Цитаты о «Похождениях бравого солдата Швейка во время мировой войны»

Цитаты о романе Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны».

Цитаты

	Анкетный вопрос: «Что Вы понимаете под термином „пролетарская литература“?» — Считаю «Похождения бравого солдата Швейка», книгу, проникнутую пролетарскими взглядами и чувствами, величайшим достижением чешской пролетарской литературы.:с.54
	— Иван Ольбрахт, 1931

	Для меня «Похождения» Гашека — такое произведение, где реальными людьми, подлинными фактами и событиями управляет свободная фантазия, творческая сила юмора, что является выражением настоящей свободы человека, подлинной власти над настоящими людьми, фактами и событиями, что не приемлет мира с его фантастически дурацкими противоречиями и полна решимости этот мир переменить.:с.189
	— Йиндржих Гонзль, ответ на анкету театра D 35 «Кем является для вас Ярослав Гашек?», 1935

	Швейк — произведение мировое. Если бы Чехословакия имела только Гашека, то уже тем внесла в мировую сокровищницу вклад вечной ценности.
	— Жан-Ришар Блок

	Если бы кто-нибудь предложил мне выбрать из художественной литературы нашего века три произведения, которые, на мой взгляд, относятся к мировой литературе, то в качестве одного из таких произведений я выбрал бы «Похождения бравого солдата Швейка».:с. 151 — возможно, более точный перевод: «три произведения, которые в нашем столетии создали мировую литературу»
	— Бертольт Брехт, дневник

Естественное, инстинктивное чувство реального проявляется здесь с истинно чешской радостной полнотой, и можно было бы привести ещё бесконечно много цитат, рисующих маленького чешского человека с пражской периферии в характерном для него окружении и свидетельствующих о симпатии автора ко всем этим сутенёрам и воришкам, которая вызвана не только тем, что их преследует закон, но и самим их личным обаянием.

— Ярослав Дурих, эссе о романе

	Гашек и Швейк «слезоточивым газом» смеха сражаются против всего, что достойно осмеяния, — против реакции, за лучший мир. Читая Швейка, смейтесь, но при этом не забывайте думать.:с.231
	— Эгон Киш

	Скорее найдём в «Швейке» сложные предложения опрощённые, чем вычурные. Гашек явно не хочет воздействовать на читателя оригинальными выражениями, привлекать его внимание формой. <…> Не морализирование, но конкретное изображение действительности без возвышенных слов и вымученной вычурности.
	— Франтишек Данеш, «Опыт изучения языка и слога «Похождений бравого солдата Швейка» Гашека», 1954

Книга о бравом солдате Швейке легла перед человечеством незавершённой. Но произошла необыкновенная вещь. После смерти Гашека её стали дописывать <…>. Швейк как бы вышел из книги, он стал ходить по родной земле, подмечать недостатки — всё недостойное, несправедливое, заслуживающее едкой сатиры и бичевать его острым смехом. Появились новые и новые приключения Швейка. И замечательно, что безымянные авторы (их много, и они множатся) усвоили себе и любимый приём Гашека — приводить в речах Швейка неисчерпаемые параллели и подобия ко всякому данному случаю. Так сам чехословацкий народ продолжает роман своего любимого писателя. И незавершённость «Швейка» становится на глазах современников Гашека истоком новой бессмертной народной словесности.

— Мариэтта Шагинян, «Ярослав Гашек», 1958

О предстоящем появлении первых выпусков автор оповестил вместе со своими друзьями в озорных буффонадных афишах, которые были расклеены весной 1921 года в плебейских районах Праги и выставлены в окнах городских трактиров. Текст, выдержанный в духе весёлой мистификации и розыгрыша, помимо всего прочего, <…> призывал читателей «выбросить из своих библиотек „Тарзана в джунглях“ и разные дурацкие переводы уголовных романов» и «приобрести новаторский образец юмора и сатиры». Книга Гашека объявлялась «революцией в чешской литературе». Едва ли в Чехословакии был тогда хоть один человек, который, читая такие афиши, мог предполагать, что эта шуточная реклама вскоре окажется не такой уж далёкой от истины.

— Сергей Никольский, «Парадоксы сатирика», 1977

Роман «Похождения бравого солдата Швейка», может быть, потому так и увлекает читателя, что помимо собственно литературных способов воздействия в него встроен механизм игры <…> в отгадывание. Это-то соединение возможностей, свойственных литературе и игре, и порождает особую атмосферу романа, которая прекрасно доносит вместе с тем и стихию насмешливого полускрытого неповиновения масс верхам. Читателю дано самому, непосредственно ощутить эту атмосферу, окунуться в неё. <…> В чём же самобытность и незаменимость образа Швейка, новизна и оригинальность поэтики комической эпопеи чешского писателя, которую иногда называют библией юмора? Думается, что часть ответа на этот вопрос заключается как раз в том, что никто до Гашека не воплотил с такой художественной силой стихию комической мистификации и юмористического розыгрыша в качестве одного из главных принципов повествования и семантической структуры в масштабах целой эпопеи. <…> Гашек создал не только новый комический тип, но и во многом новую художественно-повествовательную систему.:с.72-74 <…> Швейк — своего рода антинаполеон. Конечно, и к этому общее содержание комической эпопеи чешского писателя не сводится. Оно простирается дальше. Автор вскрыл и покарал смехом абсурдность многих отношений в современном мире, их бесчеловечность и фальшь, выставил на осмеяние целую систему мифов и ложных символов, прикрывающих и маскирующих ненормальность этих отношений. И сделал это, как не сумел никто другой на свете.:с.149 — кроме последнего абзаца — развитие распространённой в гашековедении мысли

— Сергей Никольский, «История образа Швейка. Новое о Ярославе Гашеке и его герое», 1997

1920-е

	Напишу Швейка. Начал я это в России, но ничего с собой не привёз. Напишу всё снова.
	— Ярослав Гашек, слова Ярмиле Гашековой

	Пишу Швейка. Все эти годы эта тема не отпускала меня. На фронте. В России. Всюду.:с.134
	— Ярослав Гашек, слова Ярмиле Гашековой, 1921

	Первая чешская книга, переведённая на все языки мира! Лучшая юмористически-сатирическая книга мировой литературы! <…> Самая дешёвая чешская книга! Победа чешской книги за границей! Первый тираж 100 000 экземпляров!»:с.133
	— Гашек или Франта Зауэр, одна из больших чёрно-жёлтых афиш рекламы первого выпуска, начало марта 1921:с.42

	[Однажды в конце февраля 1921] они с Зауэром явились домой в добром настроении. Смеялись, обнимались, и Ярослав сказал, что ему в голову пришла хорошая мысль. Он будет [опять] писать о бравом солдате Швейке, <…> но тут же провозгласил, что на сей раз это будет нечто совершенно другое, настоящая литература. «Посмеюсь в своей книге над всеми дураками, а заодно докажу, каков наш настоящий характер и что он может». На другой день после обеда Гашек начал писать, а Франтишек Зауэр ходил за пивом для него. Ярослав писал очень быстро, сразу набело, а когда у него начинала болеть рука, диктовал Зауэру. Оба при этом совершенно увлекались и забывали про пиво. Писали всю ночь.
	цитата Гашека: Vysměju se všem těm pitomcům, a zároveň ukážu, jaká je naše pravá povaha a co dokáže.
	— Александра Львова

• см. рецензию Ивана Ольбрахта, 1921

	Наполовину мать «Швейка» — Россия», эмбрион Швейка — уже в легионерских зарисовках, созданных на заре легионерской идиллии, юморески из Бугульмы уже чистокровно швейковские.
	— Юлиус Фучик, «Зачатие бравого солдата Швейка», 1925

	«Швейк» — это самое совершенное лекарство против мизантропии, чем он существенно отличается от всех других книг. — подводя итоги читательской анкеты «Годится ли чтение „Швейка“ на необитаемом острове?» в газете «Трибуна»
	— Юлиус Фучик, 1926

	«Бравый солдат Швейк» станет когда-нибудь хрестоматийным произведением и преподаватели истории будут на нём демонстрировать разложение класса буржуазии и буржуазной армии, которая была её последним козырем.
	— Юлиус Фучик, «Война со Швейком», 1928

1960-е

Решительное осуждение Гашеком войны отнюдь не делает из него отвлечённого пацифиста, в которого его пытались превратить некоторые фальшивые доброжелатели: боевой дух «Швейка» выражает непримиримую вражду к национальному и социальному гнету и недвусмысленно свидетельствует о том, как автор романа относился к национально-освободительным и гражданским войнам. <…> Предчувствием грядущего революционного взрыва насыщены разговоры главных и эпизодических персонажей романа.

— Николай Еланский, «Раннее творчество Ярослава Гашека»

• см. Софья Востокова, «Ярослав Гашек» (глава 5), 1964

	… неувядающая актуальность этой книги заключается не только в её обличительной направленности. Она — в самих безмятежно-добродушных голубых глазах Йозефа Швейка. В этом неувядающем оптимизме Швейка — национальный вклад не раз восстававшего из мёртвых чешского народа в сокровищницу общечеловеческого опыта.
	— Олег Малевич, «Послужной список Йозефа Швейка», 1967

1980-е

• см. Николай Еланский, «Ярослав Гашек» (глава II), 1980

… в романе более полутора сот вставных рассказов (подавляющую часть их рассказывает Швейк). Каждый из них, по сути дела, не что иное, как предельно сжатая комическая новелла со своим сюжетом и неожиданной развязкой. Практически любой из рассказов мог бы быть развёрнут в самостоятельное, более пространное повествование. Эти вставные новеллы — своего рода произведения в произведении, которые нанизаны, иногда целыми гроздьями, на основной сюжет романа, вставлены в монологи и диалоги героев. Невольно приходят на память «Сказки тысячи и одной ночи», сказания о Ходже Насреддине, цикл повествований о Тиле Уленшпигеле, «Декамерон» Боккаччо и т. д. Однако почти каждое из таких произведений представляет собой целый свод сказаний, которые накапливались в течение длительного времени, иногда даже на протяжении веков. Отбирались и оттачивались истории и сюжеты. Не одно поколение принимало участие в этой творческой деятельности. Даже в тех случаях, когда речь идёт о произведениях подобного рода, созданных писателями (Боккаччо, Шарль де Костер), авторы обычно использовали большой фонд источников, имеющих свою историю и традицию. Гашек, как это ни удивительно, всю работу от начала и до конца выполнил один. Тщетно было бы искать конкретные фольклорные или литературные источники его сюжетов или образа Швейка. Их практически не существует, хотя роман и наполнен атмосферой народного смеха. Какая же нужна была напряжённая работа мысли и воображения, какая степень интенсивности творческого процесса, какая способность вжиться в стихию народного юмора, чтобы создать эту комическую эпопею, которая выдерживает сравнение не только с выдающимися сатирическими произведениями мировой литературы, но и с лучшими анонимными творениями мирового фольклора! <…> Главное в художественной структуре романа — конфронтация норм поведения, внушаемых верхами, и представлений низов, выворачивающих официально предписанную мораль наизнанку. <…> В романе звучит сотрясающий смех низов, который сопровождает крушение этого мира. Социальные верхи предстают в произведении во всём блеске напыщенности и фальши.

— Сергей Никольский, «Ярослав Гашек», 1982

Неоспоримым фактом гашековской судьбы остаётся то, что участие в революции, хоть оно и «отвлекло» гениального прозаика от литературы, по праву принадлежит к самым звёздным дням его жизни и творчества. <…> Влияние именно этих лет на «дозревание» бравого солдата Швейка сегодня вне дискуссий. Ибо только после своих практических красноармейских университетов мог Ярослав Гашек высказать такое проникновенное, страстное осуждение империалистической войны, какое он высказал в первой части своего гениального романа о бравом солдате Швейке <…>. Роман разоблачает милитаризм, несправедливую, агрессивную войну. Империализм в нём не только подвергнут осмеянию, но и вызывает презрение. Писатель подчёркнуто выпячивает его уродства, срывает с него фарисейскую маску. Это завещание Гашека-гуманиста направлено против уродливых и чудовищных сил милитаризма, за мир, избавленный от лицемерного мещанства и клерикального мракобесия. Именно этой борьбе он отдал без остатка весь свой замечательный талант.

— Зденек Горжени, «Ярослав Гашек — журналист», 1983

С момента своего появления Швейк и его похождения служили своего рода лакмусовой бумажкой, с помощью которой проявлялась идеология исследователей и критиков. Причины, по которым официальная литературная критика отказывалась считать роман Гашека явлением художественной литературы, коренятся не только в способе литературного оформления жизненного материала, но и во взгляде на основные вопросы творчества. — см. эту книгу полностью

— Радко Пытлик, «Швейк завоёвывает мир», 1983

Мир согласно Кафке: канцеляризованный мир. Причём канцелярия здесь не социальный феномен в ряду других, а сущность мира. Именно в этом коренится сходство (сходство забавное, неожиданное) между герметизмом Кафки и общедоступностью Гашека. Гашек в «Бравом солдате Швейке» описывает армию не как квинтэссенцию австро-венгерского общества (как реалист или критик социального строя), а как современную версию мира. Подобно правосудию у Кафки, армия Гашека всего лишь огромный бюрократический институт, армия-администрация, в которой прежние военные ценности (храбрость, хитрость, ловкость) больше не имеют значения. — «Заметки по поводу „Лунатиков“»

— Милан Кундера, «Искусство романа», 1986

2010-е

Швейк — это сегодня одно из тех произведений литературы, о котором все говорят, но далеко не все его читали. Швейк сейчас воспринимается как классическое произведение со всеми вытекающими последствиями. Все чехи знают, о чём Швейк, но очень многие об этом знают только понаслышке, многие книгу не читали. Швейк превратился в своего рода миф. Как и Дон Кихот. Никто не читал Дон Кихота, но все знают, что для него характерно. Как ни странно, в самом романе Швейк не самое главное, роман не о нём. Швейк как литературный герой является для Гашека инструментом, как показать мир вокруг. Если изъять Швейка из его среды, из военного времени, этого жестокого мира, тогда Швейк превращается в нечто совершенно другое, чем в произведении Гашека. <…> Сначала Швейка воспринимали как провокацию, как что-то неприличное или как неуместный юмор. В межвоенное время воспоминания о Первой мировой были ещё живы, и следовательно реакции на Швейка были более эмоциональны, что логично. Только постепенно взяло вверх мнение, что это настоящее литературное произведение, а не какая-то развлекательная писанина. После Второй войны <…> Гашека воспринимали как автора левой политической ориентации, это был большой плюс. Своё сыграл тот факт, что Гашек после Октябрьской революции перешёл на сторону большевиков. Тогда Швейк наконец попал в школьные учебники. Однако, Швейк никакой не официоз, и в контексте того времени он был достаточно провокационным произведением — популярность романа набирала обороты. <…> Сегодня Гашек и его Швейк заняли позицию произведения обязательной школьной программы. Верьте или нет, но, будучи преподавателем, я встретил будущую учительницу чешской литературы, которая в возрасте 25 лет даже не подозревала о существовании такого романа, как «Похождения бравого солдата Швейка». Пришло молодое поколение, которое на своём пути со Швейком разминулось». <…> Я думаю, что о «Похождениях бравого солдата Швейка» как о романе уже дискуссии не ведутся. Думаю, что книгу оценит тот, кто сможет её прочитать <…> непредвзято. Это чешской публике даётся нелегко. В этом смысле иностранцам легче, потому что они подходят к роману без предрассудков, без заранее сформировавшегося мнения. Любой чех знает большинство комичных ситуаций и высказываний ещё до того, как впервые берёт книгу в руки. <…> Поверьте, что и иллюстрации сильно действуют. Американское издание с иллюстрациями Зденека Сейдла с первого же взгляда производит другое впечатление, чем чешское с картинками Йозефа Лады. К сожалению, если наши издатели заказывают новые иллюстрации, то результат бывает плачевный. Последний иллюстратор даже публично признал, что Швейка не читал. <…> иллюстрации Йозефа Лады сейчас воспринимаются совершенно по-другому, чем в то время, когда их Лада создавал. Если сравнить работу Лады с работами того времени, вы поймёте, что в своё время это был провокационный стиль, наивизм тогда совсем не был в моде. Сегодня же Лада ассоциируется с идиллическими картинами чешской деревни, иллюстрациями к детской литературе, и его иллюстрации к Швейку воспринимаются в том же духе. К этому добавляются пивные «У Швейка», вся пивная атрибутика, и в результате складывается образ Швейка, отдалённый от романа.

— Павел Яноушек, 2013

Подвиг, совершенный Петром Григорьевичем Богатырёвым, чудесен и трогателен и сравним ну разве только с аналогичным рукотворным чудом мастеров Звёздочкина и Малютина, сумевших переработать японских буддийских кукол Дхарма в исконную «наше всё» — русскую матрёшку. Остаётся только поклониться. Но не согласиться. Потому что нет в этом невероятном, невообразимом, невозможном превращении чешской книги в русскую исторической справедливости. Всё-таки человек, всю жизнь подписывавшийся Митя (Míťa), <…> был и оставался самим собой. Чехом. Настоящим, подлинным. И роман его — не русский, а чешский, в высшей, самой последней степени. По духу и по фактуре. Хотя и полон чудесных русизмов вроде словосочетания «горизонтальная радость».

— Сергей Солоух, «Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека „Похождения бравого солдата Швейка“» («Горизонтальная радость», предисловие), 2013

… [глава вторая четвёртой части] фактически самым лаконичным и наглядным образом обнажает суть того, что получилось у Гашека. Роман перевоспитания. Перевоспитания человека идеального, книжного, толстовского и гордого — в смиренного, слабого, безнадёжно уставшего, но истинного. И кем? Самой жизнью, олицетворённой в круглой морде грязноватого, подловатого, но всегда правого и никогда не унывающего идиота Швейка. Большой роман весь целиком о том, как перевоспитывается благородный офицер Лукаш, а [эта] глава — концентрат идеи, приложенной к чистой душе военного попа Яна Мартинца. — к гл. XIV книги первой

— Сергей Солоух, «Комментарии к русскому переводу…»