Стивен Крейн

Стивен Крейн (англ. Stephen Crane; 1 ноября 1871 — 5 июня 1900) — американский поэт, прозаик и журналист.

Стивен Крейн

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

	Рана необъяснимо возвышает человека в глазах окружающих. Здоровых людей смущает это незнакомое им и пугающее величие. Рука раненого как будто готова приподнять завесу над всеми тайнами бытия, и тогда муравьи и властители, войны и города, снег и солнечный свет и перо, выпавшее из крыла птицы, — всё обретает свой подлинный смысл. Это могущество как бы одевает ореолом окровавленное тело и нередко заставляет остальных чувствовать своё ничтожество. Товарищи раненого <…> безотчётно боятся, что одно прикосновение пальца может повалить его на землю, ускорить трагическую развязку, мгновенно низринуть его в туманную, серую неизвестность. — перевод: Т. А. Озерская, 1946
	A wound gives strange dignity to him who bears it. Well men shy from this new and terrible majesty. It is as if the wounded man's hand is upon the curtain which hangs before the revelations of all existence--the meaning of ants, potentates, wars, cities, sunshine, snow, a feather dropped from a bird's wing; and the power of it sheds radiance upon a bloody form, and makes the other men understand sometimes that they are little. His comrades <…> fear vaguely that the weight of a finger upon him might send him headlong, precipitate the tragedy, hurl him at once into the dim, grey unknown.
	— «Военный эпизод» (Episode of War), 1899

	Он чувствовал, как его оглушённое сознание шарит в поисках формы и цвета того, что с ним происходит. И удивлялся, почему мучительный страх не вонзается в его душу острым ножом. Он недоумевал, ибо человеческая сущность веками громко твердила, что люди должны бояться того, или этого и что все те, кто не ощущает страха, — это особенные создания, герои. Значит, он — герой. Он испытал то разочарование, которое постигло бы нас всех, если бы мы обнаружили, что сами способны на подвиги, которыми столь восхищаемся в истории и легендах. Так вот, значит, что такое герой! В конце-то концов герои немногого стоят. — перевод: И. Г. Гурова, 1998
	He could feel his dulled mid groping after the form and colour of this incident. He wondered why he did not feel some keen agony of fear cutting his sense like a knife. He wondered at this, because human expression had said loudly for centuries that men should feel afraid of certain things, and that all men who did not feel this fear were phenomena—heroes. He was, then, a hero. He suffered that disappointment which we would all have if we discovered that we were ourselves capable of those deeds which we most admire in history and legend. This, then, was a hero. After all, heroes were not much.
	— «Тайна героизма» (A Mystery of Heroism), 1895

Истинный художник — это человек, рисующий картины своего времени, как он их видит. — вариант трюизма, записанный в дневник Корой Крейн

Поэзия

Не вошедшая в авторские сборники «Чёрные всадники и другие стихи» и «Война добрая». Почти все стихи не озаглавлены, их нумерация соответствует наиболее полному критическому изданию, №№ 119—135 впервые опубликованы в 1957 году.

	Воитель стоял на холме и вызывал на бой звёзды. Маленькая птичка, пролетавшая мимо, Прельстилась султаном на его шляпе и сорвала его.
	A warrior stood upon a peak and defied the stars. A little magpie, happening there, desired the soldier's plume, and so plucked it.
	— «Легенды» (Legends), IV (72), 1896

	Луна не успеет состариться, Как дети перемен падут, Сражённые новыми батальонами — Голубыми батальонами — Пороки и добродетели будут втоптаны в землю, Праведник и жулик погибнут вместе, Меч обрушится по велению слепцов, Направляемый Богом, послушный каждому его кивку. Раскачивающийся, как кадило, стяг Во главе новых батальонов… — 74; заголовок был в первой публикации; во многих посмертных изданиях включалось в «Войну добрую»; голубой цвет был у мундиров армии северян в американской гражданской войне
	The moon shall not be too old When the children of change shall fall Before the new battalions — The blue battalions Mistakes and virtues will be trampled deep A church a thief shall fall together A sword will come at the bidding of the eyeless, The God-led, turning only to beckon. Swinging a creed like a censer At the head of the new battalions…
	— «Голубые батальоны» (The Blue Battalions), июнь 1898

Эй, тощий мой кошель, зачем ты разинул пасть Как прожорливый мальчишка? Мне нечем кормить тебя! Твои щеки всегда были впалыми, Тебе незнакомо чувство гордости, Почему же ты уставился на меня, Как будто я тебя обидел? Ты криво улыбаешься И попрекаешь меня своим пустым брюхом, Ты, знающий, что я продал бы даже шаги, отделяющие меня от могилы… — 118; возможно, декабрь 1892 (тогда это одно из первых его стихотворений)

Ah, haggard purse, why ope thy mouth Like a greedy urchin I have naught wherewith to feed thee Thy wan checks have ne'er been puffed Thou knowest not the fill of pride Why then gape at me In fashion of a wronged one Thou do smilest wanly And reproaches! me with thine empty stomach Thou knowest I'd sell my steps to the grave…

Во все времена существуют конфликты И порождённое ими чувство групповой общности. Мы привыкаем черпать уверенность в этом чувстве, Мы привыкаем цепляться за эту общность, Мы становимся патриотами. Патриотизм, этот священный порок, делает нас рабами, <…> это одобряют деловые люди, Бьющие в тысячи барабанов Деловые люди, спаси нас. Боже. Они надсаживают глотки, чтобы спровоцировать войну, Да-да, они, Тысячи раз праздновавшие труса на поле боя… — 127; конец 1898 — начало 1899

There exists the eternal fact of conflict And-next-a mere sense of locality Afterward we derive sustenance from the winds. Afterward we grip upon this sense of locality. Afterward, we become patriots. The godly vice of patriotism makes us slaves, <…> welcome us the practical men Thrumming on a thousand drums The practical men, God help us. They cry aloud to be led to war Ah— They have been poltroons on a thousand fields…

Всеведущий Бог, услышь в ночи войны Рокочущие голоса народа <…>. Ведь мы идём, шагаем длинной вереницей голубых полков, Вверив Тебе наших бездыханных сыновей, Страшных, скрюченных мертвецов (Они будут лежать бледные среди дымящегося хвороста). Моря не остановят нас, Заснеженные горы не заставят повернуть назад, Мы прорвёмся, пройдём сквозь джунгли, преодолеем реки, А потом заставим дикаря склонить гордую голову. Чтобы разглядеть на груди зловещее рдение медалей смерти — Мы ведь знаем и восхваляем наши дары. Его награда — смерть, неотвратимая гибель. — 129; 1898

All-feeling God, hear in the war-night The rolling voices of a nation <…>. For we go, we go in a lunge of a long blue corps And — to Thee we commit our lifeless sons, The convulsed and furious dead. (They shall be white amid the smoking cane) For, the seas shall not bar us; The capped mountains shall not hold us back We shall sweep and swarm through jungle and pool, Then let the savage one bend his high chin To see on his breast, the sullen glow of the death-medals For we know and we say our gift. His prize is death, deep doom.

	Мантия маркиза И кандалы карманника Это аргументы, Которые Бог рассматривает Только после того, Как зажжёт побольше свечей. — 133; начало 1899
	The patent of a lord And the bangle of a bandit Make argument Which God solves Only after lighting more candles.

Статьи о произведениях

• См. в отдельной категории

О Крейне

	Цена на ваши рассказы упадёт, если их будет так много. — в 1897 г. Крейн начал слать ему рассказы, которые скапливались неопубликованными
	— Джеймс Пинкер (английский литературный агент), письмо Крейну

	В его стихах ощущаются насмешка и дерзость; в них нет рифм и определённого ритма, но есть лаконизм — каждое слово рукою мастера поставлено на своё место.
	— Хэмлин Гарленд

	Взгляды его оригинальны, манера выражать их подкупает артистичностью. Разумеется, он импрессионист, темперамент его ни с чем несравним. Мысли его всегда связны и выражены кратко, хотя не могу сказать, что все они отличаются особой глубиной. Всё же он порою способен высказать нечто поразительное, задевающее за живое; я бы назвал его единственным импрессионистом и только импрессионистом.
	His eye is very individual and his expression satisfies me artistically. He certainly is the impressionist and his temperament is curiously unique. His thought is concise, connected, never very deep—yet often startling. He is the only impressionist and only an impressionist.
	— Джозеф Конрад, письмо Э. Гарнетту 5 декабря 1897

	Одним из первых среди американских писателей он сумел порвать с условностями и нормами викторианского письма. Писал он просто и прекрасно.
	He was one of the earliest of those stark American writers who broke away from the genteel literary traditions of Victorian England and he wrote an admirable bare prose.
	— Герберт Уэллс, «Опыт автобиографии», 1934

	Крейн — несомненно, лучший писатель нашего поколения.
	— Герберт Уэллс

	— У Крейна есть два замечательных рассказа: «Шлюпка» и «Голубой отель». <…> — А что с ним было потом? — Он умер. И это не удивительно, потому что он умирал с самого начала. — последнее — о пессимизме Крейна
	'Crane wrote two fine stories. The Open Boat and The Blue Hotel. <…> 'And what happened to him?' 'He died. That's simple. He was dying from the start.'
	— Эрнест Хемингуэй, «Зелёные холмы Африки», 1935

	На Крейна трудно навесить какой-нибудь ярлык. При жизни его называли то импрессионистом, то декадентом; в более же поздние времена, обозревая литературу 1890-х годов, награждали эпитетами «реалист», «адепт натурализма», «символист», «мастер пародии» и даже «романтик». <…> Всё не то, но всё близко к истине. — комментарий к вышеприведённому письму Конрада
	— Джозеф Катц

Стихотворения Крейна, собранные в две тощие книжки, всё ещё не оценены как следовало бы. При кажущейся непритязательности они вызывающе оригинальны: ни следа модных в ту пору красивостей в подражание поверхностно прочитанному Теннисону, и вообще никаких подражаний. Лаконичный верлибр, — Крейн был тогда чуть не единственным, кто, по примеру Уитмена, попробовал писать свободным стихом, — емкая мысль, символика, растущая из самой прозаичной обыденности, постоянная игра штрихом, цветом, деталью — всё это имело не так уж много аналогий даже в XX веке. Крейн любил афоризм и притчу, но такую, в которой нет места абстракциям, вытесненным вполне примелькавшимися реалиями, — их просто надо было увидеть остранённо, чтобы они сказали о жизни больше, чем претенциозные метафоры и обобщения. Впоследствии этим путём далеко продвинулся сюрреализм, однако утратил то, что у Крейна оставалось неизменно узнаваемым: саму материю повседневья, намеренно сохраненную шероховатой, неприглаженной, словно рука художника к ней и не прикасалась. Первых читателей обманывала эта стилизованная безыскусность; секрет такой поэтики приоткрылся, когда привычными стали ассоциативные и монтажные стыки кинематографа, а открытия импрессионистов уже как бы растворились в искусстве, исподволь определяя угол зрения и характер восприятия.

— Алексей Зверев, «Художники перехода», 1989

	Репортажи его с театра военных действий греко-турецкой, а затем и испано-американской войны демонстрируют стихию неуправляемых инстинктов вооружённой толпы, трагедию мирного населения, а главное — бессмысленность происходящего. <…> В [стихотворных] притчах Крейн предугадал многое из того, что ожидало человечество в XX веке.
	— Анатолий Кудрявицкий, «Плавание за горизонт»

	Наверное, читатель казался Крейну наивным ребёнком, не способным к самостоятельному мышлению <…>. Его новеллы немного похожи на задачки по арифметике, ответы на которые не только просты и очевидны, но и приведены в конце учебника.
	— Макс Фрай., «Страшные тайны „Голубого Отеля“»

Уильям Хоуэллс

Никому ещё не удавалось так ярко изобразить фатальную силу нужды. — о повести «Мэгги, уличная девчонка», 1893

	… «Мэгги» <…> содержит самую лучшую, вероятно, грубую речь, когда-либо прорывавшуюся на печатную страницу.
	… Maggie <…> embodied perhaps the best tough dialect which has yet found its way into print.

Литература для чтения, в отличие от литературы для сцены, обратилась к этому материалу много позже и ещё только подступила к нему в духе великих мастеров современности. <…> м-р Стивен Крейн <…> был первым <…> в повестях «Мэгги, уличная девчонка», <…> «Мать Джорджа». Нынешнее их издание вызвано, по-видимому, успехом «Алого знака доблести»; но я не думаю, что признанием их критикой они также будут обязаны шумному успеху «Алого знака доблести». Как художественные произведения, они во всём его превосходят, а в качестве картин жизни, несомненно, более правдивы. <…> мне кажется, что в истории «Мэгги» более всего поражает та роковая неизбежность, которая доминирует и в греческой трагедии. <…> трудно было без тени сентиментальности изобразить трагическую судьбу Мэгги. Так же написана и простодушная, любящая и надоедливая старуха мать Джорджа <…>. Что удивительно, так это мужество, с каким автор берётся за столь заурядных людей, и искусство, с каким он озаряет их светом своего сострадания ко всему, что заблуждается и страдает. Без этого сострадания его мастерство не достигло бы результата, а если бы оно перешло меру или выразилось в патетических фразах, результат был бы зачёркнут.

— «Нью-йоркское дно в художественной литературе», июль 1896