Короткие замыкания (Лем)

«Короткие замыкания» (польск. Krótkie zwarcia) — авторский сборник Станислава Лема из 100 статей и эссе, написанных для католического еженедельника «Tygodnik Powszechny» в 1994-2004 годах в рамках рубрик «Мир по Лему» (Świat według Lema) и «Фельетоны» (Felietony). Содержание частично совпадает с составом сборников «Милые времена», «Придирки по мелочам» и «ДиЛЕМмы».

Цитаты

	Если бы у России не было ядерного оружия, она бы не составляла никакой проблемы. Из конфронтации с Западом она, так или иначе, выйдет благополучно; идея подкупить её кажется мне опасной. Из множества решений я выбрал бы самое радикальное — лишить её западной помощи, не заходя, естественно, так далеко, что запахнет военным конфликтом. За дикие авантюры Жириновских и Ельциных русские должны заплатить, хотя, как правило, наивысшую цену платит народ, а не власть, которая — как правильно заметил наш великий философ Урбан — всегда прокормится. — по поводу войны НАТО против Югославии
	Gdyby Rosja nie była wyposażona atomowo, nie stanowiłaby problemu. Na konfrontacji z Zachodem tak czy inaczej nie powinna wyjść dobrze; pomysł jej przekupienia wydaje mi się niebezpieczny. Na obrotnicy torów, którymi biegną rozmaite możliwości, wybrałbym raczej radykalne obcięcie zachodniej pomocy — nie wchodząc oczywiście tak daleko, żeby to aż zapachniało wojennym konfliktem. Za dzikie awantury Żyrynowskich i Jelcynów Rosjanie powinni zapłacić, choć najwyższą cenę płaci z reguły naród, a nie władza, która — jak słusznie zauważył nasz wielki filozof Urban — zawsze się wyżywi.
	— «В котле» (W kotle), 1999

	Поражает меня, с одной стороны, лёгкость, с которой сербский Гитлеришка овладел душами соотечественников, а с другой стороны — почти полное молчание исламского мира.
	Zdumiewa mnie z jednej strony łatwość, z jaką Hitlerek serbski opanował dusze rodaków, z drugiej zaś — całkowite niemal milczenie świata islamu.
	— «Конец века» (Koniec wieku), 1999

	Лёгкость, с которой [в США] происходят перестрелки, трудно с чем-нибудь сравнить; я бы с такой же лёгкостью не положил даже кнопки на кресло, на котором должен сидеть мой гость.
	Łatwość, z jaką dochodzi [w Ameryce] do strzelaniny, trudno z czymkolwiek porównać; ja bym z równą łatwością nie położył nawet pluskiewki na fotel, na którym mój gość ma usiąść.
	— там же

	Сейчас строй [в России] вроде бы изменился, но идеал российского правителя всё тот же: он должен быть старым и очень больным.
	Dziś ustrój się niby zmienił, ale zasadniczy wzorzec rosyjskiego przywódcy' nadal obowiązuje: musi być stary i bardzo schorowany.
	— «Признания оптисемиста» (Wyznania optysemisty), 1999

	Я считаю, что технологический скелет нашей цивилизации настолько мощен, что может выдержать многое, даже большие катастрофы.
	Uważam, że technologiczny szkielet naszej cywilizacji jest na tyle mocny, że może wytrzymać wiele, nawet wielkie katastrofy.
	— там же

«Культуру» я впервые стал читать, будучи начинающим писателем, в варшавской библиотеке Союза литераторов: это было единственное место, где я мог её проглатывать, как астматик глотает из баллона кислород. <…> Масштаб воздействия неутомимой деятельности Гедройца ещё не осознан: он так многогранен, как еле видимый издали горный массив. <…> Его пытались сокрушить огнём и ядом, оговорами, будто его поддерживают ЦРУ и «враждебные Народной Польше центры», ему подсовывали псевдопатриотов, возвращавшихся в страну, чтобы его ошельмовать, — все направленные против него меры он выдерживал с поразительной силой, спокойствием и терпением. Доставалось ему, увы, и в свободной Польше, ибо ничто в нашей стране не обладает столь прочной и убедительной силой, как глупость и ненависть. <…> До последнего номера «Культура» была для меня единственным польским изданием, абсолютно свободным от предвзятости, остающимся осью координат нашей судьбы среди превосходящих нас размерами соседей, силу и слабость которых — и одновременно потребность отважного примирения с ними — Гедройц видел всегда. Я не знаю, что теперь будет: ведь он уверял, что «Культуру», дело своей жизни, унесёт в могилу. Я просто знаю, что его смерть — невосполнимая потеря и что нет другого человека, который бы так, как он, все отдал Польше и такую ничтожную взял за это плату. Теперь все подряд будут воздавать ему посмертные хвалы. Для меня бесспорно, что весь груз отечественных проблем он нёс, в сущности, в одиночку и что благодаря этому его можно, отбрасывая всевозможные метафоры, назвать Непреклонным Князем. — Впервые опубликовано на русском языке в журнале «Новая Польша»

— «Непреклонный Князь» (Książe niezłomny), 2000

В Польше на территорию научного познания в широко понимаемом смысле советизация вторглась настоящим духовным танком. <…> Хойновский воспитал меня, то есть так установил стрелки направления моего умственного развития, что я не поддался красной паранойе, и в моей памяти до конца моих дней он останется человеком, чуждым каким-либо компромиссам. Не знаю, можно ли что-то более похвальное сказать о судьбе личности в государстве духовного террора. — перевод: В. И. Язневич, 2012

— «Воспоминание о Мечиславе Хойновском» (Wspomnienie o Mieczysławie Choynowskim), 2001

	Когда мне подарили настоящего коня-качалку с седлом и хвостом из конского волоса, я обращался к нему «пан» — такой он был прекрасный. — перевод: В. И. Язневич, 2015
	— «Закат целомудрия» (Zmierzch niewinności), 2001

Постоянство напряжения поэтической души Милоша изумительно, и это отличает его, например, от Мицкевича. Мицкевич имел несколько поэтических извержений, а позже замолчал, как потухший вулкан. <…> Я недавно подумал, что как и орден «Virtuti Militari», так и Нобелевская премия должна иметь три класса. Милош для меня Нобелевский лауреат первого класса. <…> наше правое крыло как омела — паразитически черпает силы в минувших сорокалетних коммунистических муках; если бы нельзя было пинать давно умершего коммунистического дракона, немного бы ему осталось. <…> Важно фигуру Милоша, ясную, чистую и великую, видеть на фоне различных ужасов, которые происходили со всеми теми, кто имел смелость таланта или талант смелости. <…> Между Сциллой капитализма и ужасной Харибдой коммунизма ему удалось найти собственный курс. В тех условиях и в той ситуации лучше сделать, пожалуй, было нельзя. — перевод: В. И. Язневич, 2009

— «Мой Милош» (Moj Milosz), 2001

	... почему Америка, страна столь могущественная, не может справиться с террористическим экстремизмом. Наилучшим сравнением является бернардинец, у которого на спине осело целое стадо блох. Он может решать свои проблемы, но блохи не перестанут сосать у него кровь. — перевод: В. И. Язневич, 2008
	— «Вопросы и прогнозы» (Pytania i prognozy), 2003

	Само наличие власти, даже невидимое, но ощущаемое как небо и тучи над головой и закрепленное в сознании, людям явно необходимо для соблюдения правила «не делай ближнему то, что тебе немило». — перевод: В. И. Язневич, 2015
	— «Жизнь в вакууме» (Życie w próżni), 2003

Разбуженное чудовище исламского экстремизма растёт и становится независимым даже от самого бен Ладена. <…> Террористы готовятся к нанесению ударов, и речь идет не об ударах от случая к случаю, а о планомерном воздействии на демократические государства с целью сделать их более уступчивыми. Это способствует нарастанию хаоса в мире, что также влияет на ситуацию в области познания. — перевод: В. И. Язневич, 2014

— «Горизонт во мгле» (Horyzont za mgłą), 2004

	Недавно я смотрел обращение президента Буша к народу. Огромный зал. Буш говорит, что принёс Ираку свободу, все встают и аплодируют. Через минуту то же самое. Переключил на другой канал; уж очень это напомнило мне прежние передачи из Кремля. Силой аплодисментов на другую планету не доберёшься. — перевод: В. И. Язневич, 2014
	— «На Марс?» (Na Marsa?), 2004