Доверие к себе

«Доверие к себе» (англ. Self-Reliance) — эссе Ралфа Эмерсона, впервые опубликованное в 1841 году в первой серии его «Эссе». Одно из самых известных его произведений.

Цитаты

	Самый назидательный урок, который могут преподать нам великие творения искусства, состоит именно в этом: они учат нас без самонадеянного упорства, но непреклонно держаться инстинктивно сложившегося у нас впечатления — и особенно в тех случаях, когда хором твердят нечто прямо противоположное.
	A man should learn to detect and watch that gleam of light which flashes across his mind from within, more than the lustre of the firmament of bards and sages. <…> They teach us to abide by our spontaneous impression with good-humored inflexibility than most when the whole cry of voices is on the other side.

	Кто жаждет стать человеком, должен обладать самостоятельностью духа. Тот, кому суждено пожать неувядающие лавры, не должен слепо верить в благо лишь потому, что оно почитается благом; он призван сам убедиться, действительно ли это благо. В конечном счёте священно лишь одно — неповторимость твоего собственного духовного мира. Отпусти грехи свои самому себе, и ты получишь право простить весь мир.
	Whoso would be a man must be a nonconformist. He who would gather immortal palms must not be hindered by the name of goodness, but must explore if it be goodness. Nothing is at last sacred but the integrity of your own mind. Absolve you to yourself, and you shall have the suffrage of the world.

Люди брали свои уроки у королей, околдовавших ум целых народов. Равняясь на такого рода величественные примеры, люди научились взаимоуважению, необходимому в отношениях друг с другом. Повсюду люди с радостной покорностью сносили власть монарха, благородного, великого правителя, утверждавшего над ними силу придуманного им самим закона, судившего о людях и событиях, руководствуясь собственными критериями и не признавая никаких других, расплачивавшегося за предоставляемые ему блага не деньгами, но славой и олицетворявшего закон собственной персоной; но эта радостная покорность была и смутным проявлением того, что люди сознают свои права, своё достоинство, права каждого человека.

The world has been instructed by its kings, who have so magnetized the eyes of nations. It has been taught by this colossal symbol the mutual reverence that is due from man to man. The joyful loyalty with which men have everywhere suffered the king, the noble, or the great proprietor to walk among them by a law of his own, make his own scale of men and things, and reverse theirs, pay for benefits not with money but with honor, and represent the law in his person, was the hieroglyphic by which they obscurely signified their consciousness of their own right and comeliness, the right of every man.

Какие молитвы возносят люди! То, что они называют священным, на деле не назвать даже просто смелым и достойным. Молитва устремлена в иные края и просит добавления извне, которое должно появиться вместе с какой-то извне позаимствованной добродетелью; молитва исчезает в нескончаемых лабиринтах рассуждений о естественном и сверхъестественном, об открытом через чьё-то посредство или чудотворном. Если в молитве просят добиться той или иной частной цели, просят чего угодно, кроме вселейского добра, это порочно. Молитва — это созерцание фактов жизни с самой высокой точки наблюдения. Молитва — это монолог созерцающей и ликующей души. Молитва — это голос Бога, говорящий, что всё, им созданное, хорошо. Но когда молитву делают средством достичь какого-нибудь блага для себя, мы имеем дело с низостью и плутовством. Такой молящийся исходит из дуализма природы и духа, а не из их единства. Коль скоро человек един с Господом, он не станет заниматься вымогательством у неба. Он поймёт таким путём суть молитвы как действия. Молитва фермера, склоняющегося над полем, чтобы прополоть его, молитва гребца, преклоняющего колено, чтобы глубже опустить в воду весло, не преследует целей возвышенных, но это искренние молитвы, которые можно услышать повсюду в природе. <…> Ложны и те наши молитвы, которые полны сетований. Недовольство проистекает из недостаточного доверия к себе, это болезнь воли. <…> Молитвы, возносимые людьми, свидетельствуют о болезни воли, их верования — о болезни интеллекта.

In what prayers do men allow themselves! That which they call a holy office is not so much as brave and manly. Prayer looks abroad and asks for some foreign addition to come through some foreign virtue, and loses itself in endless mazes of natural and supernatural, and mediatorial and miraculous. Prayer that craves a particular commodity,—any thing less than all good, —is vicious. Prayer is the contemplation of the facts of life from the highest point of view. It is the soliloquy of a beholding and jubilant soul. It is the spirit of God pronouncing his works good. But prayer as a means to effect a private end is meanness and theft. It supposes dualism and not unity in nature and consciousness. As soon as the man is at one with God, he will not beg. He will then see prayer in all action. The prayer of the farmer kneeling in his field to weed it, the prayer of the rower kneeling with the stroke of his oar, are true prayers heard throughout nature, though for cheap ends. <…> Another sort of false prayers are our regrets. Discontent is the want of self-reliance: it is infirmity of will. <…> As men's prayers are a disease of the will, so are their creeds a disease of the intellect.

Когда мы бываем подлинно людьми, мы чувствуем, что страна, где мы должны жить, носит название долг. Душа — не путешественница, и человек умудрённый остаётся дома; если необходимость, если его долг призывают его покинуть родной кров и отправиться в чужеземные края, он всё равно продолжает быть дома и по самому выражению его лица понятно, что он пустился в путь с миссией добра и мудрости; он приезжает в другие города как лицо суверенное, а не как контрабандист или лакей.

The soul is no traveller; the wise man stays at home, and when his necessities, his duties, on any occasion call him from his house, or into foreign lands, he is at home still, and shall make men sensible by the expression of his countenance, that he goes the missionary of wisdom and virtue, and visits cities and men like a sovereign, and not like an interloper or a valet.

Путешествие — рай для дураков. Стоит съездить раз-другой, как мы убеждаемся, что все города одинаковы. <…> Но эта жажда путешествий — только симптом более глубокого заболевания, которым поражён весь наш интеллект. По своей сути интеллект — бродяга, и наша система образования поощряет неугомонность. Ум наш странствует в дальних пределах, пока наша физическая оболочка принуждена оставаться дома. Мы подражаем, а что такое подражание, как не странствия ума? Мы строим свои дома на заграничный манер; полки в нашей комнате расцвечивает заграничный орнамент; наши мнения, вкусы, склонности — всё устремлено к Прошлому и Дальнему.

Travelling is a fool's paradise. Our first journeys discover to us the indifference of places. <…> But the rage of travelling is a symptom of a deeper unsoundness affecting the whole intellectual action. The intellect is vagabond, and our system of education fosters restlessness. Our minds travel when our bodies are forced to stay at home. We imitate; and what is imitation but the travelling of the mind? Our houses are built with foreign taste; our shelves are garnished with foreign ornaments; our opinions, our tastes, our faculties, lean, and follow the Past and the Distant.

Подобно тому, как наши Религия, Образование, Искусство проникнуты подражанием чужому, дух подражания господствует и в нашем обществе. Каждый изо всех сил тщится представить себя поборником совершенствования общества, но никто его не совершенствует. Общество никогда не продвигается вперёд. Едва приобретя что-то в одном отношении, оно немедленно теряет что-то в другом. Оно постоянно претерпевает изменения: было общество варварское, на смену ему пришла цивилизация, затем христианство, появилось общество богатое, общество науки, но эти перемены не означали улучшения. За всё, что приобретается, приходится что-то отдавать. Общество приобретает новые искусства и утрачивает старые инстинкты. Какой разительный контраст между прекрасно одетым, умеющим читать, писать, думать американцем, в карманах которого отыщутся часы, карандаш, вексель, и голым новозеландцем, чьё богатство — дубинка, копьё, циновка да местечко под навесом, чтобы ночью укрыться от дождя! Однако попробуйте сравнить, кто из них более здоров, и вы увидите, что белый утратил свою первобытную силу. Если путешественники говорят правду, у дикаря рана от палаша через день-другой зарастает и плоть вновь смыкается, точно бы удар пришёлся в незастывшую смолу, а ведь белого такой удар отправит на тот свет. Цивилизованный человек придумал экипаж, но разучился пользоваться своими ногами. Изобретённые им подпорки держат его, но он лишился поддержки собственных мускулов. Он располагает прекрасными часами женевской работы, но тщетно ждать от него умения определять время по солнцу. У него есть гринвичский морской атлас, и, уверенный, что при необходимости можно почерпнуть оттуда нужные сведения, он не утруждает себя знанием хотя бы одной небесной звезды. Он не замечает солнцестояния и едва способен понять, что такое равноденствие; весь яркий календарь года он держит в уме, не ведя счёта дням. Благодаря записным книжкам слабее стала его память, библиотеки пагубно сказались на его умении быстро соображать, страховые общества привели к увеличению несчастных случаев, и можно серьёзно поразмыслить над тем, не затруднили ли нашу жизнь машины, не понесли ли мы потерь от утончённости нашего быта, потерь в отпущенной нам энергии, не лишило ли нас опутанное системой учреждений и форм христианство той стойкости, которую даёт нам дикая жизнь? Ведь каждый стоик был стоиком, а покажите мне христианина в христианском мире? Если взять моральные качества, то и здесь прогресс не более очевиден, чем в физическом облике человека. В наш век нет людей более замечательных, чем те, что жили до нас. Возьмите великие умы первых и последних веков истории, и вас поразит сходство; с другой стороны, в XIX столетии никакое развитие наук, искусств, религии, философии не привело к тому, чтобы появились герои более достойные, нежели те, о которых повествовал двадцать веков тому назад Плутарх, или те, которые жили за три-четыре века до нас. Прогресс рода человеческого не временем измеряется. Фокион, Сократ, Анаксагор, Диоген — люди великие, но они не оставляют после себя подобных себе. Те, кто подлинно достоин быть причисленным к этой категории, не примет их имени, но будет вполне самостоятельным человеком и в свою очередь положит начало новой категории людей. Искусства, практические успехи того или иного периода истории — лишь его внешняя оболочка, не они дают людям силу жить. Когда появляется более совершенная машина, вред, который она способна принести, может оказаться ничуть не меньшим, чем её практическая польза.

As our Religion, our Education, our Art look abroad, so does our spirit of society. All men plume themselves on the improvement of society, and no man improves. Society never advances. It recedes as fast on one side as it gains on the other. It undergoes continual changes; it is barbarous, it is civilized, it is christianized, it is rich, it is scientific; but this change is not amelioration. For every thing that is given, something is taken. Society acquires new arts, and loses old instincts. What a contrast between the well-clad, reading, writing, thinking American, with a watch, a pencil, and a bill of exchange in his pocket, and the naked New Zealander, whose property is a club, a spear, a mat, and an undivided twentieth of a shed to sleep under! But compare the health of the two men, and you shall see that the white man has lost his aboriginal strength. If the traveller tell us truly, strike the savage with a broad axe, and in a day or two the flesh shall unite and heal as if you struck the blow into soft pitch, and the same blow shall send the white to his grave. The civilized man has built a coach, but has lost the use of his feet. He is supported on crutches, but lacks so much support of muscle. He has a fine Geneva watch, but he fails of the skill to tell the hour by the sun. A Greenwich nautical almanac he has, and so being sure of the information when he wants it, the man in the street does not know a star in the sky. The solstice he does not observe; the equinox he knows as little; and the whole bright calendar of the year is without a dial in his mind. His note-books impair his memory; his libraries overload his wit; the insurance-office increases the number of accidents; and it may be a question whether machinery does not encumber; whether we have not lost by refinement some energy, by a Christianity entrenched in establishments and forms, some vigor of wild virtue. For every Stoic was a Stoic; but in Christendom where is the Christian? There is no more deviation in the moral standard than in the standard of height or bulk. No greater men are now than ever were. A singular equality may be observed between the great men of the first and of the last ages; nor can all the science, art, religion, and philosophy of the nineteenth century avail to educate greater men than Plutarch's heroes, three or four and twenty centuries ago. Not in time is the race progressive. Phocion, Socrates, Anaxagoras, Diogenes, are great men, but they leave no class. He who is really of their class will not be called by their name, but will be his own man, and, in his turn, the founder of a sect. The arts and inventions of each period are only its costume, and do not invigorate men. The harm of the improved machinery may compensate its good.

Общество похоже на волну. Волна набегает на берег, но вода, из которой она состоит, не движется. Частица не может подняться из глубин к вершине и остаться той же самой. Общее движение — только иллюзия. Люди, из которых состоит сегодня нация, завтра умрут, и их опыт умрёт вместе с ними. Поэтому доверие к Собственности, в том числе и доверие к правительству, стоящему на её страже, тоже говорит о недостатке доверия к себе.

Society is a wave. The wave moves onward, but the water of which it is composed does not. The same particle does not rise from the valley to the ridge. Its unity is only phenomenal. The persons who make up a nation to-day, next year die, and their experience with them. And so the reliance on Property, including the reliance on governments which protect it, is the want of self-reliance.

Итак, поставь себе на службу всё, что называют Судьбой. Большинство людей играют с ней в азартную игру, и с каждым поворотом её колеса кто-то приобретает всё на свете, а кто-то всё теряет, но ты научись считать эти приобретения незаконными и не стремись к ним, ты отдайся служению Делу и Пользе, этим канцлерам Всевышнего. Отдайся Воле, трудись, приобретай, и ты сумеешь сковать движение колеса Случая и не будешь страшиться нового его поворота.

So use all that is called Fortune. Most men gamble with her, and gain all, and lose all, as her wheel rolls. But do thou leave as unlawful these winnings, and deal with Cause and Effect, the chancellors of God. In the Will work and acquire, and thou hast chained the wheel of Chance, and shalt sit hereafter out of fear from her rotations.

Перевод

А. М. Зверев, 1982.

Об эссе

	Эссе является родом евангелия буржуазного индивидуализма. <…> Этот и другие «опыты» Эмерсона в большой мере ответственны за характерный порок американской буржуазной культуры — стремление украшать неприглядную практику «словесностью» в духе высоких моральных идеалов.
	— Абель Старцев

Фетишам накопительства, грубого материального успеха, мертвящей бездуховности Эмерсон в «Доверии к себе» противопоставляет идеал нравственного самоусовершенствования коренной принцип своего этического индивидуализма. Однако этическая программа Эмерсона, возвеличивающая отдельную личность <…> носила противоречивый характер. Здесь Эмерсон выразил свою веру в идеальную демократию, с которой был связан его аболиционизм, сближавший философа с наиболее радикальными кругами американского общества.

— Борис Гиленсон, А. Шемякин