Интервью Александра Солженицына Associated Press и Le Monde

Александр Солженицын 23 августа 1973 года дал интервью агентству Associated Press и газете Le Monde. Полностью впервые издано в приложениях к «Бодался телёнок с дубом» в 1975.

Цитаты

править
  •  

сегодняшняя русская проза есть, и очень серьёзная. А если учесть ту невероятную цензурную мясорубку, через которую авторам приходится пропускать свои вещи, то надо удивляться их растущему мастерству: малыми художественными деталями сохранять и передавать нам огромную область жизни, запрещённую к изображению. <…> повесть Залыгина о Степане Чаузове — из лучших вещей советской литературы за 50 лет…

  •  

Гражданство в нашей стране не является неотъемлемым правом всякого рождённого на этой земле, а есть как бы некий купон, который хранится у замкнутой кучки лиц, вовсе ничем не доказавших своё большее право на русскую землю. И эта кучка, не одобряя убеждений подданного, может объявить его лишённым родины. <…>
И надо признать, увы, что они не ошибаются в расчётах. Наша страна подобна густой вязкой среде: даже малые движения произвести здесь невероятно трудно, зато эти движения тотчас увлекают за собой среду. Демократический Запад подобен разреженному газу или почти пустоте: легко можно размахивать руками, прыгать, бегать, кувыркаться, — но это ни на кого не действует, все остальные хаотически делают то же.

  •  

Крупнейшие научные умы всегда приравниваются у нас к невежественным, коль скоро отказываются повторять всеобщую попугайщину.

  •  

Тот, кто проследил несколько лет за статьями Сахарова, его социальными предложениями, его поисками путей спасения планеты, его письмами правительству, его дружелюбными уговорами, не может не увидеть его глубокой осведомлённости в процессах советской жизни, его боли за свою страну, его муки за ошибки, не им совершаемые, его доброй примирительной позиции, приемлемой для весьма противоположных группировок (этим он напоминает Твардовского). Я — не сторонник многого того конкретного, что предлагает Андрей Дмитриевич для нашей страны, но именно конструктивность его предложений несомненна: каждое предложение не есть отрывчатая грёза «как хотелось бы», а путь к тому неизвестен, — нет: каждое предложение инженерно сцеплено с тем, что сегодня есть, и даёт плавный невзрывчатый переход.
ТАСС отвечает Сахарову, что «критику… даже самую острую» у нас «рассматривают как дело полезное». Это — дремучая неправда. Никакая вообще серьёзная критика ни на каком уровне и никакой степени конструктивности не разрешена в нашей стране никому, кроме узкого кружка людей, достигших своего положения многолетним послушанием, что как раз мало воспитало в них критические способности. Сахаров, увы, слишком известен, и вот приходится сокрушать его публично (как сокрушён и «Новый мир», ведший ту же примирительную конституционную линию).

  •  

Проверьте за последние хоть 10, хоть 20, хоть 30 лет: против кого из инакомыслящих выставили аргументы? Ни против кого, потому что их нет. <…> Всегда: или административная, судебная кара, или брань, или молчание — три выхода для тех, кому нечего ответить по существу.
Теперь вот и против Сахарова вытягивают затасканный замусоленный козырь 30-х годов — помощь иностранным разведкам!.. Какая дикость! Человек, вооруживший их страшнейшим оружием, на чём стояла и стоит их мощь десятилетиями, — и помощь иностранным разведкам? Грань последнего бесстыдства и последней неблагодарности.

  •  

Истинная история нашей страны давно не регистрируется, не пишется, не выставляется напоказ. И если из целой армии историков увенчанных, маститых, средних и молодых найдётся один (вот как Амальрик), кто не станет жевать общую жвачку, не будет облепляться цитатами из Отцов Передового Учения, но осмелится дать самостоятельный анализ нынешней структуры общества и предсказать о будущем, что в самом деле может произойти с нашей страной, то, вместо того чтобы проанализировать его работу и взять оттуда верное и практически полезное, — его просто сажают в тюрьму.
И когда из череды блистательно-орденоносных наших генералов нашёлся единственный Григоренко, кто осмелился высказать своё нестандартное мнение о ходе минувшей войны и о сегодняшнем советском обществе, мнение, кстати, цельно марксистско-ленинское, — то и оно объявляется психическим безумием.

  •  

… в поразительной этой стране с самым передовым социальным строем за полвека не было ни одной амнистии для политических! <…> — кто укажет на планете другой пример государственного строя, столь уверенного в своей прочности?

  •  

И сегодня многие высказывания западной печати и западных деятелей, даже наиболее чутких к угнетениям и преследованиям, происходящим на Востоке, для искусственного равновесия перед «левыми» кругами обязательно продолжаются оговоркой: «впрочем,
как и в Греции, Испании, Турции…» И пока пристраивается этот искусственный ряд как и сочувствие к нам теряет своё значение, свою глубину, даже оскорбляет нас, а сами сочувствователи не видят грозного предупреждения.

  •  

Португалия допустила иностранных корреспондентов расследовать возникшие подозрения, какого приглашения на другом конце Европы эти корреспонденты никогда не получали, никогда не получат — и останутся вполне довольны, не посмеют даже протестовать! — вот что самое типичное.

  •  

Что́ такое глушение радиопередач, нельзя объяснить тем, кто не испытывал его на себе, не жил под ним годами. Это — ежедневные плевки в уши и в глаза, это оскорбление и унижение человека до робота <…>. Это низведение взрослых до младенцев: глотай только пережёванное мамой. Даже самые благожелательные передачи во дни самых дружественных государственных визитов глушатся так же сплошь: не должно быть ни малейших уклонений в оценке события, в оттенках, в акцентах, все должны воспринять и запомнить событие 100 %-но одинаково. А многие мировые факты и вообще не должны быть известны нашему населению. Москва и Ленинград, парадоксально, стали самыми неинформированными столицами мира: жители расспрашивают о новостях приезжих из сельских районов. Там для экономии (очень не бесплатно обходятся нашему населению эти услуги по заглушке) глушат слабей.

  •  

Общую цель нынешнего зажима мысли в нашей стране можно было бы назвать китаизацией, достижением китайского идеала, — если б этот идеал не существовал прежде того у нас в 30-е годы, да вот упущен. <…>
Однако я уверенно заявляю, что в нашей стране вернуться к такому режиму уже невозможно.
Первая причина тому: международная информация, всё-таки просачивание и влияние идей, фактов и человеческих протестов. Надо понять, что Восток отнюдь не равнодушен к протестам западной общественности, наоборот, — он смертельно боится их — и только их! — но когда это слитный мощный голос сотен выдающихся лиц, общественного мнения целого континента, от чего может зашататься авторитет передового строя. Когда же раздаются робкие единичные протесты безо всякой веры в успех и с обязательными реверансами как, впрочем, и в Греции, Турции, Испании», то это вызывает только смех насильников. Когда расовый состав баскетбольной команды оказывается бо́льшим мировым событием, чем ежедневные уколы узникам психтюрем, разрушающие мозг, — то что и можно испытать, кроме презрения, к эгоистической, недальновидной и беззащитной цивилизации?

  •  

Всегда поражает эта психологическая особенность человеческого существа: в благополучии и беспечности опасаться даже малых беспокойств на периферии своего существования, стараться не знать чужих (и будущих своих) страданий, уступать во многом, даже важном, душевном, центральном, — только бы продлить своё благополучие. И вдруг, подходя к последним рубежам, когда человек уже нищ, гол и лишён всего, что, кажется, украшает жизнь, — найти в себе твёрдость упереться на последнем шаге, отдавая саму свою жизнь, но только не принцип!
Из-за первого свойства человечество не удерживалось ни на одном из достигнутых плоскогорий. Благодаря второму — выбиралось изо всех бездн.
Конечно, не худо бы: ещё находясь на плоскогорья, предвидеть это своё будущее низвержение и цену будущей расплаты и проявить стойкость и мужество несколько ранее критического срока, пожертвовать меньшим, но раньше.