полчаса, при сравнении их с империями Турции, Московии или Китая дают лишь слабое представление об удивительных различиях, свойственных, по воле природы, всему сущему.

… l s’appelait Micromégas, nom qui convient fort à tous les grands. Il avait huit lieues de haut : j’entends, par huit lieues, vingt-quatre mille pas géométriques de cinq pieds chacun. Quelques algébristes, <…> trouveront qu’il faut absolument que le globe qui l’a produit ait au juste vingt-un millions six cent mille fois plus de circonférence que notre petite terre. Rien n’est plus simple et plus ordinaire dans la nature. Les États de quelques souverains d’Allemagne ou d’Italie, dont on peut faire le tour en une demi-heure, comparés à l’empire de Turquie, de Moscovie ou de la Chine, ne sont qu’une faible image des prodigieuses différences que la nature a mises dans tous les êtres.

Микромегас — один из просвещённейших умов нашего времени; <…> ему не было и двухсот пятидесяти лет, и он, согласно обычаю, ещё учился в иезуитском коллеже своей планеты, когда, ведомый лишь собственным разумением, составил и доказал более пятидесяти теорем. <…> К четырёмстам пятидесяти годам — на пороге юности — Микромегас занялся анатомическим исследованием тех крохотных насекомых, которые не имеют и сотни футов в диаметре и не поддаются наблюдению в обычный микроскоп; он написал о них весьма любопытную книгу, навлекшую, однако, на него кое-какие неприятности. Муфтий его страны, страшный придира и вместе с тем невежда, нашёл в книге положения подозрительные, опасные, дерзкие, еретические и отдающие ересью, после чего начал яростно преследовать автора; речь шла о том, тождественна ли субстанциональная форма у блох и улиток Сириуса. Микромегас защищался весьма остроумно и привлёк на свою сторону женщин; тяжба длилась двести двадцать лет, и в конце концов муфтий добился того, что книга была запрещена законниками, хотя они её и не читали, а автор получил приказ не являться ко двору в течение восьмиста лет.

Quant à son esprit, c’est un des plus cultivés que nous ayons ; <…> il n’avait pas encore deux cent cinquante ans ; et il étudiait, selon la coutume, au collège le plus célèbre de sa planète, lorsqu’il devina, par la force de son esprit, plus de cinquante propositions d’Euclide. <…> Vers les quatre cent cinquante ans, au sortir de l’enfance, il disséqua beaucoup de ces petits insectes qui n’ont pas cent pieds de diamètre, et qui se dérobent aux microscopes ordinaires ; il en composa un livre fort curieux, mais qui lui fit quelques affaires. Le muphti de son pays, grand vétillard, et fort ignorant, trouva dans son livre des propositions suspectes, malsonnantes, téméraires, hérétiques, sentant l’hérésie, et le poursuivit vivement : il s’agissait de savoir si la forme substantielle des puces de Sirius était de même nature que celle des colimaçons. Micromégas se défendit avec esprit ; il mit les femmes de son côté ; le procès dura deux cent vingt ans. Enfin le muphti fit condamner le livre par des jurisconsultes qui ne l’avaient pas lu, et l’auteur eut ordre de ne paraître à la cour de huit cents années.

Тот, кто путешествовал только в дилижансах или каретах, будет, без сомнения, очень удивляться экипажам жителей горних сфер, потому что мы, на нашей кучке грязи, не способны представить себе чего-либо, выходящего за пределы земных привычек. Но наш путешественник великолепно знал и законы тяготения, и все силы притяжения и отталкивания. И он использовал их так разумно, что, иной раз оседлав солнечный луч, иной раз прибегнув к помощи какой-нибудь кометы, переправлялся вместе со своими слугами с планеты на планету, подобно птице, порхающей с ветки на ветку. Так в короткое время он изъездил весь Млечный Путь, и я не вправе умолчать о том, что в просветы между звездами, коими этот последний усеян, Микромегас так и не узрел того прекрасного эмпирического неба, которое, по утверждению знаменитого викария Дерхема, было обнаружено этим последним посредством обыкновенной подзорной трубы. Я отнюдь не хочу сказать, что господина Дерхема обмануло зрение, — нет, сохрани меня бог! Но Микромегас бывал в тех местах, он внимательный наблюдатель, а я стремлюсь никому не противоречить.

Ceux qui ne voyagent qu’en chaise de poste ou en berline seront sans doute étonnés des équipages de là-haut : car nous autres, sur notre petit tas de boue, nous ne concevons rien au-delà de nos usages. Notre voyageur connaissait merveilleusement les lois de la gravitation, et toutes les forces attractives et répulsives. Il s’en servait si à propos que, tantôt à l’aide d’un rayon du soleil, tantôt par la commodité d’une comète, il allait de globe en globe, lui et les siens, comme un oiseau voltige de branche en branche. Il parcourut la voie lactée en peu de temps, et je suis obligé d’avouer qu’il ne vit jamais à travers les étoiles dont elle est semée ce beau ciel empyrée que l’illustre vicaire Derham se vante d’avoir vu au bout de sa lunette. Ce n’est pas que je prétende que M. Derham ait mal vu, à Dieu ne plaise ! mais Micromégas était sur les lieux, c’est un bon observateur, et je ne veux contredire personne.

Глава II

Когда его светлость улёгся, а секретарь склонился к нему: — Нужно признать, — сказал Микромегас, — что природа очень многообразна. — Да, — сказал сатурниец, — природа — это клумба, чьи цветы… — Бросьте вы вашу клумбу, — прервал его Микромегас. — Природа, — снова начал секретарь, — это сборище блондинок и брюнеток, чьи уборы… — Какое мне дело до ваших брюнеток! — воскликнул житель Сириуса. — Она — это галерея портретов, чьи лица… — Ну нет, — возразил путешественник, — говорю вам ещё раз: природа — это природа. Зачем искать для неё сравнений? — Чтобы доставить вам удовольствие, — ответил секретарь. — А я вовсе не хочу, чтобы мне доставляли удовольствие, — ответил путешественник. — Я хочу, чтобы меня просвещали. Расскажите для начала, сколько органов чувств у людей вашей планеты? — Семьдесят два, — сказал академик, — и мы постоянно жалуемся на то, что их слишком мало. Наше воображение улетает за пределы наших возможностей. Да, нам даны семьдесят два чувства, и одно кольцо, и пять лун, но мы всё время чувствуем свою ограниченность; при всей нашей любознательности и немалом числе страстей, порождённых семьюдесятью двумя чувствами, мы ещё находим время скучать. — Охотно вам верю, — сказал Микромегас. — Мы, жители Сириуса, одарены примерно тысячью чувств, и всё-таки в нас всегда живёт какое-то смутное стремление, неопределённое беспокойство, которое непрестанно напоминает нам о том, что мы ничтожны и что есть существа, куда более совершенные, чем мы. Мне довелось немного попутешествовать: я видел смертных, намного уступающих нам, видел и намного нас превосходящих, но никогда не видел таких, чьи желания были бы ограничены истинными нуждами, а нужды — возможностью их удовлетворения. Когда-нибудь я, быть может, набреду на планету, где царит полная гармония, но пока что мне никто не указал, где такая планета находится.

Après que Son Excellence se fut couchée, et que le secrétaire se fut approché de son visage : « Il faut avouer, dit Micromégas, que la nature est bien variée. — Oui, dit le Saturnien ; la nature est comme un parterre dont les fleurs… — Ah ! dit l’autre, laissez là votre parterre. — Elle est, reprit le secrétaire, comme une assemblée de blondes et de brunes, dont les parures… — Eh ! qu’ai-je à faire de vos brunes ? dit l’autre. — Elle est donc comme une galerie de peintures dont les traits… — Eh non ! dit le voyageur ; encore une fois, la nature est comme la nature. Pourquoi lui chercher des comparaisons ? — Pour vous plaire, répondit le secrétaire. — Je ne veux point qu’on me plaise, répondit le voyageur ; je veux qu’on m’instruise : commencez d’abord par me dire combien les hommes de votre globe ont de sens. — Nous en avons soixante et douze, dit l’académicien ; et nous nous plaignons tous les jours du peu. Notre imagination va au-delà de nos besoins ; nous trouvons qu’avec nos soixante et douze sens, notre anneau, nos cinq lunes, nous sommes trop bornés ; et, malgré toute notre curiosité et le nombre assez grand de passions qui résultent de nos soixante et douze sens, nous avons tout le temps de nous ennuyer. — Je le crois bien, dit Micromégas ; car dans notre globe nous avons près de mille sens, et il nous reste encore je ne sais quel désir vague, je ne sais quelle inquiétude, qui nous avertit sans cesse que nous sommes peu de chose, et qu’il y a des êtres beaucoup plus parfaits. J’ai un peu voyagé ; j’ai vu des mortels fort au-dessous de nous ; j’en ai vu de fort supérieurs ; mais je n’en ai vu aucuns qui n’aient plus de désirs que de vrais besoins, et plus de besoins que de satisfaction. J’arriverai peut-être un jour au pays où il ne manque rien ; mais jusqu’à présent personne ne m’a donné de nouvelles positives de ce pays-là. »

— Увы, — вздохнул сатурниец, — мы живём всего лишь пятьсот полных оборотов солнца (по нашему счёту это составляет примерно пятнадцать тысяч лет). Как видите, мы умираем почти в то же мгновение, когда появляемся на свет; наше существование не более чем точка, наш век — мгновение, наша планета — атом. Едва начинаешь приобретать кое-какие познания, как, опережая опыт, приходит смерть. Поэтому я и не осмеливаюсь строить планы на будущее, я чувствую себя каплей воды в беспредельном океане.

— Hélas ! nous ne vivons, dit le Saturnien, que cinq cents grandes révolutions du soleil. (Cela revient à quinze mille ans ou environ, à compter à notre manière.) Vous voyez bien que c’est mourir presque au moment que l’on est né ; notre existence est un point, notre durée un instant, notre globe un atome. À peine a-t-on commencé à s’instruire un peu que la mort arrive avant qu’on ait de l’expérience. Pour moi, je n’ose faire aucuns projets ; je me trouve comme une goutte d’eau dans un océan immense.

	… проговорив в течение целого солнечного оборота, друзья решили совершить небольшое философское путешествие.
	… après avoir raisonné pendant une révolution du soleil, ils résolurent de faire ensemble un petit voyage philosophique.

Глава IV

	Немного отдохнув с дороги, они съели на завтрак две горы, довольно искусно приготовленные слугами.
	Après s’être reposés quelque temps, ils mangèrent à leur déjeuner deux montagnes, que leurs gens leur apprêtèrent assez proprement.

— … эта планета так дурно устроена, здесь всё такой неправильной, такой нелепой формы и повсюду царит такой беспорядок! Посмотрите на эти ручейки, из которых ни один не течёт по прямой, на эти пруды расплывчатых очертаний, которые не назовешь ни круглыми, ни квадратными, ни овальными, на эти остроконечные камешки, усеявшие планету и исцарапавшие мне ноги. (Он имел в виду горы.) Обратите внимание и на форму всего шара: он так сплющен у полюсов и так неуклюже вертится вокруг солнца, что климат в полярных областях непригоден для жизни. Я уверен, что планета необитаема хотя бы уже потому, что сколько-нибудь здравомыслящие существа не согласятся жить в таких условиях. — Ну так что же? — сказал Микромегас. — Может быть, здравомыслящих существ здесь действительно нет, но тем не менее нельзя пренебрегать вероятностью того, что всё это создано не впустую.

— … ce globe-ci est si mal construit, cela est si irrégulier et d’une forme qui me paraît si ridicule ! tout semble être ici dans le chaos : voyez-vous ces petits ruisseaux dont aucun ne va de droit fil, ces étangs qui ne sont ni ronds, ni carrés, ni ovales, ni sous aucune forme régulière ; tous ces petits grains pointus dont ce globe est hérissé, et qui m’ont écorché les pieds ? (Il voulait parler des montagnes.) Remarquez-vous encore la forme de tout le globe, comme il est plat aux pôles, comme il tourne autour du soleil d’une manière gauche, de façon que les climats des pôles sont nécessairement incultes ? En vérité, ce qui fait que je pense qu’il n’y a ici personne, c’est qu’il me paraît que des gens de bon sens ne voudraient pas y demeurer. — Eh bien, dit Micromégas, ce ne sont peut-être pas non plus des gens de bon sens qui l’habitent. Mais enfin il y a quelques apparence que ceci n’est pas fait pour rien.

Глава VII

— О разумные атомы, в которых Вечному Существу угодно было явить своё могущество и мудрость! Вы, несомненно, вкушаете на вашей планете самые чистые радости, ибо в вас так мало плоти и так много духа, что, по-видимому, жизнь ваша соткана только из любви и размышлений, а это и есть истинно духовная жизнь. Здесь-то, конечно, и находится та обитель настоящего счастья, которую до сих пор я тщетно искал. Выслушав эту речь, философы потупились, и один из них, более прямодушный, чем другие, чистосердечно признался, что, за исключением очень немногих людей, кстати, весьма мало уважаемых, жители земли — это сборище безумцев, злодеев и несчастливцев. <…> — Знаете ли вы, например, что в эту самую минуту <…> сто тысяч безумцев нашей породы, носящих на голове шляпы, режутся не на жизнь, а на смерть с сотней тысяч других таких же животных в чалмах и что так ведётся почти по всей земле с незапамятных времён? <…> Дело идёт <…> о нескольких кучках грязи величиной с вашу пятку. При этом никто из всех безумцев, убивающих друг друга, не поживится ни единой крупицей этой грязи. Дело идёт лишь о том, достанется ли она некоему человеку, которого именуют султаном, или другому, которого, неизвестно почему, величают кесарем. Ни тот, ни другой в глаза не видели и не увидят спорного клочка земли; и почти ни одно из животных, взаимно истребляющих друг друга, никогда не лицезрело животного, ради которого оно идёт на убой. — О, нечестивцы! — воскликнул возмущённый житель Сириуса. — Непостижимо, откуда у них такой разгул бешеной злобы! Мне даже захотелось сделать сейчас три шага и тремя ударами каблука раздавить этот муравейник, населённый жалкими убийцами. — Не трудитесь, — ответили ему. — Они сами достаточно трудятся над собственным уничтожением. Знайте, что через десяток лет не останется и одной сотой этих несчастных. Если бы даже они и не воевали, всё равно голод, тяжкий труд и невоздержание прикончили бы почти всех. К тому же карать надо вовсе не их, а ту кучку домоседов-варваров, которые, не выходя из своих кабинетов и занимаясь пищеварением, отдают приказы об убийстве миллионов людей и потом устраивают благодарственные молебствия Богу.

« Ô atomes intelligents, dans qui l’Être éternel s’est plu à vous manifester son adresse et sa puissance, vous devez sans doute goûter des joies bien pures sur votre globe : car, ayant si peu de matière, et paraissant tout esprit, vous devez passer votre vie à aimer et à penser ; c’est la véritable vie des esprits. Je n’ai vu nulle part le vrai bonheur ; mais il est ici, sans doute. » À ce discours, tous les philosophes secouèrent la tête ; et l’un d’eux, plus franc que les autres, avoua de bonne foi que, si l’on en excepte un petit nombre d’habitants fort peu considérés, tout le reste est un assemblage de fous, de méchants et de malheureux. « <…> Savez-vous bien, par exemple, qu’à l’heure, <…> il y a cent mille fous de notre espèce, couverts de chapeaux, qui tuent cent mille autres animaux couverts d’un turban, ou qui sont massacrés par eux, et que, presque par toute la terre, c’est ainsi qu’on en use de temps immémorial ? <…> Il s’agit <…> de quelque tas de boue grand comme votre talon. Ce n’est pas qu’aucun de ces millions d’hommes qui se font égorger prétende un fétu sur ce tas de boue. Il ne s’agit que de savoir s’il appartiendra à un certain homme qu’on nomme Sultan, ou à un autre qu’on nomme, je ne sais pourquoi, César. Ni l’un ni l’autre n’a jamais vu ni ne verra jamais le petit coin de terre dont il s’agit ; et presque aucun de ces animaux qui s’égorgent mutuellement n’a jamais vu l’animal pour lequel ils s’égorgent. — Ah ! malheureux ! s’écria le Sirien avec indignation, peut-on concevoir cet excès de rage forcenée ! Il me prend envie de faire trois pas, et d’écraser de trois coups de pied toute cette fourmilière d’assassins ridicules. — Ne vous en donnez pas la peine, lui répondit-on ; ils travaillent assez à leur ruine. Sachez qu’au bout de dix ans, il ne reste jamais la centième partie de ces misérables ; sachez que, quand même ils n’auraient pas tiré l’épée, la faim, la fatigue, ou l’intempérance, les emportent presque tous. D’ailleurs, ce n’est pas eux qu’il faut punir, ce sont ces barbares sédentaires qui du fond de leur cabinet ordonnent, dans le temps de leur digestion, le massacre d’un million d’hommes, et qui ensuite en font remercier Dieu solennellement. »

Дряхлый перипатетик сказал очень громко и убеждённо: — <…> Именно это утверждает Аристотель на 633-й странице луврского издания. <…> — Я не очень-то хорошо понимаю греческий, — сказал великан. — Я тоже, — ответила философическая козявка. — Зачем же вы цитируете по-гречески этого самого Аристотеля? — удивился сирианец. — Затем, — ответил учёный, — что цитировать следует то, чего совсем не понимаешь, на языке, который хуже всего изучил. <…> И Микромегас обратился к другому философу <…> и спросил у него, что такое душа и в чем проявляется её деятельность. — Ни в чём, — ответил последователь Мальбранша. — За меня всё делает бог; я вижу всё в нём, созерцаю всё в нём, это он вершит земные дела, а я ни во что не мешаюсь. — Ну, это всё равно, что вовсе не существовать, — возразил мудрый сирианец.

Un vieux péripatéticien dit tout haut avec confiance : « <…> C’est ce que déclare expressément Aristote, page 633 de l’édition du Louvre. <…> — Je n’entends pas trop bien le grec, dit le géant. — Ni moi non plus, dit la mite philosophique. — Pourquoi donc, reprit le Sirien, citez-vous un certain Aristote en grec ? — C’est, répliqua le savant, qu’il faut bien citer ce qu’on ne comprend point du tout dans la langue qu’on entend le moins. » <…> Alors monsieur Micromégas, adressant la parole à un autre sage, <…> lui demanda ce que c’était que son âme, et ce qu’elle faisait. « Rien du tout, répondit le philosophe malebranchiste; c’est Dieu qui fait tout pour moi : je vois tout en lui, je fais tout en lui ; c’est lui qui fait tout sans que je m’en mêle. — Autant vaudrait ne pas être, reprit le sage de Sirius. »

Но было там, к несчастью, ещё одно микроскопическое насекомое в четырёхугольной шапочке; оно-то и заткнуло рот всем прочим козявкам-философам. Сказав, что ему известны все тайны бытия, ибо они изложены в «Сумме» святого Фомы, оно сверху вниз посмотрело на обоих обитателей небес и объявило им, что их собственные персоны, их луны, солнца и звёзды — всё это было создано единственно для пользы человека. При этих словах наши путешественники повалились друг на друга, задыхаясь от того неудержимого хохота, который, согласно Гомеру, является достоянием богов <…>. Потом житель Сириуса снова обратился к маленьким насекомым. Он говорил с ними необычайно благодушно, хотя в глубине души был раздосадован тем, что эти бесконечно малые существа обладают бесконечно большой гордыней. Он обещал сочинить для них превосходный философский труд и переписать его мельчайшим почерком, чтобы они смогли его прочесть; из этого труда они узнают суть вещей. И он действительно дал им это сочинение перед своим отъездом, и том этот был доставлен в Париж, в Академию наук. Но когда секретарь раскрыл его, он ничего, кроме белой бумаги, там не обнаружил. — Ах! — сказал он. — Я так и думал. — конец

Mais il y avait là, par malheur, un petit animalcule en bonnet carré qui coupa la parole à tous les animalcules philosophes ; il dit qu’il savait tout le secret, que tout cela se trouvait dans la Somme de saint Thomas ; il regarda de haut en bas les deux habitants célestes ; il leur soutint que leurs personnes, leurs mondes, leurs soleils, leurs étoiles, tout était fait uniquement pour l’homme. À ce discours, nos deux voyageurs se laissèrent aller l’un sur l’autre en étouffant de ce rire inextinguible qui, selon Homère, est le partage des dieux <…>. Le Sirien reprit les petites mites ; il leur parla encore avec beaucoup de bonté, quoiqu’il fût un peu fâché dans le fond du cœur de voir que les infiniment petits eussent un orgueil presque infiniment grand. Il leur promit de leur faire un beau livre de philosophie écrit fort menu pour leur usage, et que, dans ce livre, ils verraient le bout des choses. Effectivement, il leur donna ce volume avant son départ : on le porta à Paris à l’Académie des sciences ; mais quand le vieux secrétaire l’eut ouvert, il ne vit rien qu’un livre tout blanc : « Ah ! dit-il, je m’en étais bien douté. »

Перевод

Е. М. Евнина, 1947

О повести

Гулливер ровно в двенадцать раз больше лилипутов и во столько же меньше великанов, и это <…> служит реалистической убедительности. <…> Гаргантюа и Пантагрюэль меняются в размерах, подчиняясь логике частной ситуации. <…> Как нетрудно заметить, Вольтер сделал следующий, после Свифта, шаг от Рабле к фантастике рационального XVIII века. Свифт применил методы мышления своего времени к сказочному материалу. Вольтер, для того чтобы рассказать современную сказку, прямо заимствует данные современной ему науки. Но при этом ни самый гротеск, ни даже некоторые определённые формы его (прежде всего — резкий перепад величин) не утрачиваются и служат всё тем же целям. <…> Вольтер внедряется в сознание читателя затем, чтобы, исходя из системы его мышления, разрушить его предрассудок. Строго математически соотнесённые размеры и выясненные пропорции не замыкают читателя в пределах устоявшихся мнений, а, напротив, помогают выйти за рамки. <…> Для Вольтера тип научного мышления, принятый в его время, служит способом раскрепощения человеческого мышления вообще, независимо от того, в собственно научной или какой-либо иной сфере он применяется.

— Юлий Кагарлицкий, «Что такое фантастика?», 1973