Филиал (повесть)

«Филиал» — повесть Сергея Довлатова 1987 года. Американская линия сюжета описывает международную конференцию «Русская литература в эмиграции: Третья волна», прошедшую в мае 1981 в Лос-Анджелесе, любовная линия — фрагменты ненапечатанного романа «Пять углов». Некоторые мысли — из записных книжек, опубликованных позже как «Соло на IBM».

Цитаты

Час в нью-йоркском сабвее. Ежедневная психологическая гимнастика. Школа выдержки, юмора, демократии и гуманизма. Что-то вроде Ноева ковчега. Здесь самые толстозадые в мире полицейские. Самые безликие менеджеры и клерки. Самые темпераментные глухонемые. Самые шумные подростки. Самые вежливые бандиты и грабители. Здесь вас могут ограбить. Однако дверью перед вашей физиономией не хлопнут. А это, я считаю, главное.

Мы не должны писать, что религиозное возрождение с каждым годом ширится. Что социалистическая экономика переживает острый кризис. И так далее. Все это мы писали сорок лет. За это время у нас сменилось четырнадцать главных редакторов. А социалистическая экономика все ещё жива. — Но она действительно переживает кризис. — Значит, кризис — явление стабильное. Упадок вообще стабильнее прогресса. <…> — Не пишите, что Москва исступленно бряцает оружием. Что кремлёвские геронтократы держат склеротический палец… Я перебил его: — На спусковом крючке войны? — Откуда вы знаете? — Я десять лет писал это в советских газетах. — О кремлевских геронтократах? — Нет, о ястребах из Пентагона.

Я давно заметил: когда от человека требуют идиотизма, его всегда называют профессионалом.

— У меня есть граммов двести водки. Не здесь, а в Париже. За телевизор спрятана. Поверьте, я физически чувствую, как она там нагревается. — прилетел на конференцию из Парижа

Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились. А я даже курить и то чуть не бросил. Хорошо, один поэт сказал мне: — Если утром не закурить, тогда и просыпаться глупо…

Я даже молчание записал на плёнку. Причём варианта три или четыре. Благоговейное молчание. Молчание с оттенком недовольства. Молчание, нарушенное возгласом: «Посланник КГБ!» Молчание плюс гулкие шаги докладчика, идущего к трибуне. И так далее. Допустим, я веду свой репортаж. И говорю, что было решено почтить кого-нибудь вставанием. <…> А дальше я в сценарии указываю: «Запись. Тишина номер один». Ну и тому подобное.

Почвенники испытывали взаимное отвращение, но действовали сообща. Либералы были связаны взаимным расположением, но гуляли поодиночке. <…> Почвенники не владели английским и заявляли об этом с гордостью. Либералы тоже не владели английским и стыдились этого. <…> В тюремных камерах они жили дружно. На воле им стало тесновато. И всё-таки они похожи. Как почвенники, так и либералы считают американцев глупыми, наивными, беспечными детьми. Детьми, которых необходимо воспитывать. Как почвенники, так и либералы высказываются громко. Главное для них — скомпрометировать оппонента как личность. Как почвенники, так и либералы с болью думают о родине. Но есть одна существенная разница. Почвенники уверены, что Россия ещё заявит о себе. Либералы находят, что, к величайшему сожалению, уже заявила.

— Главное — не обижайте Ковригина. <…> Вы можете разгорячиться и обидеть Ковригина. Не делайте этого. — Почему же я должен разгорячиться? — Потому что Ковригин сам вас обидит. <…> — Почему же Ковригин должен меня обидеть? — Потому что Ковригин всех обижает. Вы не исключение. В общем, не реагируйте, Ковригин страшно ранимый и болезненно чуткий. — Может, я тоже страшно ранимый? — Ковригин — особенно. Не обижайте его. Даже если Ковригин покроет вас матом. Это у него от застенчивости… — парафраз о Науме Коржавине из «Литература продолжается»

К преподавателям я относился с любопытством, но без должного уважения. Вряд ли кто-то из них меня запомнил. Хотя однажды латинист Бобович спросил перед началом занятий: — А где Далматов? — На соревнованиях, — ответил мой друг Эля Баскин. (За час до этого мы с ним расстались возле пивного бара.) — Какой же вид спорта предпочел этот довольно бездарный молодой человек? — Далматов — известный боксёр. — Вот как, — задумчиво протянул Бобович, — странно. Очень странно… Ведь он совершенно не знает латыни.

У нас есть свобода и молодость. А свобода плюс молодость вроде бы и называется любовью.

Я совершенно убеждён, что можно покорить любую женщину, без конца фотографируя её.

Контрабас лежал на боку. Он был похож на гигантскую выдернутую с корнем редьку.

Запомните, — сказала Тася, — это большая честь для мужчины, когда его называют грубым животным.

Цесарки разноцветным оперением напоминали деревенских старух. Уссурийский тигр был приукрашенной копией Сталина. Орангутанг выглядел стареющим актёром, за плечами у которого бурная жизнь. <…> Аллигатор <…> казался маленьким и безобидным, словно огурец в рассоле. Его хотелось показать дерматологу.

Женщины не любят тех, кто просит. Унижают тех, кто спрашивает. Следовательно, не проси. И по возможности — не спрашивай. Бери, что можешь сам. А если нет, то притворяйся равнодушным. — вариант трюизмов

Мы прошли вдоль залива. <…> Возможно, ей хотелось быть там, где звучит эстрадная музыка. Где раздаётся напряженный стук волейбольного мяча. Где медленно, как леопарды в джунглях, бродят рыхлые юноши. Они втягивают животы, расставляют локти, короче, изнемогают под бременем физического совершенства.

Девушка между тем свободно расположилась на одеяле. Мне оставалось лишь сесть на горячий песок. Во избежание ненужной близости, которая противоречила моим спартанским установкам. Наступило молчание. Затем Тася неуверенно выговорила: — Такой прекрасный день может закончиться грозой. Я приподнялся, чтобы узнать, не собираются ли тучи. Туч не было, о чем я с радостью и возвестил. И снова наступила тишина. Я молчал, потому что родился в бедном семействе. А значит, я буду небрежным и сдержанным. И прежде чем действовать, буду узнавать — во сколько мне это обойдётся?

Было ясно — девушке импонирует нечто грубое во мне. Проблески интеллекта вызывают её раздражение. Возможно, Тася претендовала на роль духовной опекунши. То есть ждала от меня полного идиотизма. А я невольно разрушал её планы.

А я и рад бы не спрашивать. Но уже знаю, что буду спрашивать до конца. Причём на разные лады будет варьироваться одно и то же: — Значит, я у тебя не первый? Вопрос количества тогда стоял довольно остро. Лет до тридцати я неизменно слышал: — Ты второй. Впоследствии, изумлённый, чуть не женился на девушке, у которой, по её заверениям, был третьим.

В борьбе с абсурдом <…> реакция должна быть столь же абсурдной. А в идеале — тихое помешательство. — вариант распространённой мысли

Элегантность — массовая уличная форма красоты. Вечная ирония — любимое, а главное — единственное оружие беззащитных. <…> Не деньги привлекают женщин. Не автомобили и драгоценности. Не рестораны и дорогая одежда. Не могущество, богатство и элегантность. А то, что сделало человека могущественным, богатыми и элегантным. Сила, которой наделены одни и полностью лишены другие. — варианты трюизмов

Гений противостоит не толпе. Гений противостоит заурядным художникам. — «враждебен <…> посредственности» в «Соло на IBM»

Читая гениальные стихи, не думай, какие обороты больше или меньше удались автору. Бери, пока дают, и радуйся. Благодари судьбу. Любить эту девушку — все, что мне оставалось. Разве этого недостаточно? А я все жаловался и роптал. Я напоминал садовника, который ежедневно вытаскивает цветок из земли, чтобы узнать, прижился ли он.

Человек рождается, страдает и умирает — неизменный, как формула воды Н2О.

Одинокий путник уходит дальше всех.

Наступил последний день конференции. <…> Все единодушно признали, что Запад обречён, ибо утратил традиционные христианские ценности. Все охотно согласились, что Россия — государство будущего, ибо прошлое её ужасающе, а настоящее туманно. Наконец все дружно решили, что эмиграция — её достойный филиал.

Незнакомец охотно пояснил: — Эссе называется «Микеланджело живёт во Флашинге». — Это о чем же? — О творчестве замечательного художника и скульптора, который проживает во Флашинге. Он-то и есть Микеланджело. В нарицательном смысле. — Что за скульптор? Как фамилия? — Туровер. Александр Матвеевич Туровер. — А кто написал эссе? Кто автор? — Эссе написал я, с вашего разрешения. <…> Туровер. Александр Туровер. Александр Матвеевич Туровер… Было ясно, что он всегда представляется именно так. <…> Как будто одной попытки мало. Как будто разом ему не передать всего масштаба собственной личности.

Эмиграция наша — еврейская. Русских среди нас — процента три.

— Глазов с детства находился в оппозиции. В школе был оппозиционером. В техникуме был оппозиционером. В лагере был оппозиционером. Даже среди московских инакомыслящих Глазов был оппозиционером. А именно, совершенно не пил. В эмиграции Глазов тоже был оппозиционером. Во-первых, не знал английского языка. Кроме того, принципиально донашивал скороходовские ботинки. И наконец, регулярно выписывал «Советские профсоюзы».

Прощай, город ангелов. (Хотя ангелов я здесь что-то не приметил.) Прощай, город обескровленных диетой манекенщиц. Город, изготовившийся для кинопробы. Город, который более всего желает нравиться. Я вдруг подумал — уж лучше Нью-Йорк с его откровенным хамством. Там хоть можно, повстречав на улице знакомого, воскликнуть: — Сто лет тебя не видел!.. В Лос-Анджелесе друзья могут столкнуться только на хайвее.