Рукопись, найденная в ванне
«Дневник, найденный в ванне» или «Рукопись, найденная в ванне» (польск. Pamiętnik znaleziony w wannie) — философский сатирический роман Станислава Лема, впервые изданный в 1961 году. В 1983 был незначительно скорректирован[1].
Цитаты
правитьОдна из секретарш поставила на каждой бумаге штамп «совершенно секретно» и передала их другой; та вставила всю пачку в картотеку, затем картотека была зашифрована на портативной машине, ключ к шифру уничтожен по акту, а все оригиналы сожжены; пепел, после просеивания и регистрации, был запечатан в конверт с моим кодом и отправлен на специальном подъёмнике в подземное хранилище. — II | |
Jedna z urzędniczek przybiła na nich kolejno pieczęć ściśle tajne i przekazała je drugiej, która wciągnęła cały fascykuł do kartoteki, po czym kartoteka została zaszyfrowana na podręcznej maszynie, klucz szyfru komisyjnie zniszczony, wszystkie oryginały zaś spalone; popiół, po przesianiu i zarejestrowaniu, zamknięto w zalakowanej kopercie z moją cyfrą. Przesłano ją wyciągiem do podziemnego skarbca. |
Брат Персвазий возглавляет ячейку орденского рукоделья. | |
— Brat Perswazy jest kierownikiem komórki zakonnego rękodzieła. |
Вот это и удивительно: любая достаточно сложная идея может быть навязана Зданию в качестве его организующего начала… есть в этом что-то тревожное… — VIII | |
Coś dziwnego jest, doprawdy, w tym, iż każda, byle dość złożona idea daje się narzucić Gmachowi i przyjąć jako jego zasada — to niepokojące jakieś… |
— Слушай. Перевербовались, хлеба ради, сперва только раз. До последнего стула и толчка. И что же — идти на попятный, если по-прежнему платят, так, что ли? Хоть бы сдохли, не могли уже перестать. И пошли у них атасы да выкрутасы, перевербонция, перевнедренция! И вот уже дуплет — ничего, триплет — ничего, квадруплет — моё почтение, теперь квинтуплеты кое-где попадаются. И долго так? А чёрт его знает! Паскудство! Паскудство! Я, старый, честный шпион, ветеран, говорю тебе это! | |
— Słuchaj. Popodstawiali się, dla chleba, najpierw raz. Do ostatniego krzesła i sedesu. To co potem — przestać mieli, kiedy dalej płacą, czy jak? Żeby skonali, nie mogli przestać. Wyrwantus-zawijantus, dalej wio, podstawianej a? Wtykanej a! Tak poszedł dublet — nic, tryplet — nic, kwadru-plet — cześć, teraz kwintuplety już się miejscami telepią. Długo to tak? Cholera jego wie! Zaraza! Zaraza! Ja, stary, uczciwy szpieg, weteran, ci to mówię! |
— Я готов провести вас <в отделение для нервнобольных>, ad altarem raente captomm. Правда, теперь там лишь горстка пациентов, случаи, скорее, банальные, к примеру, Catatonia Provocativa, ну, и разные там остаточные маниакальные идеи, нервные тики, навязчивое зырканье, агентурное раздвоение личности, многоразведочнаи дрожь раздвоение личности — всё это классические и в общем-то скучные случаи, — тараторил он без умолку, — с недавнего времени мы имеем один любопытный трёхперсонный синдром, редкий казус, так называемая folie en trois — тройственное сопряжение, Dreieiniger Wahnsinn или The Compound Madness в терминологии заграничных авторов: двое без устали разоблачают друг друга, а третий кусает себе руки и ноги, чтобы оставаться нейтральным. Так что у него — вы понимаете? — reservatio mentalis, только с осложнениями… Да. Кроме того, вас, возможно, заинтересует mania autopersecutoria, то есть мания самодопрашивания, — больной подвергает себя перекрёстному допросу, случается, сорок часов подряд, до глубокого обморока… Ну, и под конец, в качестве курьёза, — аутокрипсия… | |
— Na dowód gotów jestem zaprowadzić pana ad altarem mente captorum. Co prawda obecnie jest ledwo garstka pacjentów, sprawy raczej banalne, ot, catatonia provocativa, no, i tam takie natręctwa residualne, tiki, łypanie przymusowe, rozszczepienie jaźni na wtyczki, drżącz-ka wielowywiadowcza, przypadki książkowe tylko, więc nudne raczej — gadał jak najęty — od niedawna mamy pewien ciekawy, trójosobowy syndrom, rzadki casus, tak zwaną folie en trois — sprzężenie troiste, to jest Dreieiniger Wahnsinn, czyli The Compound Madness autorów zagranicznych — dwu, co się stale nawzajem demaskują, a trzeci gryzie się po nogach i rękach, żeby nie zająć stanowiska. Więc on, nieprawdaż, to jest reservatio mentalis, tyle że uwikłana… Tak. Ponadto może zainteresowałaby pana mania autopersecutoria, to jest obłęd samoprzesłuchiwania się — chory poddaje siebie krzyżowym pytaniom, nieraz i czterdzieści godzin bez przerwy, aż do głębokiego omdlenia… No i na koniec była jeszcze, jako ciekawostka, auto-krypsja… |
В поцелуе, даже внезапном, злодейском, взятом силой, есть что-то — как бы это сказать — утончённое, изысканное, правильное, уместное — поцелуй — это украшение, декорация, намёк и аллегория… — XIII | |
W zaskakującym, podstępnym, wymuszonym jest coś — bo ja wiem — wykwintnie gustownego, właściwego, coś na miejscu — o! utrafiłem: pocałunek jest ozdobą, dekoracją, aluzją i alegorią… |
I
править— А, это вы! — отрывисто произнёс он. Голос у него был могучий. | |
— A, to wy! — rzucił. Głos miał potężny. |
— Ваша миссия: исследовать на месте, проверить, обыскать, если понадобится — спровоцировать, донести. Точка. Энного числа в час эн, в энном секторе энного района вы будете выэнхсваны с борта боевой единицы эн. Точка. Жалованье по категории «Карапуз», планетарные суточные с кислородной надбавкой, расчёт нерегулярный, в зависимости от важности донесений. Докладывать постоянно. Связь эн-лю-меническая, камуфлятор формата Лира-ПиП, если падёте при исполнении — посмертное награждение Орденом Тайной Степени, почести по полной программе, военный салют, памятная таблица, занесение в книгу почёта… Хватит?! — отчеканил он последнее слово. | |
— Wasza misja: zbadać na miejscu, sprawdzić, przeszukać, ewentualnie sprowokować, donieść. Kropka. W dniu N o godzinie entej, w entym sektorze entego rejonu zostaniecie wyen-towani z pokładu jednostki N. Kropka. Grupa uposażeniowa kryptonim Berbeć, diety planetarne z culagą tlenową, rozrachunek sporadyczny, w zależności od wagi doniesień. Meldować bieżąco. Łączność en-lu-meniczna, maskownik formatu Lyra-PiP, jeśli polegniecie w akcji — pośmiertne odznaczenie Orderem Tajnego Stopnia, pełne honory, salut, płyta ku czci, z wciągnięciem pochwalnym do akt… Będzie?! — cisnął ostatnie słowo. |
IV
править«Инпеклансибилистическая баремисозитура ментосится, чтобы канцепудрийствовать неоткочивратипосмейную амбрендафигиантюрель», — прочитал я и взглянул на него, не скрывая удивления. | |
„Baremisozyturia inpeklancybilistyczna matetosi się by kancepudroliwać ambrendafigianturelię nieodkocywra-cipośmajną” — odczytałem i spojrzałem na niego, nie kryjąc zdumienia. |
— Дайте, пожалуйста, какой-нибудь отрывок, — обратился ко мне Прандтль. | |
— Proszę podać jakiś fragment utworu literackiego — zwrócił się do mnie Prandtl. |
V
править«ДЕКАРНАЦИЯ — истеление, растеление, также: вытеление (сравни: выселение), см.: АППАРАТЫ ИНБЕСТИГАЦИОННЫЕ». Я ноискал эти аппараты и нашел целый их список, начинавшийся с перечисления каких-то странных устройств, таких как четвертованка, головоломик, шкурник-кожемяка, мозгоправ, он же ИНЦЕРЕБРАТОР АБСОЛЮТНОЙ ИСТИНЫ… | |
DEKARNACJA — odcieleśnienie, zbez-cieleśnienie, także wycielenie (por. wysiedlenie), patrz: APARATY INWESTYGACYJNE. Poszukałem tych aparatów i znalazłem cały spis, zaczynający się od wyliczenia dziwnych jakichś maszyn, jak ćwiartolet, łamignatnica, zaskó-rzacz, wmóżdżacz, inaczej INCEREBRATOR PRAWDY OSTATECZNEJ… |
— Мукоделие, мукоделье, вот, пожалуйста, хе-хе, вот тут, сверху, экстракция показаний, вот прокрустика, иначе внутряшество или вывнутрение, хе-хе, вот отдел утробочистов и утрободувов, тут у нас прелюбопытнейшее издание, «De crucificatione modo primario divino», второй век; последний, превосходно сохранившийся экземпляр с гравюрами, прошу обратить внимание на застежки, да, вот тут у нас шкуродёрство, колонасаждения, исследования индивидуальной сопротивляемости, нет, нет, прошу вас, там уже нет — физические муки только досюда! Вот эти два крыла, сверху донизу — слева вытяжки, справа насадки… | |
— Tort, torcik, proszę bardzo, hę, hę, tu, od góry, ekstrakcja zeznań, tu splanchnologia, inaczej wnętrzarstwo lub wywnętrzanie, hę, hę, tu dział wisceratorów i dewis ceratorów, mamy tam bardzo oryginalną pozycję — De crucificatione modo primario divino, drugi wiek, ostatni, doskonale zachowany egzemplarz z rycinami, proszę zwrócić uwagę na klamry, tak, tutaj jest skórowanie, nawłóczy-ny, badania wytrzymałości osobniczej, nie, nie, proszę pana, tam już nie — tortury fizyczne sięgają dotąd! Te dwa skrzydła, od góry do dołu — z lewej strony wyciągi, z prawej — naciągi… |
— … то, что вы держите, это «Вселенная как сундук», такая, знаете ли, Сундулённая, Скрытоздание, монография чуточку устаревшая, но может сгодиться <…>. Это? «Банные жизнеописания»? Нет, это такое, знаете ли, неинтересное, нестарое. | |
… to, co pan trzyma, to jest Kosmos jako skrzynia, takie Chowanna, Chowanej ana, opracowanie trochę przestarzałe, ale ujdzie <…>. To? Żywoty łaziebne? Nie, to takie tam, nieciekawe, niestare… |
XI
править— Человек, даже только изображая скотину, непременно отчасти и сам оскотинится… | |
— Człowiek, nawet udając tylko szmatę, zawsze się poniekąd trochę zeszmaci… |
Оподление и расподление, таков вечный ритм истории, раскачиванье над бездной… | |
— Spodlenie i odpodlenie — rzekł — to wieczny rytm dziejów, huśtawka nad otchłanią… |
— Что такое наше бытие, как не вечное круговращение шпиков? Подглядыванье Природы… Спекулятором, кстати, в древнем Риме называли и учёного-исследователя, и шпиона-лазутчика, ибо учёный есть шпион par excellence и par force, это агент Человечества в лоне Бытия… | |
— Czym jest byt nasz, jeśli nie wiekuistym krążeniem szpiclów? Podpatrywanie Natury… Speculator, proszę pana, zwał się w starożytnym Rzymie zarówno badacz-uczony, jak i zwiadowca-szpieg, albowiem uczony jest szpiegiem par excellence i par force, jest wtyczką Ludzkości w łono Bytu… |
— Человек с незапамятных времён только и делал, что наделял значением — камни, черепа, солнце, других людей, а наделяя значениями, создавал одно бытие за другим — такие как загробная жизнь, тотемы, культы, всевозможные мифы, испарения тёплые и кислые, легенды, любовь к отечеству, несуществование, — так оно и шло; придаваемый смысл регулировал человеческую жизнь, был материалом, дном и рамкой, но вместе с тем и ловушкой, ограничением! Значения старились, отмирали, но следующему поколению не казалась потерянной жизнь предшествующего, которое распиналось ради несуществующих богов, клялось философским камнем, вампирами и флогистоном… Наслаивание, дозревание истлевание значений считали естественным процессом, семантической эволюцией… | |
— Człowiek od niepamiętnych czasów nic innego nie robił, jak tylko nadawał znaczenia — kamieniom, czaszkom, słońcu, innym ludziom, a znaczenia nadając, stwarzał zarazem byty — więc życie pozagrobowe, totemy, kulty, mity wszelakie, wapory ciepłe i kwaśne, legendy, miłość ojczyzny, nicość — i tak to szło; sens nadany regulował życie ludzkie, był tworzywem, dnem i ramą, zarazem jednak i pułapką, ograniczeniem! Znaczenia starzały się, przemijały, następnemu pokoleniu nie wydawało się wszakże zmarnowane życie poprzedniego, które krzyżowało się dla bogów nie istniejących, klęło się na kamień filozoficzny, na strzygi i flogiston… Uważano nawarstwianie się, dojrzewanie i próchnienie znaczeń za naturalny proces, ewolucję semantyczną… |
— Что такое… триплет? | |
— Co to… tryplet? |
— Ты уже говорил. Преподаёшь… | |
— Mówiłeś już. Wykładasz… |
— Готовы ли вы показать, что присутствующий здесь штатный сотрудник Барран, он же профессор десемантизации, он же Статист, он же Плаудертон, произносил ложные и клеветнические измышления о Здании, тем самым косвенно склоняя вас к тягчайшей измене, антисубординации, деагентуризации, расшпиониванию и распровокатированью, а равно сделал вас сообщником своих клеветнических поползновений, происков и фальсификаций? | |
— Czy jest pan gotów zeznać, że ten tu obecny pracownik etatowy Barran, alias profesor desemantyzacji, alias Statysta, alias Plaudertron, wygłaszał kalumnie i potwarze o Gmachu, namawiając pana tym samym pośrednio do zdrady głównej, antysubordynacji, deagenturyzacji, odprowoko-wacenia i odszpiegowania się, jako też uczynił pana wspólnikiem swych oszczerczych knowań, roboty i fałszerstw? |
XII
править— Обычно, не видя смысла в чём-либо изумительно совершенном, мы усмехаемся. Другое дело, если это крайне велико… Взять хоть бы Солнце с его скрученными как папильотки протуберанцами или галактику со всем болтающимся по ней мусором — разве не похожа она на скособоченную карусель? А метагалактика с её космами? Можно ли всерьёз позволить себе уходить в бесконечность? А ералаш созвездий! Но разве ты видел хоть одну карикатуру на Солнце или галактику? Нет, над ними мы смеяться побаиваемся, а то ещё окажется, что насмешка эта не наша, а над нами… И вот мы делаем вид, будто ведать не ведаем о том, что Космос неразборчив в средствах; впрочем, мы говорим: он таков, каков есть, он есть все, а всё не может быть шуткой, ведь это нечто колоссальное, невообразимо громадное, а значит, это — всерьёз… Ах, громадность — до чего же мы её чтим! Даже дерьмо, если соорудить из него гору, вершина которой скрывается в облаках, вызывает в нас уважение и лёгкую дрожь в коленках. | |
— Zwykle, gdy nie widzimy w czymś wyrafinowanie doskonałym sensu, uśmiechamy się. Inna rzecz, jeśli to jest bardzo wielkie… Weź choćby słońce z jego pokręconymi jak papiloty protuberancjami albo galaktykę z całym wałęsającym się po niej śmieciem — czy nie jest podobna do pokracznej karuzeli? A metagalaktyka z jej kudełkami? Jak można sobie serio pozwolić na nieskończoność! A bałagan konstelacji!! Czy widziałeś jednak kiedyś karykaturę słońca albo galaktyki? Nie, z tego wolimy nie kpić, bobyśmy gotowi dojść jeszcze tego, że to nie nasza kpina, ale z nas… Udajemy zatem, że nic nam nie wiadomo o niewybredności środków używanych przez kosmos — zresztą powiadamy: jest taki, jaki jest, jest wszystkim, a wszystko nie może być kawałem — to jest olbrzymie, niewyobrażalnie wielkie, a więc to jest — serio… Ach, wielkość — jakże czcimy ją! Nawet łajno, byle zeń wznieść górę o szczycie tonącym w obłokach, wzbudza szacunek i nadłamuje z lekka kolana. |
— Не всеведение важно, но вера в него… | |
— Nie wszechwiedza jest ważna, lecz wiara w nią… |
Он достал из кармана камешек, отшлифованный от долгого ношения в брюках и поворачивания в пальцах, блестящий, с одного конца крапчатый, как яичко. | |
Pokazał mi wyjęty z kieszeni kamyk, wygładzony długim noszeniem i obracaniem w palcach, lśniący, nakrapia-ny z jednego końca jak jajeczko. |
Перевод
правитьК. В. Душенко, 1994
О романе
править… роман этот с убийственной силой изображает суть тоталитарной системы с её манией преследования, пронизывающей все и вся и превратившейся в образ жизни, с её чудовищной, обезличенной бюрократической машиной — и, конечно же, ложью, ставшей обязательной нормой бытия. Эти знаки тоталитарной страны, государства, читатель с легкостью вычленяет в «Рукописи…», казалось бы, повествующей всего лишь о Здании — о некоем учреждении разведки, не более того. Но тут же вспоминается, что такие автономные, самодостаточные структуры-гиганты — НКВД, КГБ, гестапо — возникают именно под крылом тоталитарных режимов. | |
— редакция издательства «Текст», 1994 |
Что означает или может означать Здание как метафора? <…> Здание-Текст очень „плотное”, оно указывает ещё и на другие тексты, которые, впрочем, включает в себя, и кажется универсальной библиотекой, чем-то вроде борхесовской „Вавилонской библиотеки”, по определению собирающей все возможные тексты и их пояснения. <…> Будучи тотальностью всех текстов, оно таким образом становится литературой, но такой, в которой сливаются языки и коды. | |
Czymże więc jest lub może być Gmach jako metafora? <…> Gmach-Tekst jest nadzwyczaj „gęsty”, odsyła wciąż do innych tekstów, które w sobie zresztą zawiera, zdaje się być uniwersalną biblioteką, czymś w rodzaju Borgesowskiej „Biblioteki Babel” gromadzącej z definicji wszystkie możliwe teksty i ich wykładnie. <…> Będąc totalnością wszystkich tekstów, staje się zatem również — literaturą, ale taką, w której pomieszały się języki i kody. | |
— Ежи Яжембский, «Путешествие до конца смысла», 2000 |
Следы переживаний детства, можно найти в прозе Лема: Здание из «Дневника, найденного в ванне» — что, как не одна из версий «королевства удостоверений», — но такого, в котором «Тайна Центра»[5] оказалась мифом, а открытие, что она не существует, или по-другому: что распылена по всей структуре Здания, вместе с мятущимися внутри людьми, — становится самым большим разочарованием зрелого возраста. | |
Ślady doświadczeń dzieciństwa odnaleźć można w prozie Lema: czymże jest Gmach z Pamiętnika znalezionego w wannie, jak nie jedną z wersji „legitymacyjnego królestwa — takiego jednak, w którym „Tajemnica Środka okazała się mitem, a odkrycie, że nie istnieje, lub inaczej: że rozpylona jest dokładnie w całej strukturze Gmachu, wraz z miotającymi się wewnątrz ludźmi, staje się największym rozczarowaniem wieku dojrzałego.[4] | |
— Ежи Яжембский, «Ребёнок, которым был», 2000 |
Станислав Лем
правитьСтремясь исследовать как бы граничные, даже экстремальные варианты процессов общественной дегенерации, я написал «Дневник, найденный в ванне» <…>. В процессе написания я пришёл к тому, что тотальная алиенация, царящая в моём «микрообществе», до такой степени лишает личность её индивидуальных, даже узко биологических, свойств, что всё в ней становится как бы функцией аппарата государственного принуждения, даже черты лица, даже бородавки на носу, поскольку, превращаясь из субъекта в предмет, инструмент, человек уже не столько действует сам, сколько им действует безымянный аппарат. Такой подход в свою очередь привёл меня к любопытной проблеме взаимопонимания, циркуляции информации, различных родов языка, наречий, диалектов, говоров, для которых в моей социомахии, каковой является «Дневник», нашлось место. Любопытно, что эту вещь я начал писать, имея в виду создание ещё одного небольшого рассказа Ийона Тихого… | |
— «Размышления о методе», 1965 |
… «Дневник, найденный в ванне» возник под знаком Кафки и Гомбровича. | |
— письмо Томасу Хойсингтону 22 декабря 1972 |
Я был вынужден предпослать этому роману «Предисловие», в котором место действия фиктивно переносилось в Америку, в противном случае, как сообщил мне польский издатель, роман не сможет выйти в свет по цензурным соображениям.[2] | |
— письмо К. В. Душенко 10 октября 1991 |
В этой книге содержится концепция, которая выходит за пределы всей безотлагательности политической сатиры. Мы встречаемся в ней с тотализацией понятия намеренности. Это сделано очень выразительно, может быть, даже с кошмарной настойчивостью, дающей поразительный эффект. Мне кажется, что это оригинально и правдиво. Ведь человек в самом деле способен трактовать все, что находится в поле его восприятия, как сообщение. Сотворить из этого principium композиции романа было очень неглупой идеей, даже в философском плане. Весь тотемизм и анимизм, и различные другие явления этой сферы в первобытных культурах основаны на убеждении, что всё может пониматься как сообщение, адресованное жителям. Факт, что это может быть использовано создателями некоторой общественной системы, а затем выйти за границы намерений политических диктаторов, довольно симптоматичен. С этого момента уже всё начинает быть известием. Наступает абсолютизация конспирологического видения истории, даже дождь становится симптомом, позволяющим плохо или хорошо предвещать то, что может произойти в политической сфере. Это происходит непроизвольно для тех несчастных существ, которые вынуждены жить в замкнутой структуре. Именно это представляется мне существенным в книге, и её безумие — так как это параноидальное видение — выстроено с достаточной интенсивностью и настойчивостью. Именно это в книге ценно и непреходяще. Ведь это касается — что и является предметом моей гордости — не какой-то мимолётной и преходящей конфигурации событий социополитического характера, которая развеивается и исчезает. Это можно переносить с места на место, из времени во время, и попадать, как по универсальной формуле, во множество различных явлений в самых различных общественных формациях. Этой книгой управляет счастливое сочетание понурого кошмара с юмором. | |
— «Беседы со Станиславом Лемом» (гл. «В паутине книг», 1981-82) |
Вместе со Щепаньским мы написали сценарий <…> на основе «Дневника, найденного в ванне». Всё было очень гротескно, а вклад моего друга в значительной мере помог всё сделать визуально. Там был монумент агента, который лежит под стопой другого суперагента, как турок под копытами коня Собеского, эта вдобавок была нафарширована микрофонами… Там было ещё много других очень забавных вещей. К сожалению, сценарий пошёл в стол. | |
— там же (гл. «Кинематографические разочарования», 1981) |
См. также
правитьПримечания
править- ↑ Lem Stanisław. Pamiętnik znaleziony w wannie. — Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2000. — 231 s. — (Dzieła zebrane Stanisława Lema. Tom 10).
- ↑ 1 2 От издательства // Станислав Лем. Собр. соч. в 10 томах. Т. 5. — М.: Текст, 1994. — С. 338-9. — 100000 экз.
- ↑ Podróż do kresu znaczenia // Lem Stanisław. Pamiętnik znaleziony w wannie. — Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2000. — 231 s. — (Dzieła zebrane Stanisława Lema. Tom 10).
- ↑ Dziecko, którym byłem // Lem Stanisław. Wysoki Zamek. — Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2000. — S. 147-152.
- ↑ Образ из гл. VI «Высокого замка».