Александр Исакович Мирер

Алекса́ндр Исаа́кович Ми́рер (2 мая 1927— 18 июля 2001) — советский и российский писатель-фантаст, литературовед, критик и переводчик. Почти все критические и литературоведческие произведения опубликовал под псевдонимом А. Зеркалов.

Александр Мирер

Статья в Википедии

Цитаты

	— Иридомирмекс, — оживлённо сказал попугай. Он почесал грудку и приготовился к интересной беседе, но Алёнка сказала ему: — Цыц, бездельник! Давно известно, что никакой это не иридомирмекс, а Мирмекатерренс сапиенс демидови. Он только похож на огненного. — в полной версии «Дождь в Лицо» (1989) нет последнего предложения
	— «Будет хороший день!», 1965

	— Хорошо быть муравьём — коллективная ответственность… Бегай по краю тарелки и воображай, что держишь курс на Полярную звезду. <…> Муравей лупит по кругу, а думает, что бежит прямо. — часть вторая
	— «Главный полдень», 1969

	— Это нам как два когтя обкусить. — часть вторая
	— «Дом скитальцев», 1976

Статьи

Важнее всего то, что Стругацкие опрокинули устоявшееся мнение о целях и возможностях научной фантастики, открыв возможности, органически ей присущие, но словно бы забытые другими авторами. <…> Таково открытие Стругацких; сюжет задаётся проблемой выбора, а не наоборот, и поэтому стремительное фантастическое действие не проносит читателя мимо простых человеческих чувств, мимо внутреннего мира героев — оно раскрывает души людей, оно само определяется их душевными качествами. Такая смена приоритетов оказалась необыкновенно продуктивной и привела к неожиданным, я сказал бы даже — к парадоксальным результатам. Индивидуум вышел на передний план, но отнюдь не заслонил собой большой мир, социальную структуру, ибо вместе с человеком на авансцену вышла мысль. Мысль — постоянная спутница чувства; мышление — обязанность, иначе невозможен верный этический выбор. Безмысленный человек аморален — постоянно повторяют Стругацкие. <…> В «Жуке» горечи нет. Коллизия «один человек или весь мир» — так, как она развёрнута Стругацкими — выдвигает на передний план две непреходящие ценности: человеческую жизнь и цивилизацию. Не «или», а «и»! Если Экселенц совершил страшную ошибку, убив Абалкина, то лишь под влиянием огромного чувства ответственности за всю Землю. Но главное, что его оправдывает, — безрезультатные муки выбора, которые он испытывал на протяжении сорока лет, ужасающие муки страха за человечество, борьба разума и совести. И если он всё-таки ждал буквально до последней секунды, то лишь потому, что единичная человеческая жизнь была для него ценностью, соизмеримой с ценностью всего человечества. <…> Постоянные читатели Стругацких знают, что эти авторы стараются везде, где можно, написать слово «учитель» с большой буквы. <…> Наверно, самая страшная деталь «Второго нашествия» то, что антигерой Стругацких учил детей. Боже мой, скольких искалечил на своём веку этот робкий скромный, и в некотором роде неплохой человечек!.. <…> Для [человека] писатели требуют счастья — счастья заработанного, счастья творческого, счастья справедливого.

— «Долг мысли»

	Булгаков был настолько проницателен, что смог оценить жилищный кризис как бедствие самостоятельное, фундаментальное, долгое и чреватое новыми бедами.
	— «„Душу и ум теснят“. Социологические размышления Михаила Булгакова

	Фантастика — самый честный и наблюдательный свидетель на суде истории.
	— «Наперекор судьбе»

Шестидесятые годы остались в моей памяти как прекрасные — благодаря Ариадне Громовой, этой маленькой, застенчивой, отчаянно близорукой женщине. Во всяком случае, так кажется теперь. Можно было прийти в квартиру над Зоопарком, по которой расхаживал огромный вальяжный кот и где постоянно бывали интересные люди, а из окна был слышен львиный рык или крики павлинов. Там мы собирались на «посиделки» — поболтать, друг на друга посмотреть и выпить. Маленькая квартира с книжными полками вместо стен и перегородок была большим домом Фантастики. <…> туда однажды примчался из театра Высоцкий, чтобы спеть Станиславу Лему <…> «Протопи ты мне баньку по-белому» и «Охоту на волков». Володя был очень болен, петь ему было нельзя, и он спел всего две песни, но непроницаемый европеец пан Станислав Лем закрылся рукой и заплакал…

— там же

Сегодня нам кажется, что Стругацкие были всегда, и вот уже немолодые люди говорят мне: «А я вырос на Стругацких!». И когда я спрашиваю: «Извини пожалуйста, но тебе за пятьдесят, как ты мог на Стругацких вырасти?» он совершенно спокойно отвечает: «Они меня перевернули!» <…> Надо сказать, что, очевидно, главная черта Аркадия Натановича — это рыцарственность. За много лет я как-то не сумел подобрать лучшего слова. Он удивительно мягкий человек, несмотря на внешние всевозможные офицерские штучки и приёмчики. Иногда даже его мягкость доходит до анекдотов. <…> я практически не слышал, чтобы Аркадий Натанович говорил о прочитанных вещах плохо. Для того, чтобы добиться от него какого-то критического мнения, надо его очень сильно раскачивать, надо уходить, возвращаться к разговору опять, снова… наконец он с крайней неохотой скажет: «Да, это в общем-то плохо, это лучше бы и не печатать». <…> И всегда, когда братья Стругацкие появляются в литературном кругу, или заходит разговор о них, создаётся очень странное перекошенное поле напряжения. Допустим, идёт какой-то литературный банкет, собрались почтенные люди, все сидят надуваются и отдуваются. Внезапно какой-то человек из другого мира — вроде меня — начинает им объяснять, что Стругацкие — это чрезвычайно значительное явление в нашей литературе, причём он это говорит как что-то само собой разумеющееся. И вот здесь сейчас же всё начинает напрягаться, перекручиваться, лица становятся фантомными, какие-то гримасы на них странные выползают, улыбки абсолютно неестественные, как из пластилина налепленные на рожи. Почему? Да потому что, с одной стороны: «Как же так — какая-то гнусная фантастика пользуется популярностью и её защищает несомненно интеллигентный человек, который сидит за нашим столом и, очевидно, сидит на каком-то основании?» Во-вторых, «А чего о них говорить, когда в «Литературной газете» за последние годы о них ничего не было?!» А с другой стороны «Избранные сочинения» почтенного автора, сидящего напротив меня, почему-то в библиотеках никто не спрашивает, чистые формуляры, а книг Стругацких давно уже нет — растащили… Всё это чудовищно сложно — больная советская жизнь выходит здесь на какую-то экстремальную точку. Потому что не только уродство властных структур и указаний чувствуется, а ещё и эти наглядно искалеченные души — вот они, сидят за столом.

— «Непрерывный фонтан идей»

	В «Улитке на склоне» <…> абсурд[ное] <…> всемогущество секса [в Управлении] полностью симметрично с абсурдом полного отказа от него — в «лесной» части.
	— послесловие к роману

Статьи о произведениях

• См. в отдельной категории