Прогулка скептика, или Аллеи

«Прогулка скептика, или Аллеи» (фр. La Promenade du Sceptique ou les Allées) — философско-сатирическое аллегорическое сочинение Дени Дидро, написанное в 1747 году. Рукопись была конфискована полицией после доноса одного священника, и сочинение впервые полностью опубликовано по копии лишь в 1830 после Июльской революции. В первой части критикуется христианство, во второй изображается столкновение философских направлений (автор придерживается деизма, но он уже чувствует слабость возражений против материализма и атеизма), в третьей критикуются нравы современной аристократии.

Цитаты

Значительная часть вики-ссылок на аллегории приводится здесь по. Так как абзацы после вступления пронумерованы, оригиналы процитированных полностью и почти см. в Викитеке.

Вступление

Discours préliminaire

— Как остроумно выразился один из наших друзей, <…> излагать истину некоторым людям — это всё равно, что направить луч света в совиное гнездо. Свет только попортит совам глаза, и они поднимут крик. Если бы люди были невежественны только потому, что ничему не учились, то их, пожалуй, ещё можно было просветить; но нет, в их ослеплении есть система. <…> Можно образумить человека, который заблуждается невольно; но с какой стороны атаковать того, кто стоит на страже против здравого смысла? <…> Лица, стоящие у кормила церкви и государства, оказались бы в большом затруднении, если бы им пришлось объяснять, по какой причине они требуют от нас молчания; но самое благоразумное — повиноваться и молчать, если только у нас нет столь твёрдой позиции, чтобы мы были недосягаемы для их стрел и могли возвещать им истину.

— Présenter la vérité à de certaines gens, c’est, disait ingénieusement un de nos amis, <…> introduire un rayon de lumière dans un nid de hiboux ; il ne sert qu’à blesser leurs yeux et à exciter leurs cris. Si les hommes n’étaient ignorants que pour n’avoir rien appris, peut-être les instruirait-on ; mais leur aveuglement est systématique. <…> On peut détromper celui dont l’erreur est involontaire ; mais par quel endroit attaquer celui qui est en garde contre le sens commun ? <…> Ceux qui tiennent le timon de l’Église et de l’État seraient fort embarrassés s’ils avaient à nous rendre une bonne raison du silence qu’ils nous imposent ; mais le plus sûr est d’obéir et de se taire, à moins qu’on n’ait trouvé dans les airs quelque point fixe hors de la portée de leurs traits, d’où l’on puisse leur annoncer la vérité.

— Не великие истины залили землю кровью. Люди убивали друг друга лишь во имя того, чего они сами не понимали. Просмотрите церковную историю, и вы убедитесь, что если бы христианская религия сохранила свою первоначальную простоту; если бы от людей требовали только познания бога и любви к ближнему; если бы христианство не затемнили бесконечным множеством суеверий, которые сделали его на будущие времена недостойным бога в глазах здравомыслящих людей, — словом, если бы людям проповедовали только такой культ, основы которого они находили бы в своей собственной душе, то они его никогда не отвергли бы, а приняв его, не стали бы вступать в распри друг с другом. Корысть породила священников, священники породили предрассудки, предрассудки породили войны, и войны будут существовать до тех пор, пока будут предрассудки, предрассудки — пока будут священники, а священники — пока будет выгодно быть ими. — вариант распространённых мыслей

— Ce ne sont point les grandes vérités qui ont inondé la terre de sang. Les hommes ne se sont guères entretués que pour des choses qu’ils n’entendaient point. Parcourez l’histoire ecclésiastique, et vous serez convaincu que si la religion chrétienne eût conservé son ancienne simplicité ; que si l’on n’eût exigé des hommes que la connaissance de Dieu et l’amour du prochain ; que si l’on n’eût point embarrassé le christianisme d’une infinité de superstitions qui l’ont rendu dans les siècles à venir indigne d’un Dieu aux yeux des gens sensés ; en un mot, que si l’on n’eût prêché aux hommes qu’un culte dont ils eussent trouvé les premiers fondements dans leur âme, ils ne l’auraient jamais rejeté, et ne se seraient point querellés après l’avoir admis. L’intérêt a engendré les prêtres, les prêtres ont engendré les préjugés, les préjugés ont engendré les guerres, et les guerres dureront tant qu’il y aura des préjugés, les préjugés tant qu’il y aura des prêtres, et les prêtres tant qu’il y aura de l’intérêt à l’être.

Аллея терний

L’Allée des épines

3. Царство, о котором я говорю, управляется государём, имя которого почти не вызывает разногласий среди его подданных; но нельзя сказать того же о его существовании. Никто его не видел, а те из его приближённых, которые будто бы разговаривали с ним, высказались о нём в таких тёмных выражениях и приписали ему такие странные, противоречивые свойства, что одна часть народа не перестала с тех пор строить разные системы для объяснения этой загадки или драться между собой за торжество своих мнений; другая же часть предпочла сомневаться во всём, что говорят про государя, а некоторые даже решили ничему этому совсем не верить. 4. Тем не менее его считают бесконечно мудрым, просвещённым, преисполненным нежности к своим подданным; но так как он решил быть недоступным, по крайней мере на время, и так как всякое общение с народом, очевидно, унизило бы его, то способ, который он выбрал для обнародования законов и изъявления своей воли, чрезвычайно неясен. Люди, якобы посвящённые в его тайны, так часто оказывались безумцами или мошенниками, что поневоле начинаешь думать, что они и впредь всегда будут такими же. Два толстых тома, наполнённых чудесами и постановлениями, то весьма странными, то вполне разумными, содержат в себе его волеизъявления. Эти книги написаны так неровно, что надо думать, что он был не слишком внимателен при выборе своих писцов или что часто злоупотребляли его довернем. В первом томе содержатся всевозможные предписания, подкрепляемые длинным рядом чудес; второй же том отменяет эти старые жалованные грамоты и вводит новые, точно так же опирающиеся на чудеса: отсюда распря между получателями грамот. Новые избранники считают себя исключительными обладателями государевых милостей и презирают старых, как слепцов, а те ненавидят их, как втируш и захватчиков. — без двух последних предложений

6. Мы рождаемся солдатами; но способ, каким нас зачисляют в войско, исключительно странен. Когда мы погружены в такой глубокий сон, что никто из нас даже не помнит, спал ли он в ту минуту или бодрствовал, к нам приставляют двух свидетелей; затем спящего спрашивают, хочет ли он вступить в войско; свидетели отвечают за него да, подписывают то обязательство, и дело сделано: он — солдат. 7. Во всяком военном государстве установлены военные знаки, дающие возможность распознавать лиц военной профессии и налагать на них наказания, как на дезертиров, если они оставят службу не в узаконенном порядке или не по крайней необходимости. Так, у римлян на новобранцах ставили клеймо, прикреплявшее их к военной службе под страхом смертной казни. Та же мера; была принята и в нашем государстве; и в первом томе кодекса было предписано делать всем воинам отметку как раз на той части тела, которая знаменует мужеский пол. Но либо наш государь сам передумал, либо прекрасный пол, всегда склонный оспаривать у нас наши преимущества, счел себя не менее способным к военному делу и заявил протест, — во всяком случае, во втором томе этот пункт был отменён. Штаны перестали быть отличительным признаком военных. Появились войска в юбках; и государева армия состоит теперь из героев и амазонок, одетых в одинаковую форму. Военный министр, которому было поручено выработать её, остановился на повязке на глазах и белом плаще. Таков наш военный мундир, и он без сомнения больше подходит для лиц обоего пола, чем первый, — удивительное средство увеличить, по крайней мере, вдвое количество войск! Замечу, между прочим, к чести прекрасного пола, что мало найдётся мужчин, умеющих носить повязку так ловко, как женщины. 8. Обязанность солдат заключается в том, чтобы хорошо носить свою повязку и не дать сесть ни пятнышку на своё платье. Повязка делается то более толстой, то более тонкой от употребления. У одних она превращается в кусок чрезвычайно плотной материи, у других — в лёгкий газ, ежеминутно готовый разорваться. Платье без пятнышка и две одинаково плотные повязки — вот чего никто ещё не видел.

14. В аллее терний ты встретишь власяницы, рубища, бичи для умерщвления плоти, маски, сборник благочестивых раздумий, мистические побрякушки, наставления, как не загрязнить своё платье или как его очистить, и великое множество поучений, как носить повязку, чтобы она не сползала, — поучений, которые все бесполезны для глупцов и среди которых нет ни одного, полезного для здравомыслящих людей. 15. Аллея цветов усеяна картами, домино, серебром, драгоценными каменьями, нарядами, сказками и романами; куда ни взглянешь, ложа из свежей зелени и нимфы, чьи прелести, отвергнешь ли ты их или используешь, не сулят ничего страшного. 16. В каштановой аллее ты найдёшь сферы, глобусы, телескопы, книги, тень и безмолвие. 17. Пробудившись от глубокого сна, во время которого он был зачислен в войско, человек оказывается на терновой тропе; он одет в белый плащ, на глазах у него красуется повязка. Легко себе представить, как удобно пробираться ощупью сквозь колючие кустарники и крапиву. А между тем есть солдаты, которые на каждом шагу благословляют провидение за то, что оно послало их сюда, искренне радуются беспрестанным уколам и ожогам, редко поддаются искушению запачкать своё платье и никогда не пробуют приподнять или разорвать повязку; они твёрдо верят, что чем хуже видишь, тем прямее идёшь к цели, и что когда-нибудь государь отблагодарит их столько же за неиспользование собственных глаз, сколько за усердное попечение о своём платье. <…> 19 (начало). Пусть они остаются при своих предрассудках; было бы слишком рискованно открыть им глаза; может быть, всей своей добродетелью они обязаны своему ослеплению.

20. На дорожках, подводящих к этой мрачной тропе, ты встретишь людей, которые тщательно её изучили, которые считают себя её великими знатоками и знакомят с ней прохожих, но не так-то наивны, чтобы самим идти по ней. 21. Это вообще самая скверная порода людей, какую я только знаю. <…> бывают моменты, когда они умертвили бы друг друга из-за одного слова, если бы им любезно разрешили это сделать. Им удалось, не знаю как, убедить новобранцев, что они обладают исключительной привилегией очищать платья, благодаря этому они сделались крайне необходимыми для людей, которые с повязкой на глазах легко верят на слово, что их платье запачкано. 22. Эти ханжи днём торжественно прогуливаются по терновой аллее, а ночи преспокойно проводят в цветочной. Они утверждают, что какими-то государевыми законами им воспрещено иметь собственных жён; но они не удосужились прочесть в тех же законах, что трогать чужих жён им воспрещается точно так же, и поэтому охотно ласкают жён путников. Ты не поверишь, до чего им трудно скрыть эти похождения от своих ближних; ибо они усердно занимаются срыванием масок друг у друга. Когда им это удаётся, что бывает нередко, в их аллее начинают по этому поводу благочестиво вздыхать и охать, в цветочной громко хохочут, а в нашей лукаво посмеиваются.

20. Les avenues de ce triste sentier sont occupées par des gens qui l’ont beaucoup étudié, qui se piquent de le connaître, qui le montrent aux passants, mais qui n’ont pas la simplicité de le suivre. 21. En général, c’est bien la race la plus méchante que je connaisse. <…> ils s’entretueraient quelquefois pour un mot, si on avait la bonté de les laisser faire. Ils sont parvenus, je ne sais comment, à persuader aux recrues qu’ils ont le privilège exclusif de détacher les robes : ce qui les rend très-nécessaires à gens qui, ayant les yeux bien calfeutrés, n’ont pas de peine à croire que leur robe est sale quand on le leur dit. 22. Ces béats se promènent et édifient le jour dans l’allée des épines, et passent la nuit sans scandale dans celle des fleurs. Ils prétendent avoir lu dans les lois du prince qu’il ne leur est pas permis d’avoir des femmes en propre ; mais ils n’ont eu garde d’y lire qu’il leur est défendu de toucher à celles des autres, aussi caressent-ils volontiers celles des voyageurs. Tu ne saurais croire combien il leur faut de circonspection pour dérober à leurs semblables ces échappées ; car ils sont d’une attention scrupuleuse à se démasquer les uns les autres. Quand ils y réussissent, ce qui arrive souvent, on en gémit pieusement dans leur allée, on en rit à gorge déployée dans celle des fleurs, et l’on en raille malignement dans la nôtre.

24. … существует вице-король, который из страха занозить себе ступни ног, ставшие слишком изнеженными, передвигается только в колеснице или на носилках. Он очень вежливо называет себя смиренным служителем мира; но он же спокойно разрешает своим адъютантам заявлять, что весь мир должен быть его рабом; и они повторяют это так часто, что уверили в этом, наконец, дураков, т. е. очень многих людей.

… il y a un vice-roi qui, de peur de s’écorcher la plante des pieds, qui lui sont devenus fort douillets, se fait traîner dans un char, ou porter dans un palanquin. Il se dit poliment le très-humble serviteur de tout le monde ; mais il souffre patiemment que ses satellites soutiennent que tout le monde est son esclave ; et à force de le répéter, ils sont parvenus à le faire croire aux imbéciles, et par conséquent à bien des gens.

36. Прежде чем добраться до страны, которая была им обещана, они долго блуждали в пустыне, где вождь развлекал их своими колдовскими фокусами так долго, пока они все не перемерли. Как раз в это время он занялся от скуки сочинением истории своего народа и составлением первой части кодекса. <…> 42. После ряда приключений стали приближаться к стране, которую предстояло завоевать. Вождь переселенцев, не желавший брать на себя ручательство за это дело и любивший воевать лишь издалека, ушёл от своих подданных в пещеру и умер там голодной смертью, предварительно крепко заповедав им не давать пощады своим врагам и быть великими ростовщиками — две заповеди, которые они выполнили на диво.

46. … вопрос, вызвавший [немало] разногласий, — о бесконечной благости нашего монарха, которую упомянутый ритор будто бы примирил с его заранее принятым непреклонным решением навсегда удалить от своего двора и бросить без надежды на помилование в темницу всех тех, кто не был записан в его войска, т. е. бесчисленные народы, никогда ничего не слыхавшие и не имевшие возможности слышать о нём, а также многих отдельных лиц, которых он не удостоил милостивого взгляда или подвергнул опале за непослушание их прадеда, лаская в то же время других, не менее виновных, словно он играет судьбами людей в орла и решётку. Наш ритор, впрочем, и сам сознавал нелепость своих мыслей. И уж бог ведает, как он выпутывается из им же самим созданных чудовищных затруднений. Когда, выбившись из сил, он, наконец, совсем теряет голову, он вдруг восклицает: «Эй, берегись!» И все, кто вслед за ним изображает нашего государя таким же варварским самодуром, повторяют хором: «Эй, берегись!» Все эти выверты и множество других такого же достоинства пользуются огромным уважением в аллее терний. — без последнего предложения

… Марк, один из первых поселенцев аллеи терний, надеявшийся, может быть, завербовать Мениппа в своё войско, принялся подробно рассказывать обо всех художествах своего начальника <…>. Когда Марк кончил, Менипп <…> стал говорить: <…> «Правила вашего вождя нравятся мне. Они, как я вижу, совпадают с правилами, которые проповедовались всеми разумными людьми в течение четырёхсот лет и больше до него. Вы считаете их новыми, и они, может быть, действительно новы для такого неразвитого и грубого народа, как вы; но они стары для остальных людей. <…> признаюсь, я не могу сказать того же о его чудесах: они для меня совершенно новы, а между тем в них не должно бы быть ничего нового ни для меня, ни для кого бы то ни было вообще. Ваш начальник жил совсем недавно; все пожилые люди были его современниками. Неужели вы серьёзно думаете, что в такой часто посещаемой римской провинции, как Иудея, могли происходить столь необычайные дела, и происходить три-четыре года подряд, а никто об них и не услышал? В Иерусалиме находятся наш губернатор и многочисленный гарнизон; в вашей стране то и дело бывают римляне; между Римом и Яффой всё время идёт торговля, а мы даже и не знали о существовании вашего вождя. Его соплеменники могли видеть или не видеть творимые им чудеса, как им было угодно; но остальные люди видят обыкновенно то, что у них перед глазами, и только это и видят. <…> Но когда вы мне рассказываете, что они были поражены, объяты ужасом, повержены в прах и пустились в бегство при виде ангела, сошедшего с неба, чтобы отвалить камень от его гробницы; и когда вы затем уверяете, что те же солдаты из низкой корысти отказались подтвердить чудеса, столь их поразившие, что они чуть не умерли со страха, — то вы забываете, что это были люди, или, по крайней мере, превращаете их в идумейцев, точно воздух вашей родины обладает свойством завораживать глаза и расстраивать ум иноземцев, которые им дышат. Поверьте, если бы ваш вождь совершил хоть малейшую часть того, что вы ему приписываете, об этом узнали бы император, Рим, сенат, весь мир. <…> А между тем о нём всё ещё ничего не знают. Вся иудейская провинция, за исключением небольшой кучки людей, считает его обманщиком. <…> потребовалось чудо более огромное чем все чудеса вашего вождя, чтобы погрузить во мрак такую открытую, такую блистательную, такую необычайную жизнь, какая выпала ему на долю». — 54-56

… Marc, un des premiers colons de l’allée des épines, se flattant peut-être de faire un soldat de Ménippe, se mit à narrer en détail toutes les prouesses de son colonel <…>. Après que Marc eut cessé de parler, Ménippe <…> continua: <…> « Les maximes de votre chef, lui dit-il, me plaisent. Je les trouve conformes à celles qu’ont enseignées tous les hommes sensés qui ont paru sur la terre plus de quatre cents ans avant lui. Vous les débitez comme nouvelles, et elles le sont peut-être pour un peuple imbécile et grossier ; mais elles sont vieilles pour le reste des hommes. <…> j’avoue qu’il n’en est pas de même de ses prodiges ; ils me sont tous nouveaux : ils ne doivent pourtant l’être ni pour moi, ni pour personne. Il y a fort peu de temps que votre colonel vivait : tous les hommes d’un âge raisonnable ont été ses contemporains. Concevez-vous en bonne foi que, dans une province de l’Empire aussi fréquentée que la Judée, il se soit passé des choses si extraordinaires, et cela pendant trois ou quatre ans de suite, sans qu’on en ait rien entendu ? Nous avons un gouverneur et une garnison nombreuse dans Jérusalem ; notre pays est plein de Romains ; le commerce est continuel de Rome à Joppé, et nous n’avons seulement pas su que votre chef fût au monde. Ses compatriotes ont eu la faculté de voir ou de ne pas voir des miracles, selon qu’il leur plaît ; mais les autres hommes voient ordinairement ce qui est devant leurs yeux, et ne voient que cela. <…> Mais lorsque vous me les représentez saisis de frayeur, consternés, abattus, dispersés à l’aspect d’une intelligence visible qui descend du ciel pour lever la pierre qui scellait son tombeau ; lorsque vous assurez que ces mêmes soldats désavouèrent pour un vil intérêt des prodiges qui les avaient tellement frappés, qu’ils en étaient presque morts de peur, vous oubliez que c’étaient des hommes, ou du moins vous les métamorphosez en Iduméens, comme si l’air de votre pays fascinait les yeux et renversait la raison des étrangers qui le respirent. Croyez que si votre chef avait exécuté la moindre partie des choses que vous lui attribuez, l’empereur, Rome, le Sénat, toute la terre en eût été informée. <…> Cependant il est encore ignoré. Cette province entière, à l’exception d’un petit nombre d’habitants, le regarde comme un imposteur. <…> il a fallu un prodige plus grand que tous les prodiges de votre chef, pour étouffer une vie aussi publique, aussi éclatante, aussi merveilleuse que la sienne. »

59. Толпе дураков всегда было позволительно верить в то, что не гнушались признать даже немногие разумные люди, и безмозглая доверчивость первых никак не могла опорочить просвещённое свидетельство вторых. Поведай же мне: что сказал Филон о начальнике аллеи терний?.. Ничего. — Что думал о нём Иосиф?.. Ничего. — Что рассказал о нём Юст Тивериадский?.. Ничего. И как же ты хочешь, чтобы Менипп беседовал о жизни и делах этого человека с лицами хоть и весьма образованными, но никогда ничего о нём не слыхавшими? Они не забыли ни об Иуде Галилейском, ни о фанатике Ионафане, ни о бунтовщике Тевде; но они умолчали о сыне твоего государя. Как же это так? Неужели они не различили его в толпе плутов, которые появлялись один за другим в Иудее и, едва появившись, тотчас же исчезали бесследно? 60. Обитателей аллеи терний задело унизительное для них молчание современных историков об их вожде и ещё большее презрение, которое испытывали к их войску давние обитатели аллеи каштанов. Что же они надумали, оказавшись в таком положении? Уничтожить следствие, уничтожив причину. «Как это, — воскликнешь ты, — <…> неужели они заставили Иосифа говорить через несколько лет после его смерти?..» Представь себе, что ты догадался: они вставили в его историю похвалу их начальнику. Но подивись их неумелости: так как они не смогли ни придать правдоподобие сочинённому ими отрывку, ни выбрать для него подходящее место, то подлог вышел совершенно явным. Иосифу, еврейскому историку, первосвященнику своего народа, ревностно преданному религиозным законам, они вложили в уста слова одного из вожатых; и куда же они включили эти слова? В такое место, где они нарушают весь смысл речи автора.

Il a toujours été permis à la foule des imbéciles de croire ce que le petit nombre des gens sensés ne dédaignait pas d’admettre ; et la stupide docilité des uns n’a jamais affaibli le témoignage éclairé des autres. Réponds-moi donc : qu’a dit Philon du colonel de l’allée des épines ?… Rien. — Qu’en a pensé Josèphe ?… Rien. — Qu’en a raconté Juste de Tibériade ? Rien. » Et comment voulais-tu que Ménippe s’entretînt de la vie et des actions de cet homme avec des personnes fort instruites, à la vérité, mais qui n’en avaient jamais entendu parler ? Ils n’ont oublié ni le Galiléen Judas, ni le fanatique Jonathas, ni le rebelle Theudas ; mais ils se sont tus sur le fils de ton souverain. Quoi donc ? l’auraient-ils confondu dans la multitude des fourbes qui s’élevèrent successivement en Judée, et qui ne firent que se montrer et disparaître ? 60. Les habitants de l’allée des épines ont été pénétrés de ce silence humiliant des historiens contemporains de leur chef, et plus encore du mépris que les anciens habitants de l’allée des marronniers en concevaient pour leur troupe. Dans cet état violent, qu’ont-ils imaginé ? d’anéantir l’effet en détruisant la cause. « Comment ! me diras-tu, <…> auraient-ils fait parler Josèphe quelques années après sa mort ?… » À merveilles : tu l’as rencontré : ils ont inséré dans son histoire l’éloge de leur colonel ; mais admire leur maladresse ; n’ayant ni mis de vraisemblance dans le morceau qu’ils ont composé, ni su choisir le lieu convenable pour l’insérer, tout a décelé la supposition. Ils ont fait prononcer à Josèphe, à un historien juif, à un pontife de sa nation, à un homme scrupuleusement attaché à son culte, la harangue d’un de leurs guides ; et dans quel endroit l’ont-ils placée ? dans un endroit où elle coupe et détruit le sens de l’auteur.

62. Среди тех, что влачатся по [аллее терний] ныне, есть некоторые, придерживающие повязку обеими руками, точно она стремится вырваться изо всех сил. По этому признаку ты тотчас отличишь людей с хорошими головами; ибо издавна замечено, что повязка держится на лбу тем лучше, чем этот лоб уже и уродливей. Но что случается из-за сопротивления повязки? Одно из двух: либо придерживающие её руки устают — и она падает; либо человек упорно стремится удержать повязку и з конце концов достигает цели. Те, чьи руки утомляются, вдруг оказываются в положении слепорожденного, у которого раскрылись бы глаза. Все предметы внешнего мира предстали бы перед ним совсем не в том виде, в каком он их воображал. Эти прозревшие переходят в нашу аллею. С каким наслаждением отдыхают они под нашими каштанами и дышат нашим чистым воздухом! <…> Никогда не случается, чтобы эти перебежчики покинули нас. Они доживают до старости под сенью наших деревьев; но когда для них наступает время отправляться на общее свидание, они видят себя окруженными множеством вожатых; и так как они иногда впадают в маразм, то вожатые пользуются этим состоянием или мгновением летаргического сна, чтобы поправить у них на лбу повязку или слегка почистить их платье, — этим они будто бы оказывают великую услугу. Те среди нас, чей разум сохраняет всю свою силу, не мешают вожатым в этом, ибо они убедили весь мир, что неприлично появляться перед государём без повязки, в невыстиранном и невыутюженном платье. У благовоспитанных людей это называется приличным завершением путешествия, а наш век любит приличия.

Parmi ceux qui s’y traînent aujourd’hui, il en est qui tiennent leurs bandeaux à deux mains, comme s’il résistait et qu’il tendît à s’échapper. Tu reconnaîtras les têtes bien faites à cette marque : car on a de tout temps observé que le bandeau s’ajustait d’autant mieux sur un front qu’il était étroit et mal fait. Mais qu’arrive-t-il de la résistance du bandeau ? de deux choses l’une : ou que les bras se fatiguent et qu’il s’échappe ; ou qu’on persiste à le retenir et qu’on parvient à la longue à vaincre son effort. Ceux dont les bras se lassent, se trouvent tout à coup dans le cas d’un aveugle-né à qui l’on ouvrirait les paupières. Tous les objets de la nature se présenteraient à lui sous une forme bien différente des idées qu’il en aurait reçues. Ces illuminés passent dans notre allée. Qu’ils ont de plaisir à se reposer sous nos marronniers et à respirer l’air doux qui y règne ! <…> Il n’arrive guère à ces transfuges de nous abandonner. Ils vieillissent sous nos ombrages ; mais sur le point d’arriver au rendez-vous général, ils y trouvent un grand nombre de guides ; et comme ils sont quelquefois imbéciles, ceux-ci profitent de cet état, ou d’un instant de léthargie pour leur rajuster leur bandeau, et donner un coup de vergette à leur robe ; en quoi ils s’imaginent leur rendre un service important. Ceux d’entre nous qui jouissent de toute leur raison les laissent faire, parce qu’ils ont persuadé à tout le monde qu’il y a du déshonneur à paraître devant le prince sans un bandeau, et sans avoir été savonné et calandré. Cela s’appelle chez les gens du bon ton, finir décemment le voyage ; car notre siècle aime les bienséances.

	О соблазнителе написаны тысячи томов, которые единогласно свидетельствуют, что наш государь — глупец по сравнению с ним, что он сотни раз обкручивал государя вокруг пальца и что он в тысячу раз более искусен в похищении у него подданных, чем тот в их сохранении.
	L’histoire de l’enchanteur a fourni des milliers de volumes, qui tous concourent à démontrer que notre prince n’est qu’un sot en comparaison de lui, qu’il lui a joué cent tours plaisants, et qu’il est mille fois plus habile à lui enlever ses sujets que son rival à se les conserver.

Аллея каштанов

L’Allée des marronniers

	1. Аллея каштанов образует спокойный приют и напоминает древнюю Академию. <…> Различие мнений не нарушает здесь дружеского общения и не мешает проявлению добродетелей. Противников атакуют без ненависти и, хотя припирают их к стене без пощады, однако торжествуют над ними без тщеславия.
	L’allée des marronniers forme un séjour tranquille, et ressemble assez à l’ancienne Académie. <…> La diversité des opinions n’altère point ici le commerce de l’amitié, et ne ralentit point l’exercice des vertus. On attaque ses adversaires sans haine, et quoiqu’on les pousse sans ménagement, on en triomphe sans vanité.

2. Солдаты, идущие по этой дороге, в большинстве своём пехотинцы. Они идут по ней втайне, и шли бы они довольно мирно, если бы на них не нападали время от времени вожатые из аллеи терний, считающие их своими самыми опасными врагами. Должен тебе сказать, что эта аллея вообще немноголюдна и что она была бы, может быть, ещё малолюднее, если бы на ней встречались только те, кому суждено пройти её до конца. Для колясок она не так удобна, как аллея цветов; а для тех, кто не может ходить без палки, она вовсе непригодна. 3. Очень важно было бы решить вопрос, составляет ли эта часть армии единый отряд и способна ли она образовать общество. Ибо здесь нет ни храмов, ни алтарей, ни жертвоприношений, ни вожатых. Нет такого знамени, за которым шли бы все; не существует общеобязательных постановлений; люди разделены на более или менее многочисленные группы, из которых каждая ревниво охраняет свою независимость. Жизнь устроена как в тех древних государствах, где каждая область посылала своих делегатов в центральный совет с одинаковыми полномочиями. — без последнего предложения

4. Первая рота, происхождение которой восходит к глубокой древности, состоит из людей, прямо заявляющих вам, что не существует ни аллеи, ни деревьев, ни путников; что всё видимое нами может с одинаковой вероятностью и быть чем-нибудь, и не быть решительно ничем. Эти воины обладают, как говорят, удивительным преимуществом в бою: оставив всякую заботу об обороне, они думают только о нападении. У них нет ни шлема, ни щита, ни брони, а есть только короткий обоюдоострый меч, которым они владеют чрезвычайно искусно. Они нападают на всех, даже на собственных товарищей; нанеся вам глубокие раны или будучи сами покрыты ранами, они заявляют с чудовищным хладнокровием, что всё это была только игра, что они и не думали наносить вам удары, ибо у них нет меча, а у вас нет тела, что в конце концов они могли и ошибиться, но что им и вам следовало бы прежде всего исследовать, действительно ли они вооружены и не является ли эта стычка, столь вас огорчившая, выражением их дружбы.

a première compagnie, dont l’origine remonte bien avant dans l’antiquité, est composée de gens qui vous disent nettement, qu’il n’y a ni allée, ni arbres, ni voyageurs ; que tout ce qu’on voit pourrait bien être quelque chose, et pourrait bien aussi n’être rien. Ils ont, dit-on, un merveilleux avantage au combat ; c’est que s’étant débarrassés du soin de se couvrir, ils ne sont occupés que de celui de frapper. Ils n’ont ni casque, ni bouclier, ni cuirasse ; mais seulement une épée courte, à deux tranchants, qu’ils manient avec une extrême dextérité. Ils attaquent tout le monde, même leurs propres camarades ; et quand ils vous ont fait de larges et profondes blessures, ou qu’eux-mêmes en sont couverts, ils soutiennent avec un sang-froid prodigieux que tout n’était qu’un jeu, qu’ils n’ont eu garde de vous porter des coups, puisqu’ils n’ont point d’épée, et que vous-même n’avez point de corps ; qu’après tout ils pourraient bien se tromper ; mais que le plus sûr pour eux et pour vous, c’est d’examiner si réellement ils sont armés, et si cette querelle, dont vous vous plaignez, n’est point une marque de leur amitié.

7. Четвёртая группа скажет тебе, что аллея расположена на спине нашего монарха — фантазия более нелепая, чем Атлант древних поэтов. Этот последний подпирал своими плечами небесный свод, и поэтический вымысел украшал заблуждение. Здесь же издеваются над разумом и с помощью нескольких двусмысленных выражений протаскивают мысль, что государь составляет часть видимого мира, что вселенная и он одно и то же и что мы сами лишь часть его огромного тела. — без последнего предложения

16. — Вот уже тридцать лет, — начал свою речь обитатель аллеи каштанов, — как ты в тоске и тревоге бредёшь по этой проклятой дороге; ближе ли ты к цели, чем в первый день? Видишь ли ты теперь более ясно, чем прежде, вход или какой-нибудь зал или павильон дворца, в котором живёт твой повелитель? Различаешь ли ты хоть одну ступень его трона? Нет, всегда равно удалённый от него, ты никогда к нему не приблизишься. Согласись же, что ты пошёл по этой дороге без достаточно веского основания, только потому, что по ней шли, столь же безосновательно, твои предки, твои друзья и ближние, из которых ни один не принёс тебе известий о блаженной стране, где ты надеешься когда-нибудь обитать. Не счёл бы ты достойным кандидатом в сумасшедший дом купца, который бросил бы свой дом и, доверившись словам какого-нибудь обманщика или невежды, стал бы подвергаться тысячам опасностей, переплывать неведомые и бурные моря, пересекать выжженные зноем пустыни в поисках какого-то клада в стране, которую он знает лишь по домыслам другого путешественника, столь же плутоватого или неосведомленного, как он сам? Этот купец — ты. Ты бредёшь, натыкаясь на колючие тернии, по незнакомой дороге. Ты не имеешь почти никакого представления о том, что ты ищешь; и вместо того чтобы исследовать свой путь, ты поставил себе законом идти вслепую, с глазами, закрытыми повязкой. Но скажи мне, если твой государь разумен, мудр и благ, может ли он быть доволен тем глубоким мраком, в котором ты живешь? Если бы этот государь когда-нибудь предстал перед тобой, как мог бы ты признать его в темноте, которой ты себя окружаешь? Что помешает тебе спутать его с каким-нибудь самозванцем? Какое чувство вызовет в нём твой забитый вид — презрение или жалость? А если он вовсе не существует, то к чему все эти царапины, которым ты себя подвергаешь? Если после смерти сохраняется способность чувствовать, ты будешь вечно терзаться раскаянием при мысли, что ты сам разрушал себя в тот краткий промежуток времени, который был дан тебе для наслаждения бытием, и что ты представлял себе своего государя жестоким тираном, жаждущим крови, воплей и ужасов.

20. — Вы верите и хотите заставить верить других в самые невероятные факты со слов писателей, умерших более 2000 лет назад, хотя знаете, что ваши современники обманывают вас каждодневно насчёт событий, которые происходят у вас на глазах и которые вы можете проверить?! Вы сами, когда рассказываете много раз о каком-нибудь известном вам и заинтересовавшем вас факте, — вы сами прибавляете, убавляете, без конца меняете подробности, так что против ваших слов приводят ваши же слова и еле могут разобраться в ваших противоречивых суждениях. И после этого вы воображаете, что можете отчётливо читать во мраке минувших веков и без труда согласовывать сомнительные сообщения ваших первых вожатых!

— Vous croirez et vous voudrez assujettir les autres à croire des faits inouïs sur la foi d’écrivains morts il y a plus de deux mille ans, tandis que vos contemporains vous en imposent tous les jours sur des événements qui se passent à vos côtés, et que vous êtes à portée de vérifier ! Vous-même, dans le récit réitéré d’une action qui vous est connue, à laquelle vous avez pris intérêt, ajoutez, retranchez, variez sans cesse ; de sorte qu’on en appelle de vos discours à vos discours et qu’on peut à peine décider sur vos jugements contradictoires ; et vous vous vantez de lire exactement dans l’obscurité des siècles passés et de concilier sans embarras les rapports incertains de vos premiers guides !

22. — Внешние знаки почитания венценосцев имеют своим единственным основанием их гордость, которую приходится ублажать, или, может быть, фактическую бедственность их положения, от которой их надо избавить. Но ведь твой государь наслаждается высшим блаженством. Если он довлеет себе, как ты утверждаешь, то к чему твои обеты, молитвы и все твои корчи? Либо он знает заранее твои желания, либо они ему вовсе неизвестны; и если он их знает, он уже раз и навсегда решил выполнить их или отвергнуть; твои докучливые мольбы не вырвут из его рук даров, и вопли твои не ускорят их ниспослание. — вариант распространённых мыслей

— Les signes extérieurs de la vénération qu’on a pour les princes, n’ont d’autre fondement que leur orgueil, qu’il fallait flatter, et peut-être la misère réelle de leur condition, qu’il fallait leur dérober. Mais le tien est souverainement heureux. S’il se suffit à lui-même, comme tu dis, à quoi bon tes vœux, tes prières et tes contorsions ? Ou il connaît d’avance ce que tu désires, ou il l’ignore absolument ; et s’il le connaît, il est déterminé à te l’accorder, ou à te le refuser. Tes importunités n’arracheront point de lui ses dons, et tes cris ne les hâteront pas.

	36. — Вот груда мусора и щебня, беспорядочно набросанная кем-то; однако черви и муравьи находят для себя в этой груде весьма удобные жилища. Что подумали бы вы об этих насекомых, если <…> бы они стали восторгаться умом садовника, который так искусно расположил для них эти материалы? — вариант распространённой мысли
	— On remplit un vaste terrain de terres et de décombres jetés au hasard, mais entre lesquels le ver et la fourmi trouvent des habitations fort commodes. Que penseriez-vous de ces insectes, si <…> ils s’extasiaient sur l’intelligence du jardinier qui a disposé tous ces matériaux pour eux ?

38. — … ваш государь — странное существо; он плачет и смеётся, спит и бодрствует, ходит и не двигается с места, счастлив и несчастен, печален и весел, бесстрастен и испытывает страдания; он находится одновременно в самых несовместимых состояниях. Он в одном лице и честный человек, и мошенник; он мудр и безумен, воздержан и распущен, кроток и жесток; он соединяет в себе все пороки со всеми добродетелями;..

— … votre prince est un étrange composé ; il pleure et rit, dort et veille, marche et se repose, est heureux et malheureux, triste et gai, impassible et souffrant ; il éprouve à la fois les affections et les états les plus contradictoires. Il est, dans un même sujet, tantôt honnête homme et tantôt fripon, sage et fou, tempérant et débauché, doux et cruel, et allie tous les vices avec toutes les vertus ;..

Аллея цветов

L’Allée des fleurs

	11. Будуар можно было бы назвать общим местом свиданий, если бы из него не был исключён супруг.
	La toilette serait un rendez-vous général, si l’époux n’en était point exclu.

12. Так как все эти люди бежали в своё время из аллеи терний, они не могут без ужаса слышать голос вожатых, и поэтому в определённые дни волшебный сад пустеет. Его обитатели идут каяться в аллею терний, откуда вскоре возвращаются обратно, чтобы через некоторое время опять идти каяться. 13. Повязка очень стесняет их; немалую часть своей жизни они проводят в поисках средств, которые дали бы им возможность сделать её менее обременительной. Это своеобразное упражнение помогает им увидеть кое-какие проблески света, но эти проблески быстро исчезают. Их зрение недостаточно крепко, чтобы выдержать яркий свет; поэтому они взглядывают на него изредка и как бы украдкой. Никакая серьёзная и последовательная мысль не проникает в эти головы; одно слово "система" приводит их в ужас. Если они и допускают существование государя, то не делают отсюда никаких выводов, которые могли бы помешать им наслаждаться. Философ, который рассуждает и хочет проникнуть в глубь вопроса, в их глазах скучное и тяжеловесное животное. <…> 14. Их платье находится в плачевном состоянии; время от времени они отдают его в стирку, но проку в этом мало: это делается только для приличия. Можно подумать, что их главная цель — посадить на своём платье столько пятен, чтобы его первоначальный цвет стал неузнаваем.

12. Comme ce sont tous des échappés de l’allée des épines, ils n’entendent jamais la voix des guides, sans en être effrayés ; aussi y a-t-il certain temps de l’année où le jardin enchanté est presque désert. Ceux qui s’y promenaient vont s’en repentir dans l’allée des épines, d’où ils ne tardent pas à revenir, pour s’aller repentir encore. 13. Leur bandeau les gêne beaucoup ; ils passent une partie de leur vie à chercher des moyens de n’en être pas incommodés. C’est une espèce d’exercice dans lequel ils reçoivent quelques rayons de lumière, mais qui passent rapidement. Ils n’ont pas la vue assez ferme pour soutenir le grand jour ; aussi ne font-ils que lorgner par intervalle et comme à la dérobée. Rien de sérieux ni de suivi n’entre dans ces têtes-là ; le seul nom de système les effarouche. S’ils admettent l’existence du prince, c’est sans tirer à conséquence pour les plaisirs. Un philosophe qui raisonne, et qui se mêle d’approfondir, est pour eux un animal ennuyeux et pesant. <…> 14. Leur robe est dans un état pitoyable ; ils la font savonner par intervalle ; mais ce blanchissage dure peu ; il n’est que de bienséance. On dirait que leur dessein principal soit de la chamarrer de tant de taches, qu’on n’en reconnaisse plus la couleur primitive.

49. — Я считал себя вправе добиваться места, которое так долго занимал мой отец и которое наша семья потеряла только потому, что в момент смерти отца я был слишком молод для вступления в эту должность. Я следил, искал подходящих случаев, и вот они представились. Я подкупил лакея министра и добился того, что его господин стал слушать меня. Я упорно гнул свою линию и уже считал, что достиг многого, хотя ещё не имел ничего. Таково было положение, как вдруг умирает Меострис. Я узнаю, что вокруг освободившегося места плетутся интриги, являюсь в числе соискателей, хожу туда-сюда и встречаю одного провинциала, двоюродного брата горничной кормилицы принца; бросаюсь туда, добираюсь до кормилицы — она обещает замолвить за меня слово, но оказалось, что она уже просила за другого. Тогда я цепляюсь за Жоконду; я слышал, что она любовница министра. Бегу к ней и узнаю, что там всё кончено и что у неё уж есть преемница — балерина Астерия. Вот та дверь, говорю я себе, в которую нужно толкнуться. Это связь совсем новая, и министр, наверное, захочет выполнить первую просьбу балерины… — здесь изображена коррупция при получении государственных должностей во Франции XVIII века

— Je me croyais fondé à demander une place que mon père avait occupée fort longtemps, et qui n’était sortie de ma famille que parce qu’en mourant il me laissa en trop bas âge pour lui succéder. Je sollicitai, j’épiai les occasions, et il s’en présenta plusieurs. Je mis le valet de chambre du ministre dans mes intérêts, et je me fis écouter de son maître. Je fus assidu à faire ma cour, et je me croyais fort avancé que je ne tenais encore rien. J’en étais là lorsque Méostris mourut. J’apprends qu’on se remue vivement pour sa place : je me mets sur les rangs ; je vais, je viens, et je rencontre un homme de province petit-cousin de la femme de chambre de la nourrice du prince : je me jette dans cette cascade ; je parviens à la nourrice ; elle s’engage à parler pour moi, et elle avait déjà parlé pour un autre. Je me raccroche à la petite Joconde ; j’avais entendu dire qu’elle était au ministre. Je cours chez elle, mais tout était rompu ; une autre même avait la survivance : c’était la danseuse Astérie. Voilà me dis-je à moi-même, la vraie porte à laquelle il faut frapper. Cet engagement est tout neuf, et le ministre accordera sûrement à la petite actrice la première grâce…

Перевод

И. Б. Румер (1935) под ред. В. Н. Кузнецова