Путь Бро

«Путь Бро» — роман Владимира Сорокина 2004 года, второй в «Ледяной трилогии», приквел «Льда» 2002 года.

Цитаты

Мне часто снился один и тот же сон: я видел себя у подножия громадной горы, такой высокой и беспредельной, что у меня вяли ноги. Гора была ужасно большая. Такая большая, что я начинал мокнуть и хлебно крошиться. Вершина её уходила в синее небо. До вершины было очень высоко. Так высоко, что я весь гнулся и разваливался, как булка в молоке. И ничего не мог поделать с горой. Она стояла. И ждала, когда я посмотрю на её вершину. Это всё, чего она хотела от меня. А я никак не мог поднять свою голову. Как я мог это сделать, если весь гнулся и крошился? Но гора очень хотела, чтобы я посмотрел. Я понимал, что если не посмотрю, то весь раскрошусь. И навсегда стану хлебной тюрей. Я брал голову руками и начинал поднимать её. Она поднималась, поднималась, поднималась. И я смотрел, смотрел и смотрел на гору. Но всё не видел, не видел и не видел вершины. Потому что она была высоко, высоко, высоко. И страшно убегала от меня. Я начинал рыдать сквозь зубы и задыхаться. И всё поднимал и поднимал свою тяжёлую голову. Вдруг спина моя переламывалась, я весь разваливался на мокрые куски и падал навзничь. И видел вершину. Она сияла СВЕТОМ. Таким, что я исчезал в нём. И это было так ужасно хорошо, что я просыпался. — Детство

Переехав в большой город, я заметил, что в нём всё происходит быстрее, чем в Басанцах или Васкелово <…>. Даже оба наших мопса, Кайзер и Шустрик, теперь быстрей бегали, громче лаяли и чаще какали на ковёр. — Детство

Дама <…> вскрикнула и стала часто, как-то по-мышиному креститься. — Революция

Мясные машины яростно клубились. Они собирались. Рыли землю, плавили металл, громоздили камни. И строили железные машины. Машины для убийства мясных машин. Тысячи железных машин выстраивались в ряды и цепочки. Они ползли по земле. Копились в каменных пространствах. Их натирали специальным жиром. Из недр Земли высасывали тяжёлую кровь. И заливали в железные машины. Машины питались тяжёлой кровью Земли. Они рычали и ревели. И готовились давить и убивать. — Поиск

Братство сравнивало обе страны, где мы начали свой поиск: русскоязычную и немецкоязычную. <…> Толпы мясных машин в этих странах имели свой определённый внутренний гул. В немецкоязычной толпе внутренний гул ревел о Порядке. Эта толпа жаждала Порядка. Но только в мире мясных машин. Мир Земли этой толпе представлялся Абсолютным Порядком. В русскоязычной толпе стоял совсем другой внутренний гул. Он тоже ревел о Порядке, но не в мире мясных машин, а в окружающем мире. Русскоязычная толпа была смутно обеспокоена отсутствием Абсолютного Порядка в мире. Она хотела многое исправить в этом мире. Природа мясных машин казалась ей совершенством. Но ревя об Абсолютном Порядке для окружающего мира и яростно стремясь к нему, она невольно вносила Беспорядок в жизнь мясных машин. Этот гул русскоязычной толпы разрушал природу мясной машины. Гул же немецкоязычной толпы стремился её улучшить. — Поиск

… я находился в читальном зале. <…> Я поднял глаза. Четыре больших портрета висели на своих местах. Но вместо писателей в рамках находились странные машины. Они были созданы для написания книг, то есть для покрытия тысяч листов бумаги комбинациями из букв. <…> Сидящие за столами совершали другую работу: они изо всех сил верили этой бумаге, сверяли по ней свою жизнь, учились жить по этой бумаге, <…> чтобы в дальнейшем учить жизни по бумаге других. — Мясная машина

Время Земли разноцветно. Каждый предмет, каждое живое существо живёт в своём времени. В своём цвете. Время камней и гор тёмно-багровое. Время песка пурпурное. Время чернозёма оранжевое. Время рек и озер абрикосовое. Время деревьев и травы серое. Время насекомых коричневое. Время рыб изумрудное. Время хладнокровных животных оливковое. Время теплокровных животных голубое. Время мясных машин фиолетовое. И только у нас, братьев Света, нет своего цвета земного. Мы бесцветны, пока в сердцах пребывает Свет Изначальный. Ибо Он — наше время. И в этом времени живём мы. Когда останавливаются сердца наши и Свет покидает их, мы обретаем цвет. Фиолетовый. Но совсем ненадолго: как только тело остывает, время его становится тёмно-жёлтым. Время трупов живых существ на Земле тёмно-жёлтое. — Время

О романе

2004

	Несмотря на весь ледяной антураж, роман пропитан любовью и стремлением согреть читателя, потому что для Сорокина пространство литературы (текста) — это поле любви, русская словесность, кажется, это единственное, что он любит в окружающем его мире.
	— Дмитрий Бавильский, «Сорокин forever!», 14 сентября

Чем дальше Сорокин уходит от традиционных своих «штучек» — тем интерес её его читать. От порнографии к чистому реализму, от постмодерна к добротной фантастике. Иэн Бэнкс и Рэй Бредбери — вот кто приходит на ум в первую очередь, когда читаешь «Путь Бро». <…> Сорокин всегда писал хорошо. Как орловский помещик. Есть пассажи поистине уникальные: «До революции он мальчиком сбежал из зажиточной семьи на флот <и далее по гл. «Братья»>» Уже роман, а ведь одно предложение! <…> И разумеется, всё время ждёшь, что вот сейчас, вот прямо сейчас ПРОЗА кончится, начнётся… Ну то, что обычно у Сорокина рано или поздно начинается. Ничего подобного! Даже мата в книжке практически нет. То есть он есть, но в гомеопатических — не верится, но так оно и есть! — дозах. Просто роман.

— Александр Вознесенский, Евгений Лесин, «Человек — мясная машина»

	Замахнувшись на литературную респектабельность, Сорокин, грубо говоря, хочет, чтобы его купили в Америке. Оттого и без мата, оттого и не без политкорректности — современного варианта рыночной цензуры.
	— Александр Иванов

История Бро <…> ничего качественно нового к роману «Лёд» не добавляет, что заставляет задуматься о её адресате. С чего бы это братьям Света интересоваться, что происходило с первым из них до того, как он обрёл космический Лёд, проникся его мудростью и отправился на поиски остальных светоносных нелюдей? Зачем им, устремлённым к сияющей вечности, хоть как-то оглядываться в паскудное прошлое? Вникать в былое своих первопроходцев, героев, мучеников — удел «мясных машин» <…>. Объяснить парадокс не трудно: иначе не было бы романа, плавно скользящего от стилизованных «барских мемуаров» через пародийные копии типовой прозы о 20-х годах и приключенческих саг, <…> экскурсы в соцреалистический дискурс и членовредительские эпизоды, хорошо знакомые по «Льду», <…> к остранённому повествованию последних глав, сделанных как бы под Льва Толстого (недаром столь много места занимают сцены, где просветлённые персонажи «наивно» воспринимают театр и кинематограф, — отсюда путь к прочей «деконструкции»). Лишь зная «прообразы», то есть пребывая в культуре (ублюдочном, исказившем замысел Света мире «мясных машин»), можно оценить как сорокинскую игру с культурными схемами (на мой вкус, вялую и утомительную), так и самою историю Бро, сводящуюся к детализации того, что уже было изложено в романе «Лёд». Космическая ледяная гармония деталей не знает и знать не желает. Да и гностическая ересь, предполагающая отделение детей Света от скопища <…> «мясных машин», смысловыми обертонами не приросла. Идейка не первой свежести в разжёвывании не нуждается. <…> «Путь Бро» — куда более резкая апология людей Света, чем «Лёд». Там <…> была третья часть, переводящая мистический сюжет в пародийный товарно-потребительский регистр. Была и коротенькая четвёртая часть, где «лёд» оказывался игрушкой жующего и пукающего мальчика. <…> Гностическая утопия там соскальзывала в антиутопию, а в светоносцах при желании можно было разглядеть монстров. Недаром иные умники сочли «Лёд» антитоталитарным памфлетом. Из «Пути Бро» такого не выковыришь — злодействуют (и только злодействуют, даже если мирно живут) тут только «мясные машины», а любое зверство детей Света неподсудно. <…> Корректировка взгляда? Думаю, что снова нет. Просто «Путь Бро» — приквел, а нас ещё ждёт сиквел. Где можно будет сместить акцент: представить светоносцев подонками, одержимыми «идеологией», противовесом которой станет «живая жизнь». <…> Гностическая утопия стоит мизантропической антиутопии. Презрение к быдлу — презрения к мнимым избранникам.

— Андрей Немзер, «Хрен редьки не слаще», 16 сентября

И хотя в «Пути Бро» количество матерных слов и испражнений сведено к минимуму, а манипуляций с различными литературными стилями действительно меньше, чем [раньше], <…> однако и здесь Сорокин продолжает тасовать культурные тексты, горько посмеиваясь над безъязыкостью автора начала XXI века. Отзвуки его смеха вспыхивают повсюду. <…> А постоянно возникающие в тексте курсивы, явно издевающиеся над ложной значительностью чего бы то ни было? <…> Всю жизнь убегая от ненавистных традиций и нравственных императивов русской классической литературы, писатель вновь запутался в её сетях. <…> Слишком уж это занятие оказалось захватывающим — и лишь в этом смысле путь Бро и Владимира Сорокина действительно трагичны.

— Майя Кучерская, «Ледовый поход против мясных машин», 22 сентября

В «Пути Бро» неповторимо-личностное рисуется данным не от мира сего. Оно становится возможным только в случае полнейшей маргинальности человека, оппонирующего всему роду homo и возвращающегося в этой конфронтации к вселенскому целому. Подавляющее большинство критиков с единодушным удовлетворением констатировало, что в «Пути Бро» Сорокин в покаянном жесте отказался от своего былого, вызывающе скандального литературного поведения <…>. Слава Богу (литературных репутаций), [они] ошиблись. Художественная словесность развивается, как это стало ясно уже Ю. Н. Тынянову и М. М. Бахтину, через пародирование, т. е., если угодно, через вербальную копрофагию. В «Пути Бро» Сорокин остаётся мэтром эпатажа и даже, быть может, превосходит себя. Именно это обстоятельство стало предметом моих размышлений после прочитанного. «Путь Бро» — пощёчина общественному вкусу, ожидающему от литературы неожиданности. Текст информативен, будучи отрицанием самой информативности. Он трансинформативен. Он вызывает в памяти продукты труда средневековых переписчиков-редакторов чужих сочинений, поновлявших, но не замещавших их другими. <…> «Путь Бро», заостряя начатое там, разрушительно пародирует самое литературность, зиждущуюся от своих фольклорных первоистоков, по утверждению Р. О. Якобсона, на параллелизме — на, скажу я, самовоспроизведении (фикциональности, не имеющей для своего продолжения опоры в референтной среде), на автомимезисе (включающем в себя подражание внетекстовому миру как частный случай воспроизводимости, раз та не ведает того, что не уступало бы ей) <…>. Автор заставляет читателя пережевать то, что тот уже раз проглотил. В некотором смысле роль «говноеда» отводится реципиенту. «Путь Бро» — насмешка над консумирующим обществом, которому приходится покупать сегодня тот же товар, что был приобретён вчера. Потребление остаётся, производство сходит на нет. Сорокин демонстрирует тщету всегдашней литературной погони за небывальщиной. Литературность разрушается, как ни странно, тем, что канонизируется. <…> Универсализуя смех над литературой, Сорокин не забывает и о собственном творчестве. Маршрут, ведущий Бро в Сибирь, сходен с поездкой героев за самоубийством в «Сердцах четырёх». Прежняя сорокинская пародия на триллер повторяется и в своей, набирающей пафос ретроактивности теряет значение ещё раз, т. е. пародируется же. <…> Сорокин не более чем притворно потакает настроениям тех, кому хотелось бы конформно и комфортно (что одно и то же) устроиться в сильно подмороженной ныне России. Водит их за нос.

— Игорь Смирнов

2005

Поверь, не для того я садился писать биографию Саши Снегирёва, <…> чтобы всего лишь «занудно и неинформативно» посмеяться над консумирующим обществом. Как ты представляешь себе подобный процесс? Встаю я, стало быть, утречком, принимаю душ, гуляю с собакой, пью чай, сажусь за стол и говорю себе: «Володя, пиши-ка, брат, сегодня как можно зануднее и неинформативнее, чтобы эти гады-читатели, купив книгу, затряслись от разочарования!» Извини, но пока ещё я недостаточно извращён для подобных экспериментов. Я, дорогой Игорь Павлович, пока ещё пишу для себя, а не для консумирующего общества. <…> «Путь Бро» — всего лишь биография человека. А все биографии, как правило, нудноваты. Однообразия добавляет письму психосоматическая мутация героя, последовавшая после пробуждения его сердца. Превратившись из Саши Снегирёва в Бро, герой начинает видеть мир людей отстранённо и сугубо функционально. <…> По мере перерождения героя мутирует и эмоционально усыхает язык описания им окружающего мира. Литературной задачей автора в данной ситуации являлось создание плавно мутирующего языкового поля, адекватного времени и физическому состоянию героя. Других задач у автора не было. — ответ Игорю Смирнову

— Владимир Сорокин, «Mea Culpa?», 14 апреля

Прошлым летом Владимир Сорокин окончательно решил переквалифицироваться в классики. В связи с чем сменил авангардно-трэшевое издательство Ad Marginem на респектабельную фирму «Захаров». Где и выпустил роман «Путь Бро», почти свободный как от ненормативной лексики, так и от лексики, способной затруднить потенциальных переводчиков. В романе немедленно нашли подлинный трагизм, истинный космизм, глубинный историзм, несгибаемый стоицизм, сверкающий эстетизм, мерцающий артистизм, гримоидный жишумизм, тотальный глобализм, глобальный антитоталитаризм и ещё некоторое количество равно забавных и бессмысленных «измов», заменивших уже изрядно потрёпанный, а некогда единственно вожделенный (постмодернизм). Конечно, все эти «измы» успешно находили и в прежних творениях Сорокина (кто ищет, тот всегда найдёт), конечно, «Путь Бро», по сути, ничем от своих «старших братьев» не отличался, конечно, Сорокин остался стопроцентным Сорокиным, но шум всё-таки был. Гляньте-ка! Без мата и фекалий, но с философией, историей, эстетикой и трепыханьем чувств (говорением сердцем).

— Андрей Немзер, «Клону — клоново», 13 мая