О том, что не следует относиться с излишней доверчивостью к клевете

«О том, что не следует относиться с излишней доверчивостью к клевете» (др.-греч. Περὶ τοῦ μὴ ῥᾳδίως πιστεύειν διαβολῇ) — дидактическое сочинение Лукиана, написанное в 150-х годах[1].

Цитаты править

  •  

1. Ужасно — неведенье: оно многих бед человеческих является причиной <…>.
В целом, что бы мы ни делали, мы всегда имеем достаточно много поводов поскользнуться и упасть. Поэтому уже десятки тысяч раз именно в этом находили составители трагедий отправные точки для своих произведений…

  •  

2. … я намерен показать в моём слове, будто на некоторой картине, что такое клевета <…>.
Впрочем, Апеллес из Эфеса давно уже предвосхитил это изображение: ибо и этот художник был оклеветан перед Птолемеем как сообщник Феодота в тирском заговоре[2][1], тогда как Апеллес Тира никогда не видал и Феодота не знал, кто это такой, — разве только от самого Птолемея слыхал, что есть такой правитель, которому поручены дела Финикии. И всё же один из его соперников, по имени Антифил, ненавидевший его за почести, которые оказывал ему царь, и завидуя его мастерству, оговорил Апеллеса перед Птолемеем, будто он был во всем этом деле соучастником и будто кто-то видел его в Финикии за столом у Феодота, причём во всё время обеда он что-то нашептывал Феодоту на ухо. В конце концов клеветник объявил, что восстание Тира и захват Пелусия совершились по совету Апеллеса.
3. Птолемей, который и вообще-то был человеком не великого ума и вырос среди лести, окружающей властителей, до того был распалён и встревожен этой нелепой клеветой, что не принял в соображение никаких самых естественных доводов — ни того, что клеветник был соперником Апеллеса, ни того, что живописец был слишком маленьким человеком для такого предательства; <…> и, даже вовсе не справившись, ездил ли Апеллес когда-нибудь в Тир, Птолемей изволил немедленно разгневаться <…>. И, если бы один из схваченных по этому делу, возмутившись бесстыдством Антифила и пожалев несчастного Апеллеса, не заявил, что у них ничего не было общего с этим человеком, художнику отрубили бы голову, и он погиб бы заодно с другими <…>.
4. Так вот, Птолемей, говорят, был настолько пристыжен случившимся, что одарил Апеллеса сотней талантов, а Антифила отдал ему в рабы. Апеллес же, не в силах забыть пережитую опасность, отомстил клевете вот какой картиной[3][1].
5. Направо от зрителя сидит мужчина с огромными ушами, почти как у Мидаса, и ещё издали протягивает руку приближающейся Клевете. Подле него стоят две женщины: одна, по-моему, — Невежество, другая — Легковерие. С противоположной стороны подходит Клевета, бабёнка красоты необыкновенной, но чем-то разгоряченная и возбуждённая: весь её вид выражает ярость и гнев; левой рукой она держит пылающий факел, а правой влечёт за волосы некоего юношу, который простирает руки к небу, призывая богов в свидетели. Впереди идёт мужчина, бледный и безобразный, с пронзительным взглядом, кожа да кости, как после долгой болезни. Это, по-видимому, — Зависть. Кроме того ещё две женщины сопутствуют Клевете, всячески её поощряя, наряжая и украшая. Проводник, разъяснивший мне картину, сказал, что одна из этих женщин изображает Коварство, другая — Ложь. Заканчивалось это шествие ещё одной женщиной, в очень скорбном уборе, в чёрных растерзанных одеждах; она, думается мне, означала Раскаянье. Обернувшись назад, вся в слезах, она с крайне пристыженным видом глядела украдкой на приближающуюся Истину. Так повторил Апеллес в своей картине опасность, которую пережил.

  •  

8. … при множестве совершающихся в жизни несправедливостей не сыскать другой, худшей и беззаконнейшей, чем осуждение кого-нибудь без разбора дела, без предоставления слова обвиняемому. Но как раз это и старается всячески сделать клеветник, без разбирательства подводя оклеветанного под гнев того, кто внимает клевете, и отнимая возможность защиты скрытностью обвинения.
9. Всякий клеветник труслив и на язык, и на дела, никогда не действует открыто, но, подобно сидящим в засаде, незаметно пускает откуда-то стрелу, так что невозможно ни силы свои против него выстроить, ни вступить с ним в сражение, но приходится погибать от недостатка осведомленности и незнакомства с врагом, — всё это является важнейшим признаком того, что в речах клеветников нет ни одного здорового слова. Ибо человек, который сам сознает справедливость выставляемых им обвинений, будет обличать противника, я уверен в том, прямо в лицо и потребует от него отчёта и разберёт его доводы в своём ответном слове, совершенно так же, как всякий, имеющий возможность одержать победу в открытом бою, ни за что не сядет в засаду и не пустит против врагов в дело обман.
10. Клеветников ты скорее всего встретишь при дворах царей <…>. Ведь где надежды значительнее, там всегда и зависть губительнее, и ненависть опаснее, и ревность коварнее. И потому все здесь смотрят друг на друга исподлобья и, будто в каком-то единоборстве, так и выслеживают, не проглянет ли где-нибудь кусочек незащищённого тела. Каждый хочет сам сделаться первым и потому проталкивается вперёд, отстраняя локтем соседа, а впереди стоящего, если может, отталкивает и подставляет ему ногу. Честного человека здесь тотчас же попросту опрокидывают, волокут прочь и в конце концов с бесчестием выталкивают, а кто польстивей, кто умеет увлекательнее говорить коварные речи — тот пользуется доброй славой, и вообще кто раньше поспел, тот и достигает власти.

  •  

11. Однако не лёгкое дело — клевета, и не простое, как можно было бы предположить, но требует большого искусства, немалой сообразительности и безукоризненного, так сказать, выполнения: потому что не приносила бы клевета такого значительного вреда, если бы она не возникала как нечто правдоподобное, и не осиливала бы она всесильную правду, если бы клевета не являлась выслушивающим её как нечто заманчивое, правдоподобное и привлекательное во многих других отношениях.
12. Итак, оклеветанию подвергается по большей части человек уважаемый и в силу этого возбуждающий зависть в тех, кто от него отстал: все мечут в него свои стрелы, как бы провидя в нём некую помеху и препятствие, и каждый уверен, что он сам станет первым, если после долгой осады изгонит этого главного противника и устранит его из числа друзей власть имущих. Нечто подобное совершается и на гимнастических состязаниях среди бегунов. Ибо и здесь хороший бегун, едва только упадет сдерживающая участников бега верёвка[4][1], стремится только вперёд, все помыслы напрягает, чтобы достигнуть цели, и, в чаянии победы полагаясь на собственные ноги, не питает коварных замыслов против соседа и нимало не беспокоится о прочих участниках бега; напротив, его злобный, негодный к борьбе соперник, отчаявшись достигнуть желаемого быстротой ног, обращается к коварным ухищрениям <…>. Нечто подобное этому происходит и среди друзей высокопоставленных людей: выдвинувшийся вперёд тотчас же становится предметом злодейских умыслов; окруженный врагами, он по неосторожности попадает им в руки и гибнет, а те приобретают любовь господина и считаются друзьями его за то, что сумели причинить вред другим.

  •  

15. Вообще клеветники изобретают и распространяют такие вещи, которые, как им известно, способны вызвать в слушателе наибольший гнев; узнав уязвимое место каждого, клеветники в него-то и направляют свои стрелы, в него и мечут дротики, чтобы человек, мгновенно возмущённый гневом, был уже недоступен исследованию истины. И если бы иной подвергшийся клевете и пожелал оправдаться, он не получает к тому возможности, ибо нелепый слух, как мнимая истина, уже захватил его. <…>
16. Так, при дворе Птолемея, прозванного Дионисом[1], нашёлся человек, который оклеветал платоника Димитрия в том, что он пьёт воду и один из всех на празднике Дионисий не облачился в женское платье. И если бы он, приглашённый к царю, с утра на виду у всех не выпил вина, не взял в руки бубен и не стал играть и плясать в тарентинском женском наряде[5][1], — он не избежал бы гибели как человек, который не только не радуется благоденствию царя, но, напротив, придерживается враждебного ему учения и слушает злые ковы против великолепного Птолемея.
17. При Александре самое тяжёлое обвинение, какое мог возвести клеветник, заключалось в том, чтобы изобличать кого-нибудь в неблагочестии против Гефестиона, в отказе воздавать ему поклонение. Дело в том, что после смерти Гефестиона Александр, движимый любовью к нему, пожелал присоединить к прочим своим великим деяниям ещё одно: возвести почившего в сан бога. <…> Если же кто-нибудь решался усмехнуться на происходящее или не проявить слишком рьяного благочестия, наказанием была положена смертная казнь. Льстецы подхватили эту мальчишескую страсть <…>. Александр же, слыша об этом, радовался, верил в самые последние выдумки и очень гордился тем, что он не только сам является другом бога, но и силу имеет создавать новых богов.

  •  

19. Как во время осады города враги устремляются не на высокие, отвесные, неодолимые участки стен, но все силы двигают туда, где заметили плохо охраняемое, повреждённое низкое место, надеясь, что здесь легче всего они смогут проникнуть внутрь и овладеть городом, — так точно поступают и клеветники: едва увидят в душе человека слабую, подгнившую, доступную для нападения сторону, тотчас же двигаются сюда на приступ, подводят осадные орудия и в конце концов захватывают крепость, причём никто из защитников не успевает оказать сопротивление и даже не замечает всходящего на стены врага. Затем, раз очутившись внутри стен, враги все предают огню и мечу, жгут, убивают, изгоняют — словом, делают то, что, естественно, должно свершаться в душе, которая захвачена в плен и обращена в рабство. <…>
20. Ибо нет человека настолько благородного, окружившего душу столь несокрушимой стеной, чтобы не поддался он натиску лести, пока клевета исподволь подкапывает стену и разрушает её основание.
21. Так наступает враг извне. Внутри же заодно с ним действуют многочисленные предательства, руки протягивая навстречу карабкающимся и ворота распахивая, и со всяческим усердием помогая пленить слух осаждаемого. Впереди идут от природы присущие всем людям жажда новизны и неприязнь к тому, что уже приелось; следом двигается любовь к необычайным сообщениям. Да я просто не знаю, с каким наслаждением мы все выслушиваем известия, нашептываемые тайком и наполненные подозрениями. Я встречал людей, которым клевета так сладко щекочет ухо, как будто кто-нибудь пёрышком почёсывает.

  •  

24. И, по-моему, нет ничего более беззаконного, более низкого, рабского, как, закусив губу, питать свою чёрную злобу и взращивать запертую внутри тебя ненависть, тая в мыслях одно, а говоря другое и разыгрывая под веселой личиной комического актёра богатую страстями и полную воплей трагедию. <…> Нередко человек, сам в чём-нибудь повинный, торопится обвинить в этом своего соседа, пытаясь таким образом избежать доноса. Да и вообще на врага никто, пожалуй, не решится клеветать, ибо обвинение сразу покажется подозрительным, поскольку наперед ясна его причина. Напротив, желая явить свою преданность, клеветники предпочитают нападать на тех, кто считается их друзьями, делая вид, что для блага слушающих их они не щадят даже самых близких им людей.
25. А есть среди власть имущих и такие, что, даже уразумев впоследствии несправедливость клеветы, возведенной перед ними на их друзей, все же, стыдясь того, что поверили наветам, не решаются уже приблизить к себе отвергнутых или хотя бы взглянуть на них, как будто они обижены тем, что им пришлось признать тех ни в чём не повинными.

  •  

30. Как же, следовательно, надлежит поступать разумному человеку в этом двойственном положении, когда он сомневается то в добродетели обвиняемого, то в правдивости обвинителя? На это именно, по-моему, намекнул Гомер в рассказе о Сиренах[1], велев плыть мимо, оставляя в стороне губительную прелесть этих звуков, и заграждать свои уши, не держать их раскрытыми настежь перед людьми, уже охваченными недугом, но, поставив при дверях надёжного сторожа — разум, который проверил бы каждое приходящее слово, — речи, заслуживающие того, допускать к себе и сводить их на очную ставку друг с другом, а перед негодными держать дверь на запоре и гнать их прочь. <…>
31. Чем больше человек внушает доверия, тем тщательнее надлежит расследовать дело. Поэтому нельзя полагаться на чужое суждение, тем более — на внушаемые злобой речи обвинителя, но следует приберечь для себя самого разыскание истины…

Перевод править

Н. П. Баранов, 1935

Примечания править

  1. 1 2 3 4 5 6 7 И. Нахов. Комментарии // Лукиан. Избранная проза. — М.: Правда, 1991. — С. 661-2.
  2. Заговор вымышлен, а Апеллес и Антифил умерли за сто лет до того Птолемея.
  3. Описание вдохновило Боттичелли написать картину «Клевета».
  4. В древности старт бегунов давали, быстро опуская сдерживавшую их верёвку или доску.
  5. Платье из лёгкой прозрачной ткани, которое обычно носили гетеры.